Когда из допросной камеры ушел подполковник Савельев, в нее вошли майор госбезопасности Зотов и молодой лейтенант-переводчик. — Военнопленный Баур, сядьте как положено. — Зотов решил сразу поставить эсэсовца на место и держать его в тонусе. — Не могу, господин майор, культя очень болит. — Я сказал, сесть прямо! — повысил голос майор, но кричать не стал. — Скажите, господин майор, какой вам будет прок от того, если я сяду прямо, начнется страшная боль, от которой я могу потерять сознание, а вы лишь потеряете свое драгоценное время. — Ладно, черт с вами, по мне, хоть ложитесь на пол. — Зотов махнул рукой. Предупреждаю, Баур, отвечать ясно, четко и, главное, правдиво. Представленные ложные сведения усугубят ваше положение. Вам ясно? — Куда уж яснее, господин майор. Ваши коллеги, допрашивавшие меня в госпитале, не раз предупреждали об этом. — Прекрасно, тогда начнем. О чем вас расспрашивал подполковник Савельев? — Извините, господин майор, я такого не знаю. — Не дурите, Баур, он только вышел из этой камеры. — Он не представлялся, поэтому я не знаю его фамилии. — Так о чем шла речь? — Господин майор, я дал подписку о неразглашении, она у господина подполковника. Неужели вы думаете, я хочу раньше срока получить пулю в затылок? — Баур наслаждался испорченным настроением майора Зотова. Тот прямо на глазах скис и ссутулился. Но быстро взял себя в руки. — Это я к слову, так сказать, проверял вашу честность. Баур, в предыдущих показаниях вы утверждали о вашей последней встрече с Гитлером около восемнадцати часов 30 апреля. Затем часа два-три вы собирали свои вещи, готовясь покинуть бункер рейхсканцелярии. В двадцать один час вам сообщили о самоубийстве Гитлера. Вы подтверждаете это? — Да, господин майор. — Вы также утверждали о готовности запасной взлетной площадки на Шарлоттенбургском шоссе в Тиргартене. Там могли садиться и взлетать самолеты 30 апреля? — Только малогабаритный «Физилер-Шторьх» с коротким разбегом. — Скажите, Баур, сколько потребовалось бы времени добраться из бункера до этой площадки? — В нормальных условиях минут двадцать, но там шли ожесточенные бои, под плотным артиллерийским и минометным огнем дорога заняла бы часа полтора. — Следовательно, — майор оживился, — Гитлер и сопровождавшие его люди вполне могли за это время достичь ожидавшего их там самолета? — Теоретически могли, практически нет. Я уже многократно утверждал, фюрер не мог ни с кем улететь, кроме меня. Как пилоту, он верил только одному мне. Кроме того, он был в таком состоянии, что его танком на буксире из бункера невозможно было вытащить, он очень боялся получить ранение или быть захваченным в плен вашими солдатами. — Это все лирика, Баур, ваши фантазии и домыслы. Главное, вы подтвердили возможность бегства. Но вам ведь не известны тайные замыслы Геббельса, Бормана, Мюллера по спасению Гитлера? — Я о таких не слыхал. — Вот видите! А они были, Баур, были! По нашим сведениям, Гитлера по приказу Геббельса усыпили снотворным, завернули спящего в брезент, и эсэсовцы уволокли его к самолету, который взял курс на юго-запад. Вот так, Баур. Но главное, вы подтвердили, что за те три часа, от времени вашей последней встречи с Гитлером до информации о его кончине, вполне можно было добраться до самолета в Тиргартене и покинуть Берлин. — Господин майор, все это несусветные глупости. Посудите сами, «Физилер-Шторьх» просто не смог бы дотянуть от Берлина до какого-либо пункта в Баварии или Австрии. Заправиться ему было тоже негде, везде наступали американские войска. — Меня это, Баур, вовсе не интересует. Главное, Гитлер мог покинуть Берлин. Собственно, и Раттенхубер согласен с подобной точкой зрения. — Раттенхубер может утверждать все, что ему или, скорее, вам, угодно. А что же тогда случилось, по-вашему, с фрау Гитлер? Она что, тоже бежала? — Нет, Баур, ее просто застрелили, а потом вложили в рот ампулу с цианистым калием и сожгли во дворе вместе с каким-то бедолагой, подбросив тому всякие безделушки Гитлера. — Все это бред, господин майор. — Полегче, Баур, это вы в бреду, а мы работаем только с фактами. Вот вы утверждали о безусловной гибели Бормана и Мюллера, клялись, что сами видели их смерть, так? — Я никому никогда не клялся, не считая моей присяги. Да, я видел собственными глазами возможную гибель Мюллера и Бормана, но я лично не проверял, живы ли они. Это было невозможно под плотным огнем ваших войск. — Вот, Баур, в этом все и дело. Возможно, видимо, я полагаю, вероятно… Вы либо лжете, либо ведете с нами хитрую игру. Давно пора рассказать все честно и правдиво. Продолжим. — Майор порылся в толстом деле Баура, сделал закладку. — Вы утверждали, что 24 апреля вместе с генералом авиации Мюллером находились на аэродроме Гатов, отправляя последние самолеты своей эскадрильи. По вашим словам, в нарушение вашего приказа один самолет «Кондор» остался на аэродроме. Почему? Кто нарушил ваш приказ? Куда впоследствии делся самолет? — В чем была причина нарушения моего приказа, я не знаю. В тот же день ваши танки захватили аэродром в Гатове, перед этим все боевые самолеты перебазировались в Рехлин. Полагаю, «Кондор» сожгли снаряды ваших танков. — Следовательно, вы не знаете судьбу этого самолета? Его гибель в Гатове — только ваша версия? Так? — Так. Но версия очень даже вероятная. — Ошибаетесь, Баур. Мы тщательно все проверили, не было в Гатове никакого «Кондора», когда на аэродром вошли наши войска. Равно как и других самолетов. Следовательно, «Кондор» улетел? Но куда, Баур? Если он был заправлен под завязку и имел запасные баки, куда он мог улететь? — Не имею понятия. Но фюрера на нем точно не было, фюрер находился в бункере рейхсканцелярии и с нетерпением ждал информации о наступлении на Берлин армейской группы генерала Венка. — Вы дали показания о том, что 25 апреля в бункер прибыл генерал авиации Риттер фон Грейм, назначенный Гитлером главнокомандующим ВВС вместо Геринга. Вы утверждали, что прибыл он в Берлин на легком самолете, пилотируемом летчицей Ханной Рейч. Это так? — Так. — А 28 апреля они вылетели из Берлина, с шоссе у Бранденбургских ворот, на прилетевшем за ними учебно-тренировочном самолете «Арадо-96»? — Да, все верно. — Вы лично видели отлет фон Грейма и Рейч? — Нет, не видел. — А их отбытие из бункера видели? — Нет. — Значит, вы не можете утверждать с уверенностью, что улетел фон Грейм с Ханной Рейч? Может быть, за штурвал самолета сел другой летчик, а вместо фон Грейма улетел Гитлер? Баур задумался. «В принципе версия русских вполне укладывалась в логику тех событий, и по хронометражу вполне подходила. Но прощался ведь я с фюрером, а не с двойником каким-то. Это факт! Никакой двойник не смог бы так сыграть роль фюрера. Никто не мог знать нюансы наших с ним отношений, его психофизическое состояние. Конечно, это был фюрер». — Ну что, Баур, задумались? Сомнения замучили? — Зотов излучал самодовольство. — Нет, господин майор, нет никаких сомнений. В бункере оставался фюрер, прощался со мной фюрер, покончил с собой фюрер. А кто улетел 28 апреля, я действительно не знаю. Хотя тяжелораненый фон Грейм не мог оставаться в фюрербункере, ему нужна была операция. Думаю, Рейч улетела с фон Греймом. — Повторюсь, Баур, вы только что подтвердили возможность бегства Гитлера из Берлина. И на этом эпизоде поставим точку. Я хочу уточнить факты о судьбе группенфюрера СС Генриха Мюллера. Ранее вы утверждали, что 2 мая собственными глазами видели гибель Мюллера и Бормана. Так? — Да, это так. — Но вы же лжете, Баур. Раттенхубер утверждает о самоубийстве Мюллера в бункере рейхсканцелярии, вы говорите о гибели главы гестапо на улицах Берлина, ряд офицеров СС из отряда бригаденфюрера Монке, прикрывавшие отход ваших групп, видели, как Мюллер в сопровождении двух высокопоставленных эсэсовцев исчез в вентиляционной шахте берлинского метро. Электромонтер из госпиталя Шарите, его жена и две медсестры показали, что видели Мюллера на станции метро у Штеттинского вокзала в толпе гражданского населения. Его сопровождали офицеры СС. Так что же было на самом деле, Баур? «Честно говоря, я сам уже не помню все детали. Вероятную гибель Бормана и сопровождавшего его статс-секретаря министерства пропаганды Вернера Наумана[44] видел собственными глазами. Но был ли с ними Мюллер? Скорее всего, нет. Точно нет! Господи, совсем забыл. Он ведь мне 30 апреля после гибели фюрера лично сказал, что намерен застрелиться. Похоже, он тоже покончил собой». — Баур, — раздраженно выпалил Зотов, — хватит спать! Вам здесь не курорт. Отвечайте на поставленный вопрос! — Прошу прощения, господин майор, я вспоминал. — И что же вы вспомнили? Опять будете врать? — Я никогда не врал. Просто в тех непростых условиях все быстро менялось, что-то вылетело из головы. Сейчас постепенно картина становится понятной, факты обретают место и время. Да, я согласен с группенфюрером СС Ратттенхубером о возможном самоубийстве Генриха Мюллера. — Та-ак, — протянул Зотов, приготовив новый лист протокола, — об этом прошу подробнее. — Я вспомнил, 30 апреля, уже после гибели фюрера, ближе к полуночи мы сидели в буфете фюрербункера, пили кофе. — Кто был с вами? — Начальник управления личного состава армии генерал Бургдорф, бывший адъютант фюрера от вермахта, и группенфюрер СС Мюлллер. На мой вопрос, пойдет ли генерал с нами, Бургдорф ответил, что нет, он болен, у него диабет, ноги совсем не слушались. Он был уверен, что в случае пленения русские его убьют, и он решил застрелиться. Что он и сделал, как я узнал в госпитале в Позене от находившихся там раненых инспекторов РСХА Бергмюллера и Хофбека. Бургдорф застрелился в фюрербункере. Посидев с нами еще какое-то время, Бургдорф ушел. Мюллер же сказал мне буквально следующее: «Тебе, Баур, надо уходить отсюда. Как пилоту тебе не приходилось никого арестовывать и расстреливать, а я делал много чего, о чем тебе не следует знать. Я вел следствие по делу заговора 20 июля, на мне много крови, Баур. Если встретишь Гиммлера, передай, мы были верны ему до последнего вздоха…» Он какое-то время молчал, а затем выдавил из себя: «Я и два моих сотрудника решили застрелиться». В госпитале я узнал: Мюллер и два его ближайших помощника застрелились в рейхсканцелярии. Майор Зотов что-то поискал в толстой папке. Найдя необходимый документ, он стал его внимательно читать, делая заметки на листе бумаги. — Да, Баур, наши документы подтверждают ваши слова. Мы допрашивали Хофбека и Бергмюллера, Линге и Гюнше. Все сходится. Не сходится только одно: все ваши показания, я имею в виду показания офицеров СС ближнего, так сказать, к руководству круга и показания простых людей, встретивших и узнавших Мюллера в тоннеле метро. Что скажете на это, Баур? Нам представляется, в СС точно исполнялась команда Гиммлера морочить советским органам госбезопасности голову в случае пленения. Путать показания, давать противоречивые сведения, умалчивать, утаивать, ссылаться на забывчивость, иными словами, лгать, пряча концы в воду, прикрывая таким образом отход высшего руководства СС за границу. Где Мюллер, Баур? Где эта сволочь?! — Не знаю, господин майор. Я не входил в ближний круг рейхсфюрера СС Гиммлера, мне никто ничего не сообщал о секретах РСХА, я был только летчиком, носившим форму СС. Глава 40 Утром Лена тихо выскользнула из постели, на цыпочках пробралась в ванную, затем на кухню, наскоро попила чаю, оделась, нагладила галифе и китель мужа и, боясь его разбудить, аккуратненько, без скрипа прикрыла за собой дверь, побежала на службу. Бежала к трамвайной остановке с лицом счастливой, любимой и любящей женщины, не замечала, как пассажиры в трамвае оглядывали ее, улыбавшуюся, красивую, излучавшую тонкий аромат явно закордонного парфюма, оглядывали тоже с улыбками, каждый по-своему радуясь, что хоть у кого-то все хорошо, что, возможно, муж вернулся с фронта, не раненый, не калека, не пропал, слава тебе господи, без вести, не угодил в лагеря. С таким же лицом, отражавшим переполненную женским счастьем душу, она вбежала (опаздывала, конечно) в рабочий кабинет, где начальник желал устроить ей форменный разнос за грубое нарушение дисциплины, но боялся этих крайних мер, вернее, боялся ее мужа, служившего, как говорили, в главке и имевшего доступ к самому Виктору Семеновичу[45]. Савельев проснулся поздно, около одиннадцати, долго лежал в постели, наслаждаясь домашним комфортом. За четыре года он никогда не испытывал такого блаженства. Резко вскочил, отворил дверь балкона, впустив свежий осенний воздух, сделал короткую зарядку, побрился, долго нежился под горячими струями душа, выпил большую чашку кофе. Улыбаясь надел выглаженную женой форму, начистил до зеркальной чистоты новые хромовые сапоги и отправился гулять по Москве. Он плохо знал город, только центр, куда добрался на метро, купил билеты в Театр Маяковского на «Три сестры», бродил по улицам Горького, Малой Дмитровке, Петровке, вышел к Александровскому саду, затем к Большой Никитской и пошел, не зная того, к Садовому кольцу, любуясь тихими скверами с золотой и красной листвой, в которых бабушки выгуливали внучат. Дойдя до Центрального дома литераторов и увидев на нем табличку «Ресторан», почувствовал, что сильно голоден. В вестибюле его остановил привратник в ливрее, вежливо попросив показать удостоверение члена Союза писателей СССР. Савельев с приветливой улыбкой показал ему удостоверение военной контрразведки «Смерш», после чего бодрый старичок вытянулся в струну и отдал подполковнику честь: