— За мастерство, профессионализм, воинскую доблесть, мужество и скромность. Геринг получил такой же орден, но без мечей. Он был унижен, весь побагровел и, не дождавшись окончания церемонии, демонстративно покинул рейхсканцелярию. К моему большому сожалению, Дьюла Гембеш сильно болел, долго лечился в Германии. Я неоднократно по поручению фюрера доставлял его самолетом в ту или иную клинику Берлина, Мюнхена, Кельна. В октябре тридцать шестого года он скончался в Мюнхене от почечной недостаточности. Глава 22 В кабинете оперуполномоченного контрразведки «Смерш» военной комендатуры в Рослау Савельева под охраной солдата комендантского взвода ожидал заместитель главного инженера судостроительного завода Йохан Бурхольд. Высокий, худой, с вытянутым лицом и впалыми щеками, почти лысый, Бурхольд, одетый в мешковатый черный костюм с белой, плохо выглаженной сорочкой, глядел на Савельева глазами, полными страха. Его крупные, в полиартритных узлах руки, сцепленные на животе, чуть подрагивали. Савельев представился, занял место за столом, указал переводчице место за другим столом, раскрыл толстый блокнот и, не пользуясь услугами переводчицы, велев ей вести запись, начал разговор: — Господин Бурхольд, я хотел бы поговорить с вами о вопросах, которые представляют государственную тайну, поэтому вам необходимо подписать вот этот документ. — Он положил перед инженером бланк подписки о неразглашении. — Сразу замечу, чтобы между нами не было недомолвок, это не допрос, а беседа. От того, как мы оценим вашу искренность и полноту представленных вами сведений, будет зависеть ваша дальнейшая судьба: продолжим ли беседовать или начнутся допросы. Бурхольд, не читая, расписался в бланке подписки, криво усмехнулся и скрипучим голосом произнес: — Насколько я понимаю, господин подполковник, вам известно о том, что я состоял секретным сотрудником гестапо? — Нам это известно. — А известно ли вам, как я им стал? Или лучше сказать, как меня им сделали? — Думаю, Бурхольд, так бы сказали все секретные сотрудники гестапо. У меня нет времени выслушивать ваши объяснения. Но, — Савельев заметил, как лицо немца приобрело пепельный оттенок, как он весь обмяк, уперся локтями в колени и положил голову на ладони, — но я готов, если вы это сделаете кратко и лаконично. Не меняя позы, Бурхольд поблагодарил и начал: — У меня есть дочь, Гердтруда, ей тридцать два года. До прихода нацистов к власти она училась в Лейпцигском университете, готовилась стать историком немецкой литературы. Ей оставался один год, всего один год. Как и многие студенты, она состояла в молодежной организации Социал-демократической партии Германии, была активисткой. В октябре тридцать третьего ее арестовали и отправили в концлагерь Брайтенау. Позже меня вызвали в гестапо и предложили в обмен на ее освобождение подписать согласие о секретном сотрудничестве. Думаю, любой отец поступил бы так же, я подписал. Бурхольд выпрямился, повернул голову к окну и замолчал. Молчание затягивалось, но он не шевелился, словно онемев. Его опустошенный взгляд устремился куда-то ввысь, в чистое и прозрачное летнее небо. Он ни разу не моргнул. Савельев кашлянул. Никакой реакции. — Господин Бурхольд, я вас слушаю. — Прошу прощенья, — словно очнувшись от тяжелого сна, почти прошептал немец, — прошу прощенья. У вас не будет глотка воды? Переводчица подала стакан, и Бурхольд запил какое-то лекарство. — Прошу прощенья, господин подполковник. Они ее выпустили. Инвалидом. Они переломали ей ноги. Она парализована уже почти двенадцать лет. В тридцать шестом скончалась ее мать, моя супруга. Обо всем этом знает весь Рослау, да и Дессау, думаю, тоже. За все эти годы я никого не выдал гестапо, не написал ни одного рапорта. Если вы владеете документами городского отдела гестапо, сумеете без труда проверить сказанное мной. — Мне искренне жаль вашу дочь и вашу супругу. Сведения о вас в архиве городского отдела гестапо мы, безусловно, проверим. Полагаю, то, что вы сейчас рассказали, в некотором смысле поможет нашей с вами беседе. Скажите, ваш судостроительный завод в последние годы ведь работал на авиационную промышленность? Конкретно — на заводы Юнкерса? — Да, с тридцать девятого года мы стали выполнять заказы по изготовлению металлических фюзеляжей для бомбардировщиков и штурмовиков. А в сорок первом полностью перешли на эту продукцию. Я лично отвечал за нее. — Следовательно, вы осведомлены о ведущих сотрудниках заводов Юнкерса в Дессау? — Конечно, господин подполковник. — По вашим сведениям, кто-либо из них остался в Дессау, Рослау или еще где-то рядом? — Знаете, во время вашего наступления многие бежали на запад. Но многие и остались. Я точно знаю, например, что доктор Бааде, директор опытного завода в Дессау, остался, хотя его дом, как, собственно, и весь город, разрушен американской и английской авиацией. Думаю, когда в Дессау пришли американцы, они наверняка стали искать сотрудников заводов Юнкерса. И, видимо, кто-то согласился сотрудничать с ними. Людям, как вы понимаете, надо кормить семьи. — Понимаю. Скоро американские войска отойдут на запад и вся Тюрингия и Саксония будут в советской зоне оккупации. Но мы ждать не можем, нам эти люди сейчас нужны. Вы можете подготовить список сотрудников, которые, по вашим сведениям, остались, указав по возможности их места жительства? — Постараюсь. Думаю, смогу. — Сколько времени это займет? — Ну, неделю, наверное. — Нет, это очень долго. Давайте договоримся так, как только у вас появится первый, пусть и небольшой, список, особенно ведущих сотрудников, немедленно звоните мне, а если меня не будет, моему заместителю. — Савельев на вырванном из блокнота листке написал телефоны с фамилиями и передал Бурхольду. — Теперь о вас. Мы готовы после проверки архива гестапо предоставить вам вполне достойную работу. Думаю, мы сможем оказать и врачебную помощь вашей дочери. Бурхольд вскочил со стула и низко поклонился. Он схватил руку Савельева и стал ее трясти, приговаривая: — Спасибо! Сохрани и облагодетельствуй вас Господь! Вы благородный и гуманный человек, Бог тому свидетель. — Успокойтесь, Бурхольд. Лучше подпишите вот этот документ. — А что это? — Бурхольд трясущимися руками взял бумагу и стал читать. — Подписка о сотрудничестве с советской военной контрразведкой? — Да, подписка о сотрудничестве. Об этом никто не должен знать, в том числе и ваша дочь. — А, да что там! Мне не впервые такое подписывать. — Он размашисто поставил свою подпись. — Вы свободны. — Савельев встал и протянул инженеру руку. — Жду первой вашей информации. Покидая комендантское здание, Савельев велел старшему лейтенанту, оперуполномоченному «Смерша» городской военной комендатуры, установить за Бурхольдом наружное наблюдение. — Товарищ подполковник, — взмолился оперуполномоченный, — да у меня людей — кот наплакал! — Людьми поможем. И запомни, дорогой, каждый шаг немца должен быть отражен в твоем рапорте. — А если он за Эльбу, к американцам двинет? — За Эльбу пойдешь, вслед за ним. В штабе Савельева ждал майор Снигирев. Он без приглашения вошел в кабинет начальника. — Ну, Иван Иванович, докладывай, как съездил к панам-товарищам? — Савельев позвонил дежурному и осведомился, не пришла ли почта из Москвы и не вернулся ли Зебурх. — Много интересного, Александр Васильевич. А поляк-то наш — парень непростой. — Снигирев положил перед Савельевым несколько страниц и фотографий. — Был я в Буркау, поработал с польскими особистами и нашими советниками в отделе контрразведки штаба 2-й Польской армии. Заготовительное подразделение поляков действительно имеется и оно шарит в нашем районе, в этом информация Центра верна. Но вот что любопытно, подразделение это — всего ничего, два десятка бойцов с двумя трофейными грузовиками. Нет у них никаких «студебеккеров». И автоматов ППС всего два, у остальных солдат винтовки. И командует ими капитан Эдвард Квятковский, а не майор Иероним Вертишек. А этот самый Вертишек сидит в штабе и руководит семью подразделениями заготовителей. Я встретился с ним, мужик вроде нормальный, готовится полк под командование принять, собирается весной ехать в Москву, поступать в академию имени Фрунзе. Кстати, «Красную Звезду» из рук самого маршала Конева получил. — Погоди, Иван Иванович, давай Губенко вызовем, пусть еще раз нам про того майора расскажет. — Савельев дал поручение дежурному, и через десять минут прибыл майор Губенко. — Павел Васильевич, — Снигирев придвинул к майору несколько снимков, — это тот польский майор, которого ты прижучил? Губенко одну за другой повертел фотографии. — Нет, это не он. Тот был постарше и пофорсистее. Я еще удивился: откуда у поляка такие новенькие коричневый ремень с портупеей, кобура и полевая сумка? Да и мундир с иголочки. Их же снабжают из наших складов. А кто это на фотографии? — Настоящий майор Вертишек, Паша, — Снигирев сгреб фотографии в папку, — жаль, не задержал ты их. — Так кто же знал? Скандала боялся. — Губенко покраснел и покрылся испариной. — Павел Васильевич, — приказал Савельев, — охрану объектов и городка усилить, всех подозрительных, особенно поляков, задерживать до выяснения личностей, договорись с комендатурой об увеличении числа комендантских патрулей и помоги им людьми, организуй хорошо вооруженные передвижные патрули на грузовых машинах, обшарь все в радиусе двадцати километров, установи наблюдение за берегом Эльбы. Докладывать нам со Снигиревым каждый день. Выполняй. После того как ушел Губенко, Савельев спросил Снигирева: — Что с агентурой за Эльбой? Кроме тех двух, о которых ты докладывал, есть вербовки? Оперативники группы Савельева уже месяц, не покладая рук, трудились за Эльбой, в американской зоне оккупации, стараясь создать агентурную сеть из немцев. Завербовать пока удалось почтового служащего, уличив его в сотрудничестве с гестапо (Савельев который раз с благодарностью вспоминал армейских разведчиков, добывших архив гестапо района Дессау — Рослау), и кочегара городской котельной, отставного обер-ефрейтора, вернувшегося с фронта инвалидом. Но поставленные ими сведения не имели цены. Почтальон составил список уцелевших домов, где проживали рабочие и инженерно-технический состав испытательного завода Юнкерса. Теперь оперативники «Смерша», втайне от американской контрразведки, прочесывали дом за домом, выявляя их жильцов. А кочегар нарисовал план размещения тайников, где, по его сведениям, могли быть укрыты станки, ценное оборудование, приборы, документы. Надо сказать, американцы тоже хлеб даром не ели. Вербовали, кого могли, опирались на бывших секретных сотрудников гестапо, служащих криминальной полиции и полиции порядка. У них повсюду были свои уши и глаза: на стихийно расплодившихся блошиных рынках, в пивных, гаштетах, среди рабочих бригад военнопленных, разбиравших завалы домов и заводских построек. Кроме того, в американской контрразведке работало много людей, прекрасно владевших немецким, да и русским тоже. Нашим оперативникам было крайне непросто. — Есть, Александр Васильевич, — Снигирев передал командиру листок со списком лиц, — и довольно удачные. Красным карандашом отмечены работники заводов Юнкерса, их в списке пять, зеленым карандашом, таких четверо, — бывшие полицейские, завербованные американцами. Савельев недоверчиво поглядел на Снигирева: — Сдадут ведь нас. Полицейским это раз плюнуть. — Не сдадут. Семьи их здесь, в Рослау. А во-вторых, они прекрасно знают о скором уходе американцев. Да и платят им союзники, мягко говоря, не очень: по пять долларов в неделю. Мы им предложили семь с полтиной. Кроме того, они боятся предстоящих процедур денацификации, думают, что всех служащих и криминальной полиции, и полиции порядка отправят в американские и советские лагеря. Одним словом, удались двенадцать вербовок. Задачи всем поставлены. Хотелось бы, конечно, и американцев попробовать. Одним словом, будем работать и надеяться на лучшее. — Ничего и не остается, — заметил Савельев и рассказал о вербовке Бурхольда. — Думаю, этот будет помогать сознательно. Хочется в это верить. Интересно, что же это за поляк такой объявился на нашу голову? Глава 23 Капитан Игнатенко раскрыл папку с донесениями секретных сотрудников НКВД из немецких военнопленных, вынул одно из них, переведенное на русский язык: