Савельев поблагодарил за инструктаж и совет и, собираясь уходить, не выдержал, спросил: — Владимир Яковлевич, очень прошу, ответьте на два вопроса. Барышников собрался, насторожился, но согласно кивнул. — Из командировки в Москву не возвратился кандидат химических наук Зебурх. Вы не знаете, что с ним? — Зебурх нами арестован. Он был завербован английским военно-воздушным атташе в Москве. Его взяли с поличным, когда передавал англичанину коробку с немецким бомбардировочным прицелом, вывезенным из Рослау. Какой второй вопрос? — Когда я смогу демобилизоваться? Если этот чертов двигатель найду, отпустите? Генерал поднялся, прошелся по маленькому кабинету, положил руку на плечо Савельева, пристально поглядел в его глаза. — Дорогой мой, разве ж я решаю такие вопросы? Если честно и если вас интересует мое мнение, думаю, не скоро вы снимете мундир. Ваш огромный опыт, ваша порядочность, — Барышников сжал плечо Савельева, — должны послужить Родине. Вы же знаете, в разведке и контрразведке война никогда не заканчивается. * * * Савельев не стал встречать Лену у ее работы, штаба Московского военного округа. Погулял немного по Арбату, наслаждаясь легкой прохладой сентябрьского воздуха, зашел в Военторг, отоварил карточки аттестата продовольственного довольствия пятью килограммами картофеля, сливочным маслом, двумя жирными каспийскими селедками, белым ситным хлебом, удивительно быстро поймал пока еще редкое такси и отправился домой к теще и жене. Вдруг вспомнил: «А цветы?!» — Послушайте, — обратился он к немолодому водителю такси, — давайте по пути где-нибудь цветов купим. — Не вопрос, товарищ подполковник, будут вам цветы. Водитель подкатил к одному из блошиных рынков в тихом переулке. Савельев купил пятнадцать пунцовых роз. Взял бы и больше, но они оказались последними. Дома никого не было: Лена на службе и теща, видимо, на работе. Но ключи от квартиры у него были. Маленькая квартирка сияла чистотой, на журнальном столике в керамической вазе букет астр. Розы он поставил в большую стеклянную банку, найденную в ванной комнате. Он обследовал кухню, обнаружил в ней доставленный из Германии ящик с продуктами, но никакой приготовленной еды не было. Лена обедала на службе, теща, возможно, на работе. Савельев снял китель и галифе, переоделся в чистое хэбэ[39], надел висевший на стуле фартук и приступил к приготовлению обеда (или ужина?). В нише под подоконником он нашел кочан капусты, морковь, лук, чеснок, в кухонном шкафу — лавровый лист, черный перец в зернах, сушеные укроп и петрушку. Александр Васильевич по-хозяйски вскрыл банку говяжьей тушенки, вывалил ее в кипящую воду, мелко нашинковал капусту, нарезал маленькими кусочками, как он любил, картошку, сделал заправку из обжаренных лука и моркови, бросил в кастрюлю специи. Через час густые щи наполнили своим ароматом всю квартиру. Но он не успокоился. Сварил полную кастрюлю картошки, размял ее деревянной толкушкой, влил разбавленный кипятком консервированный молочный концентрат, положил изрядный кусок сливочного масла и все это тщательно перемешал, пока в кастрюле не исчезли комочки. Затем почистил селедочку, покрошил ее с лучком, а на отдельную тарелку нарезал извлеченный из чемодана шпиг с толстыми мясными прожилками. Все это, а также бутылку армянского коньяка «Ани» и тарелку с крупными ломтями ситника он разместил на столе в гостиной, и тут раздался звонок в дверь. Лена бросилась ему на шею, покрыла его лицо поцелуями и разревелась от радости. — Сашенька, родной, я знала, я чувствовала, что ты здесь, а как на лестничной площадке в нос ударил запах щей, я и ключи не стала доставать! Радость моя, как же я счастлива! Ты надолго? На целых двое суток? Вот здорово! Мы обязательно завтра после работы пойдем гулять, правда? — Правда, моя хорошая, что хочешь будем делать. А где мама? — Ой, забыла тебе сказать, мама вчера уехала в Тверь к сестре. Ее сын, мой двоюродный брат Юра, вернулся с фронта, из Маньчжурии, без ноги, бедненький, представляешь? Мама поехала помочь. Юрка командиром саперного взвода был, только училище закончил, и такая беда, на японскую мину наступил. Мы с тобой одни будем. Лена осмотрела стол и кастрюли. — Господи! Спасибо тебе за мужа! Самый красивый, самый умный, самый сильный и мастер на все руки! А розы! Где ты взял такие чудесные розы? Она прижалась к супругу и хитренько промурлыкала: — И самый нежный. Ну что, будем есть и пить или… — А разве можно? — Пока еще можно. — Тогда, конечно, «или»… — Марш в ванную, товарищ подполковник! Глава 35 Тридцать седьмой год оказался одним из самых счастливых в моей жизни. В феврале по поручению фюрера я на Ju-52 летал вместе с германской военной делегацией во главе с Герингом в Турцию. Во время полета Герман несколько раз усаживался в кресло второго пилота и брал управление машиной на себя. Но каждый раз через непродолжительное время с мучением вставал, ворча: — Ганс, как вы помещаетесь в этих дурацких узких креслах? Моя жопа просто болит от них. Кресла были абсолютно нормальными по размеру. Но габариты Геринга им никак не соответствовали, и мои помощники, второй пилот и бортинженер, долго страдали от хохота до слез. В то время, когда Геринг управлял самолетом, он вкратце рассказал мне о целях нашего визита. Президент Турции генерал Мустафа Кемаль, получивший почетное народное прозвище Ататюрк[40], уже три года в провинции Тунджели вел войну с курдами, желавшими получить автономию. Их вождь, Сейид Риза, поддерживаемый деньгами и оружием из Персии и Сирийского Курдистана, за которыми явно просматривалась Англия, управлял хорошо обученной армией, курды называли ее «пешмерга», в тридцать тысяч бойцов. Туркам не хватало современного оружия, главным образом артиллерии и авиации. Ататюрк пригласил Гитлера посетить Турцию с официальным визитом, но фюрер послал на разведку Геринга. Конечно, я не участвовал в переговорах, мы с экипажем в сопровождении турецких летчиков осматривали достопримечательности Константинополя, побывали на двух военно-воздушных базах, посетили знаменитые базары, где накупили чая, специй и золотые украшения для жен, лакомились божественными кебабми и морепродуктами в уютных ресторанчиках Галаты. На третьи сутки, после завершения переговоров, Ататюрк устроил прием в честь нашей делегации в прекрасном дворце Долмабахче на берегу Босфора, где ранее жили османские султаны, а ныне обитал президент Турции. Во время представления членов немецкой делегации и вручения некоторым из них турецких наград Геринг, указывая на меня, сказал Ататюрку: — Подполковник Баур, личный пилот фюрера, командир особой правительственной эскадрильи, ветеран Великой войны, один из лучших пилотов Германии. Президент пристально поглядел на меня, сделал знак адъютанту, отрицательно покрутил головой, показав глазами на другой поднос с наградами, и, изъяв из обшитой синим сафьяном коробочки семиконечную серебряную звезду, приколол ее к моему мундиру, произнеся: — Вы, полковник, будете последним кавалером этой высокой награды. Орден «Меджидие» за военные заслуги учрежден в 1852 году, во времена Османской империи, им не награждали никого в Турецкой республике. И награждать не будут. Я был польщен. Президент пожал мою руку своей вялой и влажной рукой. Выглядел он неважно, ему явно нездоровилось. Через год Ататюрка не стало, он скончался от цирроза печени. Выяснилось, что долгие годы он систематически крепко пил. На обратном пути Геринг, недовольно сопя, вертел в руках мою награду и ворчал: — Неинтересно с тобой, Баур, на приемы ходить. Ты всегда отхватишь лучшее. Мне Ататюрк такой вот орден не вручил, а я что, хуже тебя воевал? Вскоре я узнал, что согласно подписанному Герингом договору, Германия отправила в Турцию три десятка штурмовиков, десять бомбардировщиков, более пятидесяти гаубиц, минометы, авиабомбы, снаряды. Все это доставлялось в болгарский порт Бургас и кораблями переправлялось в турецкие порты. Авиационную часть поставок курировал Мильх. С ним я и отправился в апреле в Болгарию. Вначале мы прилетели в Софию, где Мильх встречался с царем Борисом и командованием болгарских ВВС. На встречу с Борисом Мильх прихватил и меня, как «старого друга монарха». Борис, действительно, встретил меня как доброго знакомого. Он спросил: — Господин Баур, я знаю, что в этом году у вас маленький юбилей. Чем болгарский народ может вас поощрить? Я ответил отказом, заверив монарха в моем искреннем и глубоком уважении к нему и болгарскому народу. Борис нажал кнопку вызова, в кабинет внесли изумительной красоты икону Божьей Матери с Младенцем в серебряном окладе. — Я знаю, вы крещены в лоне Римской католической церкви. Но и мы, православные, и вы, католики, — христиане. У нас один Господь и одна Богоматерь. Пусть Ее образ хранит вас, Баур, от всех бед. Затем мы перелетели в Бургас, где Мильх инспектировал отправку самолетов в Турцию, а я с экипажем бродил по старому городу, скупая в лавчонках сувениры для родных. Бедность Болгарии поражала. В Германии даже в самые трудные послевоенные годы такого не было. Повсюду ослики, перевозившие всякую всячину, деревянные телеги, крестьяне, обутые в нечто подобное русским лаптям, женщины, одетые в черное, словно в стране всеобщий траур, хмурые, неулыбчивые и сплошь небритые лица мужчин, ватаги босоногих, неряшливых детей, просящих стотинку[41], неистребимый запах навоза, жареной баранины, кофе и прокисшего вина. Мало автомобилей, мало хорошо одетых людей, почти совсем нет светлых и радостных лиц. Зато много весеннего солнца, море, буйно цветущие заросли вишни и черешни, утопающие в белом цвете, словно в снегу, яблоневые сады. Я всегда покидал Болгарию с чувством сострадания, неразгаданного противоречия между нищим народом и богатой природой. Сорок лет мне исполнилось 19 июля. Накануне фюрер попросил меня не планировать широкое празднество, так как в любой момент возможен полет по стране и за границу. Я был только рад, не любил я эти шумные торжества. В восемь утра позвонил Шауб, поздравил меня и передал поручение фюрера к полудню прибыть в рейхсканцелярию. Затем последовали звонки с поздравлениями от мамы и дочери, супруги, сестер и брата, зятя, Мильха, Геринга, Гесса с супругой, Гиммлера, Гофмана… Звонили министры, генералы, гауляйтеры, актрисы и актеры, старые боевые товарищи и коллеги по работе в «Люфтганзе». Около девяти явился мой адъютант — гауптштурмфюрер СС и капитан полиции Курт Вейзе с растерянным лицом. — Господин оберштурбаннфюрер, поздравляю вас с днем рождения! А что делать с подарками? — Какими подарками? — удивился я. Он отворил дверь, и я остолбенел! В коридоре отеля толпился народ с букетами цветов, коробками, коробочками, футлярами, пакетами. Слава богу, все они оказались либо посыльными, либо адъютантами. Я приказал Вейзе: — Заноси. Остаешься за старшего, я еду к фюреру. В рейхсканцелярии фюрер устроил обед в мою честь. Были только близкие: Мартин Борман, Геббельс, Гиммлер, Гесс и директор концерна «Мерседес-Бенц» Якоб Верлин. Диетический шеф-повар фюрера Канненберг специально приготовил мое любимое блюдо — жареную свиную отбивную с картофельными клецками. Фюрер, как обычно, употреблял диетическую пищу, а остальным предложили на выбор гуляш из телятины с картофельным пюре и овощами, жаренного в сметане карпа, куриные котлетки под брусничным соусом. Из спиртного было только шампанское. Фюрер, поздравляя меня, особо отметил мое мастерство летчика и поблагодарил за мой труд на благо Родины и партии. Гесс подарил бронзовую копию старого и доброго «Рорбаха». Геббельс от имени своей семьи вручил компактную киноустановку для просмотров фильмов в домашних условиях с набором лучших немецких кинофильмов. От СС Гиммлер наградил меня большим серебряным кубком с гравировкой: «Оберштурмбаннфюреру СС Бауру Гансу за заслуги перед СС». А Борман, зная мое пристрастие к рыбалке, подарил шикарный шведский спиннинг с новейшей безынерционной катушкой. После десерта фюрер поднялся из-за стола и пригласил меня прогуляться в зимнем саду рейхсканцелярии. За нами последовал Якоб Верлин. Я гадал, каков же будет подарок фюрера, что-то уж больно лукавое у него выражение лица. Мы прошли зимний сад, вышли во внутренний двор рейхсканцелярии, и я обомлел. Фюрер облокотился на лакированное крыло черного, сверкающего свежей краской «мерседеса-бенц», четырехдверного кабриолета. Это была совершенно новая модель 320 (W-142), которую Верлин в феврале представил на Берлинском автосалоне. — Вот, Баур, мой вам подарок. Как, ничего, да? — Фюрер, смеясь, похлопал машину по капоту. — А то, знаете ли, стыдно вам и непатриотично разъезжать на «форде», импортном авто. Я, переполненный чувствами, поблагодарил фюрера и доктора Верлина. Фюрер, понимая мое состояние, сказал: — Отпускаю вас на трое суток домой в Мюнхен, вернее на Пильзенское озеро. Порадуйте семью. Пока полетов не будет. Но это, Баур, еще не все. Пойдемте, видимо, уже прибыли послы. В кабинете фюрера слева в шеренгу выстроились послы Италии, Венгрии, Болгарии, Румынии, Финляндии, Японии. После краткой речи фюрера, в которой он отметил мои заслуги в деле развития авиации этих стран, послы вручили мне государственные награды. Указом короля Италии Виктора Эммануила III я был награжден орденом Итальянской короны офицерской степени, указом короля Румынии Кароля II — орденом короны Румынии III степени с мечами, указом царя Болгарии Бориса — орденом «За военные заслуги» II степени, декретом регента Венгерского Королевства Миклоша Хорти — офицерским крестом ордена Заслуг, указом президента Финляндии Калли Кюести — орденом креста свободы «За военные заслуги» II степени, указом императора Японии — орденом Восходящего солнца шестой степени. Полагаю, вы можете представить мое душевное состояние? Я был в смятении, еле держался на ногах. Как только церемония завершилась, фюрер немедленно отпустил меня. В отеле я просмотрел многочисленные подарки и попросил адъютанта все уложить в новый автомобиль. После контрастного душа я завалился спать, поставив будильник на три часа ночи. В четыре, покинув спящий Берлин, я вылетел на Мюнхенское шоссе, и новый «мерседес-бенц» понес меня со скоростью ветра на юго-запад, домой. Глава 36 В сумерках машина въехала в массивные металлические ворота следственного изолятора Наркомата госбезопасности СССР, именовавшегося в народе Бутыркой. Баур сразу сообразил предназначение этого «генеральского лагеря»: их с Мишем обыскали и отвели в крохотную камеру с одними голыми нарами. Кое-как разместившись, они уснули. В четыре утра за ними пришли и отвели в санитарный блок, где дали помыться под душем, затем осмотрели и сделали Бауру перевязку. Все принадлежавшие им вещи изъяли по описи, дали расписаться и обещали позже вернуть. После череды молчаливых процедур Баура и Миша отправили в общую камеру, в которой их соседями оказались четверо военнопленных. Устроившись на свободных койках, они вновь уснули.