— Вы давали показания о том, что именно этими машинами в апреле вывозились грузы в Баварию по личному распоряжению Гитлера. — Да, в основном «Кондорами». — Назовите эти грузы. — Я этого не знаю. — Послушайте, Баур, неужели кто-либо поверит в то, что командир специальной правительственной эскадрильи не знал о характере груза, перевозимого его машинами? Это были документы, картины, какие-то иные ценности, возможно золото? — Повторяю, господин майор, я этого не знаю. Мне никто и никогда не сообщал о характере груза. Погрузку ящиков всегда производили и охраняли подразделения СС. Я никогда лично не присутствовал при погрузке. Как вам известно, я почти весь апрель находился в фюрербункере. — Да, нам это известно. Известно и то, что вы направляли контролировать погрузку своего заместителя, штандартенфюрера СС Бетца. Кстати, а где он сейчас? Баур понимал: майор играет с ним, проверяет на искренность. Им была известна печальная судьба Бетца. — Вам лучше знать, господин майор. Здесь, в госпитале, до меня дошел слух о гибели Бетца 2 мая. — И что, Бетц вам не докладывал о характере грузов? Маловероятно, Баур, маловероятно. — Если мне об этом не сообщали, вы полагаете, кто-то докладывал Бетцу? Да его и к самолетам при погрузке не подпускали. — Ладно, Баур, переменим тему. Какой дальностью полета обладали «Кондоры» вашей эскадрильи? — Я понимаю скрытый смысл вашего вопроса. Вы продолжаете считать, что фюрер спасся, улетев самолетом в некую дальнюю страну? По лицу майора пробежала чуть уловимая волна раздражения, и он, изобразив служебную улыбку одними кончиками рта, поднял холодные глаза, словно приставив ко лбу Баура два ствола взведенных пистолетов: — Что мы считаем, Баур, вас не касается. Повторяю свой вопрос: какова дальность полета «Кондора»? — Стандартная — около 3000 километров. Если же выбросить все из салона, принять на борт не более пяти пассажиров и установить в нем дополнительные топливные баки — порядка 7000 километров. — То есть он вполне может дотянуть без дозаправки, ну, скажем, до Индии? — Может. — Или от Мадрида, к примеру, до побережья Аргентины? — Может, но с дозаправкой на Канарских островах. И то на подходе к побережью баки будут пустыми, машине, возможно, потребуется экстренная посадка. — Баур, вы лично видели трупы Гитлера и Евы Браун? — Нет, не видел. — А с кем-либо из эсэсовцев, якобы сжигавших трупы, говорили? — Нет, не говорил. — Почему? Так сильно верили в смерть Гитлера? Или не верили, зная про дешевую инсценировку самоубийства? Теперь невесело ухмылялся Баур. «Ну как им объяснить очевидное: фюрер погиб, погиб сознательно, приняв единственное для него верное решение?» — Видите ли, господин майор, фюрер был неординарной, исключительной личностью. Нравится вам или нет, но это факт. Для него крах рейха олицетворял его собственный крах как вождя, как личности. Он не мог никуда бежать, как заяц. Все, что было за гранью созданного им рейха, выглядело для него мелким, жалким, ничтожным. Он уже никому не верил, был глубоко разочарован в немцах. Будущего для него не существовало. — Красиво, Баур, и патетично. Правда, нечто подобное я уже слышал из уст ваших коллег, Раттенхубера, Монке, Линге, Гюнше. — Значит, я не один так думаю. — Нет, Баур, полагаю, все не так. Все очень смахивает на сговор генералов и офицеров СС, наиболее близких Гитлеру. — Майор стал собирать карандаши и бумагу в сумку, разложил перед Бауром страницы протокола допроса, пометив галочками места для подписи. — Собственно говоря, вы сегодня подтвердили версию бегства Гитлера из Берлина. — Никакой версии я не подтверждал. И ничего подписывать не буду. — А вы прочитайте внимательно. Там только то, что вы сказали. Баур быстро пробежал глазами графованные страницы. Все верно. Ничего лишнего. Он подписал каждую страницу. — Вы трупов не видели, подтвердить смерть Гитлера не можете, информацию о самоубийстве и сожжении трупов черпали от людей, которые тоже ничего не видели. Следовательно, не можете и опровергнуть того, что Гитлер жив, здоров и пьет пиво где-то вдали от поверженного рейха. Майор весело глядел на насупившегося Баура. Уже на пороге палаты он с притворным чувством жалости заключил: — Зря вы так, Баур, зря упрямитесь. Ну признали бы, что Гитлер сбежал, всем стало бы легче. И письма бы ваши пошли по назначению, и посылки от родных получали бы. Сдался вам этот Гитлер, прям не знаю! Глава 21 В конце января тридцать пятого моя эскадрилья пополнилась двумя самолетами Focke-Wulf-20 °C Condor. Безусловно, это событие знаменовало переход на совершенно иной уровень обслуживания высших лиц рейха. «Кондор» развивал скорость более 300 километров в час, имел убирающееся шасси, в двух его салонах могли комфортно разместиться двадцать пассажиров. В конце самолета располагался туалет с умывальником, а в передней части — буфет с холодильником, кофеваркой и электроплитой, закрытые полки для посуды. Передний салон, оборудованный сейфом, креслами, двумя столами и маленьким диваном, предназначался для фюрера. Фюрер в полете всегда интересовался погодой, скоростью и высотой, поэтому над его сиденьем смонтировали барометр с термометром, часы, альтиметр[22] и спидометр. Ему это новшество очень понравилось, и он реже стал отвлекать нас со вторым пилотом расспросами об условиях полета. И в состав экипажа впервые включили стюардессу, что, наконец, освободило бортинженера от несвойственных ему задач по обслуживанию в полете фюрера и его сопровождающих. Кандидатуру на должность стюардессы люди Гиммлера подбирали тщательнейшим образом. Выбор остановили на фрау Гертруде Дим, супруге начальника районного отдела гестапо в Аугсбурге, даме надежной, сообразительной, расторопной и весьма привлекательной. Фюрер оценил новшество и сказал мне: — Вот, Баур, за это я тебя уважаю. Ну скажи, разве приятно мужчине, когда его обслуживают здоровенные, угрюмые и наглые официанты? Другое дело — миловидная и воспитанная молодая женщина. Фрау Дим, лучшим образом вписавшаяся в мой экипаж, прослужила в нем четыре года, до начала войны с Польшей, когда фюрер издал приказ, запрещающий иметь на борту воздушных судов женщин-стюардесс. Новая машина, как я уже говорил, превышала в скорости привычную Ju-52, время полета из Берлина в Мюнхен сократилось до полутора часов, чему фюрер был очень рад. Он часто подшучивал над Генрихом Гофманом, личным фотографом фюрера и большим любителем спиртного: — Вы, профессор, еще не успеете опорожнить и полбутылки коньяку, как нам в Мюнхене подадут порцию баварских сосисок с пивом. В последний четверг февраля, когда я на аэродроме в Гатове проводил инспектирование второго экипажа «Кондора», к самолету подъехала машина охраны и вышедший из нее офицер СД вручил мне пакет. В нем оказалась телеграмма, подписанная моей матерью и содержавшая три слова: «Сегодня скончалась Доррит». Был ли я ошеломлен, раздавлен, низвергнут в пропасть? Нет. Я ожидал, что это рано или поздно произойдет. Накануне Рождества врачи предупредили меня готовиться к худшему. Я немедленно выехал в Берлин. Фюрер, уже извещенный Зеппом Дитрихом о случившемся, принял меня немедленно: — Ганс, прими мои искренние соболезнования. Доррит была замечательной женщиной. Нам всем будет ее не хватать. Бери любой самолет и немедленно отправляйся домой. Я уже отдал все необходимые распоряжения обер-бургомистру Мюнхена об организации достойных похорон Доррит. Похороны прошли скромно, были только родные, представители городских властей Мюнхена и баварской организации НСДАП. По настоянию Ганса, брата Доррит, католический священник отслужил панихиду. Я не желал оставаться в доме, разом ставшем пустым и холодным. Его не могли согреть даже мать и дочь, мои самые близкие и любимые люди. После похорон я поручил своему адвокату подыскать для нас новый дом в предгорьях Альп, обязательно на берегу озера, невдалеке от какого-либо военного аэродрома. На третьи сутки после похорон я вылетел в Берлин на маленьком Fiseler Fi-156 Storch. Дел предстояло невпроворот. Мне казалось, весну и лето тридцать пятого я провел в воздухе. Шестнадцатого марта фюрер по всем каналам радио заявил о выходе Германии из унизительного для нации Версальского договора, о начале новой эры возрождения государства. Рейхстаг немедленно принял представленный Герингом закон о возрождении германских вооруженных сил, перечеркивавший все ограничительные условия, введенные Антантой. А уже через сутки мы летели в Мюнхен на первый военный парад по случаю возрождения армии, авиации и флота. На аэродроме фюрера встречали ровные коробки батальонов пехоты, моряков, летчиков, подразделений СС и СА, полиции, пожарников. В Обервизенфельде кортеж машин с фюрером, Герингом, Гиммлером, фельдмаршалом фон Макензеном, генерал-полковником фон Бломбергом радостно приветствовали свыше десяти тысяч человек, крестьян, рабочих, служащих, школьников и студентов… От их имени и от имени всех жителей Мюнхена генерал Риттер фон Эпп, да-да, тот самый фон Эпп, под знаменами которого в девятнадцатом году мы освобождали от красной коммунистической чумы Советов нашу родную Баварию, благодарил фюрера за поднятое им знамя восстановления чести и достоинства Германии. Взволнованный фюрер произнес краткую речь во славу немецкого оружия. Голос его дрожал, глаза блестели от слез радости. Я был горд за него. Я был счастлив работать вместе с этим великим человеком. В середине мая фюрер направил своего заместителя по НСДАП, рейхсляйтера и моего большого друга Рудольфа Гесса в Швецию, велев мне лично доставить его на самолете Ju-52. Полет выдался непростым, над Балтикой стоял густой туман, слегка развеявшийся только у Мальме, где я совершил посадку и наш самолет дозаправили. К вечеру мы приземлились на военном аэродроме у местечка Вестерос, неподалеку от Стокгольма. Нас встречали ряд официальных лиц правительства и несколько генералов, с которыми Гесс провел трехчасовые переговоры в здании администрации аэродрома. Переговоры, видимо, закончились удачно, всех участников, и меня в их числе, пригласили на поздний ужин с тушеной олениной, жаренной на гриле форелью, красной икрой, чудесной слабосоленой семгой и изумительными маринованными грибами. Пили много шведской и финской водки, поднимали тосты за короля Швеции Густава V, фюрера, вечную и нерушимую германо-шведскую дружбу. Утром мы взяли курс на юго-запад и через два часа приземлились на военном аэродроме, окруженном, как нам показалось, непроходимым еловым лесом, рядом с городом Норчепингом. Встретившие нас офицеры шведских ВВС угостили мой экипаж кофе и на легковых автомашинах сопроводили в замок графа фон Розена на берегу чистейшего лесного озера. Подъезжая к замку, Гесс вполголоса, чтобы не слышали сопровождавшие нас шведы, сказал: — А Геринг наш не дурак. Он ведь именно отсюда вывез Карин, урожденную графиню фон Розен. И здесь графская семья в двадцать третьем ухаживала за раненым Германом. Вообще, Ганс, фон Розены много нам помогали и помогают. Семья фон Розенов встретила нас, как родных, и двое суток пролетели словно миг в прогулках по парку, лесу, берегу озера. А Гесс с графом все время совещались в присутствии то одних гражданских и военных, то других. Затем мы снова вылетели в Стокгольм, встретились с германским послом в Швеции принцем фон Видом, а Гесс еще и с некоторыми банкирами и крупными бизнесменами. На обратном пути Гесс долго стоял за моим пилотским креслом и совсем немного поведал мне об итогах визита. По его словам я понял, что этот кратковременный и неофициальный визит оказался на редкость удачным. Официальный Стокгольм благоволил Гитлеру и дал согласие в случае новой войны в Европе негласно (Швеция ведь нейтральная держава) снабжать Германию железной рудой, фосфатами, редкоземельными металлами, углем, лесом, мясом, рыбой и другими продуктами. Шведы были готовы предоставить свои северные аэродромы для заправки и ремонта немецких бомбардировщиков и торпедоносцев, а также принимать на лечение и реабилитацию раненых германских солдат и офицеров. А уже позднее от Раттенхубера я узнал о тесном сотрудничестве шведских спецслужб с нашими абвером, СД и гестапо. Что сказать, я был счастлив иметь такого друга, каким был Гесс, умного, сильного духом, обладавшего талантом дипломата. Фюрер, насколько я понял, высоко оценил итоги нашего визита. С середины мая до середины июня мне пришлось дважды летать в Рим с Герингом, который вел переговоры с Муссолини и руководством итальянского Генерального штаба, в Амстердам с Мильхом, в Вену и дважды в Будапешт с Геббельсом. Когда я получил приказ фюрера лететь в Рим с Герингом, я стал немедленно готовить «Кондор» к полету. Вдруг к ангару на шикарном кабриолете «мерседес» подкатил сам рейхсминистр авиации. Геринг осмотрел «Кондор» и с кислой миной пробурчал: — Ганс, ну разве это самолет для фюрера? Прям нищета какая-то! Что подумают о Германии лидеры держав, которых ты перевозишь на этом борту? Нет, полетим на моем персональном Ju-52. Пошли покажу. Мы поднялись на борт новой машины, только что собранной по спецзаказу на заводе Юнкерса в Дессау. Я обомлел! Стены салона, кресла, диван были обиты кожей марокканских буйволов зеленого цвета, окантовка иллюминаторов выполнена из позолоченной стали, на полу толстый иранский ковер «красное с черным», унитаз и умывальник из финского розового мрамора. — Вот так, дорогой Баур! И все это для престижа нации. Полетим на этой машине, готовь ее к полету. Позже я рассказал фюреру о чудо-самолете Геринга, но он все знал и даже бывал на борту. Фюрер усмехнулся и мягко заметил: — Что нельзя фюреру, можно Герингу. Брюкнер, старший адъютант фюрера, позвонил мне шестнадцатого июня и передал приказ шефа лететь в Мюнхен, взять на борт премьер-министра Венгрии и доставить его в Берлин. Я спросил Брюкнера, имея в виду замечание Геринга: на какой машине лететь? Он ответил: — А на какой хочешь. Фюреру все равно. Премьер-министр Венгрии Дьюла Гембеш прибыл поездом в Мюнхен, где его встретили Брюкнер и ряд чиновников министерства иностранных дел. После кратких приветствий и непродолжительного завтрака мы с Гембешем и Брюкнером отправились на аэродром. Он никогда не видел подобной машины, большого четырехмоторного красавца, все внимательно осмотрел и удовлетворенный опустился в кресло. Но я пригласил его разместиться в пилотской кабине, в кресле второго пилота, и он с удовольствием согласился, получив возможность прекрасного обзора во время полета. Я возил многих лидеров разных стран, но должен заметить, из всех Дьюла Гембеш, невысокого роста, крепкого телосложения, в изысканном костюме, но с военной выправкой, произвел на меня самое положительное впечатление. В нем текла немецкая кровь. Он родился в семье сельского учителя, дунайского шваба. В 1905 году окончил военное училище. Служил в пехотном полку австро-венгерской армии в Загребе, участник войны, которую завершил в звании капитана. В январе девятнадцатого возглавил Венгерскую ассоциацию национальной обороны, военизированную организацию, которая совместно с чешско-румынскими войсками участвовала в разгроме Венгерской Советской Республики. Он вошел в ближайшее окружение Миклоша Хорти[23] и занял пост военного министра в правительстве венгерских «белых». Вооруженные формирования под командованием Гембеша сыграли важную роль в свержении советской республики и стали костяком воссоздания венгерской национальной армии. В двадцать девятом году он получил воинское звание генерал-майора, а 1 октября тридцать второго Хорти назначил Дьюлу Гембеша главой правительства. Гембеш слыл горячим сторонником тесного союза с Третьим рейхом. В тридцать третьем он стал первым главой иностранного правительства, совершившим официальный визит в Германию, которая вскоре предоставила Венгрии крупный кредит. Обо всем этом он мне рассказал лично во время нашего полета. Узнав, что я такой же ветеран минувшей войны, как и он, что я — личный пилот фюрера и командир правительственной эскадрильи, Гембеш крепко пожал мою руку, сообщив по секрету, что после его визита к фюреру в Европе начнутся крутые перемены. Позднее от Гесса и Геббельса я узнал, что во время визита Гембеша Германия и Венгрия заключили секретный договор о сотрудничестве, в котором содержалась статья о разделе Чехословакии по этническому принципу и передаче Венгрии части чешской территории. Через два дня после окончания визита, Гембеш в рейхсканцелярии в присутствии фюрера и высших лиц рейха вручил мне орден Венгерской святой короны II класса с мечами. А дальше произошел конфуз. Гембеш приготовился вручать венгерские награды другим лицам, но Геринг спросил его, широко улыбаясь: — За что такая честь майору Бауру? Гитлер поморщился, но Гембеш совершенно спокойно ответил: