— Джимми? Никакого. Он в Австралии. — Нам это известно. Но даже если и так… — Он и с родными-то почти не общается. С чего бы ему поддерживать отношения со мной? — Пусть так. — Еще одна соблазнительная версия лопалась как мыльный пузырь. — Значит, Рональд вас подобрал. И он же, видимо, выкинул вас на мостовую. — Не надо так говорить! — укоризненно воскликнула Симона, осторожно трогая ушибленный лоб. — Мы просто стремились, чтобы все выглядело убедительно, но он немного не рассчитал и толкнул меня сильнее, чем требовалось. Сара появилась где-то около часа. И честно скажу, инспектор, если до того я еще колебалась, стоит ли мне от нее убегать, то… — Симона замолчала и вздрогнула. Веки ее затрепетали, а ладонь взметнулась к груди, словно ей стало трудно дышать. — Эта женщина возомнила, что, если она принесла деньги, то, можно сказать, купила меня. Высыпала их на постель и принялась подбрасывать в воздух с хохотом. Честно говоря, я решила, что она малость тронулась. — Могу себе представить, — бросил Барнаби. Он действительно вполне отчетливо вообразил, как Сара, счастливая оттого, что все самые опасные, противозаконные действия позади, беззаботно кружит по комнате в радостном облегчении. — «Смотри, вон их сколько! — кричала Сара. — Бери сколько хочешь!» И она стала запихивать их мне за вырез платья и все пыталась расстегнуть на нем пуговицы. Мне это очень не понравилось. И я напомнила ей про обещание, что мы будем просто друзьями. Не успела я договорить, как она принялась меня целовать и полезла под юбку. Это было чертовски противно. Барнаби попытался представить и эту сцену, но на сей раз без успеха. Однако он отдавал себе полный отчет в том, какой мощный эффект ее пересказ произведет на судей и присяжных. В особенности если добавить кое-какие смачные подробности. — Потом Сара вышла прикупить еды к ланчу. О боже, ей захотелось столько всего! Лосось, фуа-гра, пирожные, шампанское. Все это она собиралась купить немедленно! Сказала, что после пары бокалов шампанского я наверняка передумаю насчет того, ложиться ли с ней в постель. Как только она вышла, я сразу позвонила Ронни. — И сбежали. — А вы бы не сбежали? — Сбежали и прихватили деньги. — Я взяла свою долю! — Какую долю? — Ровно половину. План, конечно, принадлежал ей, но без моих фотографий грош цена ему была бы. Так что я заслужила. — По нашей информации, вы взяли все целиком. — Сара знает, сколько я взяла, и не будет возводить на меня напраслину. — Симона улыбнулась и, смерив обоих мужчин торжествующим взглядом, добавила: — Хоть она и старая кобла. Барнаби подумал о Саре, медленно угасающей без солнечного света в темной камере, об Алане Холлингсворте в гробу, в сырой, холодной могиле. Однако он не мог позволить себе снова сорваться. Не мог, имея дело с особой, которая стоила целого выводка скользких ядовитых кобр. Иное дело — отставить в сторону вежливость. На это у него есть право и полномочия. — Какой разительный контраст между вами и Сарой. Вы не находите, миссис Холлингсворт? Симона уставилась на него в недоумении. — Вот вы сейчас обзываете ее последними словами. А она скорее умерла бы, чем сказала о вас хоть одно плохое слово. — Надеюсь. — Она все-таки покраснела. Так, легкий намек на краску. — И вы знали это с самого начала. Ведь так? Знали, что вам ничего не грозит, потому что она любит вас без памяти? — Он говорит загадками. Я не понимаю о чем, — сказала Симона, обращаясь не к нему, а к своему защитнику, Джилл Гэмбл. После этого Симона решила, что с нее довольно, что все ее попытки помогать следствию принимаются без тени благодарности и больше ей нечего сказать. Допрос вскоре закончили, и ее увели вниз. В комнате с бледно-голубыми стенами, металлическими стульями и постером, изображающим колорадского жука, остался один Барнаби. Он сидел, закрыв глаза и опустив голову на руки. Так же ясно, как если бы это происходило на самом деле, он видел Симону Холлингсворт, какой она предстанет перед судом. В туфлях без каблуков она будет казаться совсем крохотной на свидетельской трибуне. Он не удивится, если, и без того стройная, она специально поморит себя голодом перед процессом. Ее волосам будет позволено возвратиться к их естественному цвету. Искусно наложенная косметика, оставаясь незаметной, подчеркнет ее хрупкость. На ней будет что-нибудь простенькое и недорогое, может, чуть поношенное. И никаких украшений, кроме обручального кольца. Защищать ее возьмется какая-нибудь знаменитость. И показания она будет давать робким, еле слышным голоском, так что судье придется не раз и не два просить подсудимую говорить погромче. История, которую она поведает, будет трагической. После короткого замужества, брошенная человеком, которого любила всем сердцем, она позволила себе увлечься капризным богачом-невротиком, а тот, будто ястреб, следил за каждым ее шагом. Он был щедр, когда она исполняла все его прихоти. Но стоило ей проявить хоть малейший интерес к чему-либо вне дома, он ее избивал. Это может подтвердить лечащий врач. Предложение дружбы от местной художницы было встречено с благодарностью этой, леди и джентльмены, мы готовы признать, весьма наивной и недалекой женщиной. Но дружба с ней сыграла роковую роль в судьбе Симоны. Роковую, ибо Сара Лоусон, обладающая недюжинным даром убеждения, образованная и волевая, оказалась лесбиянкой. И эта женщина, которая сначала уговорила беспомощную, ранимую Симону уйти от мужа, затем пыталась ее изнасиловать. Спасаясь от нового насилия, миссис Холлингсворт опять оказалась во власти своего зверя-мужа и едва сумела спастись. И дальше — все в том же весьма убедительном ключе. Про обвинение в убийстве можно забыть. Что сторона обвинения сможет предъявить суду? Что обвиняемая ополоснула свой стакан и ведерко для льда? Да в центральном уголовном суде над этим будут смеяться так, что хохот судейских разнесется от улицы Олд-Бейли до вокзала Блэкфрайерс и дальше через реку до самого Саутуарка. Коль скоро защите удастся убедить присяжных, что она «не так грешна перед другими, как другие перед ней»[77], вероятно, приговор сведется годам к трем-четырем годам тюремного заключения. А если к тому же принять во внимание, что срок до четырех лет автоматически сокращают вдвое, то менее чем через восемнадцать месяцев все взрослые особи мужеского пола смогут снова наслаждаться обществом прелестной Симоны. И да поможет Бог этим счастливцам! — Сэр? — раздался над ухом голос дежурного сержанта. — О, извините, — поднял голову Барнаби. — Вам, наверное, нужна комната для следующего допроса? — Вообще-то, да, старший инспектор. — Я слишком далеко унесся мыслями. — Обмозговывали дело Холлингсвортов? — Нет, сержант. Думал о Марлен Дитрих. — Неужели, сэр? — На прошлой неделе по телевидению показывали один из ее старых фильмов. — Понравилось? — Очень. Всё как в жизни. Оказалось, однако, что какая-то справедливость все же существует. Хотя бы отчасти. Некоторое время спустя с любезного разрешения душеприказчиков Алана, юридической конторы «Феншоу и Клей», Барнаби не без злорадства узнал, что Холлингсворт в своем очень тщательно и четко сформулированном завещании оставил все свои активы и вырученные за них денежные суммы брату Эдварду. Правда, он выставил одно условие. Эдвард и его жена Агнес Холлингсворт обязаны приютить и содержать в довольстве его вдову, пока та не выйдет замуж снова. После этого любые финансовые обязательства слагаются с них автоматически. Барнаби дорого бы отдал за то, чтобы быть рядом, когда Симона обнаружит, что уже в тот самый миг, когда она, в простом сереньком платьице и дешевых сережках, покидала «Соловушки», оставив там весь свой шикарный гардероб, свое бриллиантовое колье и кольцо с солитером, а также гениальным и рискованным способом добытый выкуп, все это уже принадлежало не ей, а кое-кому другому. И еще, узнав об этом, Барнаби не мог избавиться от мысли, что Алан Холлингсворт, может статься, подозревал о темной стороне характера своей жены. Не меньшее удовольствие (но уже без оттенка злорадства) доставил ему другой абзац переданного поверенными Алана документа. Когда Эдварду Холлингсворту стало известно о бедственном положении Грея Паттерсона и о том, что виной тому — бесчестное поведение его покойного брата, он решил полностью возместить Грею его долю и финансовые потери. Сару Лоусон доставили из тюрьмы Холлоувей в королевский суд короны Вудгрина, где ей было предъявлено обвинение согласно части первой Уголовного законодательства от 1977 года в подготовке плана фальшивого похищения Симоны Холлингсворт с целью вымогательства денежных средств. Когда обвиняемая должна была встать со своего места, оказалось, что сделать это без посторонней помощи она не в состоянии. Приговор она выслушала молча и ничего не ответила на вопрос, имеет ли что сообщить суду. Позднее на той же неделе в другом суде заслушивалось дело по обвинению Рене и Рональда Этертонов в противодействии полицейскому расследованию. К удивлению Барнаби, оба в прошлом к суду не привлекались ни разу, и, вероятно, для них все должно было ограничиться либо предупреждением, либо условным наказанием. Сержант Трой вернулся к своим обязанностям, но уже не совсем похожий на себя прежнего. В первый же рабочий перерыв он отправился в книжный магазин, где по случаю дня рождения Морин купил ей книжку Джоан Коллинз. К ней он добавил большую коробку бельгийского шоколада из «Маркс энд Спенсер» и пышный букет, на самом деле составленный из двух. И поздравительную открытку, выбранную с особым тщанием. Барнаби не давала покоя судьба констебля Перро. Он вспомнил о промашке неискушенного в подобных делах патрульного, когда тот в самом начале расследования не удосужился сразу же отослать рапорт о беседе с Холлингсвортом. Но тут же на ум пришла и его собственная оплошность при первом допросе Сары Лоусон. И оплошность эту допустил старший инспектор с тридцатилетним стажем работы! Это заставляло его признать, что к Перро он был несправедлив. Старший инспектор решил, что было бы не только жестоко, но и глупо отстранять констебля от работы, которую тот выполняет столь ревностно. Он надиктовал соответствующий текст и направил его Перро, получив в ответ целый поток благодарных слов. Помимо этого ответное десятистраничное послание содержало подробнейший отчет обо всех мероприятиях на пространстве вверенных заботам констебля деревень, а также просьбу, если возможно, разместить сведения о них на доске объявлений. Мало-помалу запущенный маховик расследования остановился, и все участники команды занялись другими делами. Старший инспектор Барнаби зализывал раны один на один с собой. Это было не первое и наверняка не последнее его поражение, но, определенно, самое досадное. Он представлял себе, как его неудачу обсуждают подчиненные, и отнюдь не все с сочувствием. Наверное, многие судачат о том, как хорошенькая блондиночка с лицом ангела и натурой убийцы обвела вокруг пальца старину Тома. Однако не следует переоценивать подобные вещи. По-настоящему они мало что значат. Сейчас важно другое — через два дня день рождения Джойс. Барнаби намеревался приготовить томатный крем-суп с ломтиками авокадо и сердцевинками латука. После этого пускай будет лососина на гриле под голландским соусом и молодые конские бобы из собственного сада. Калли с Николасом привезут абрикосовый тарт из кондитерской «Валери» и шампанское марки «перрье жуэ бель эпок». Стол они накроют в саду, а затем, в летних сумерках, будут сидеть все вместе при рассеянном свете звезд. Барнаби, его дочь и зять споют «С днем рождения тебя!», а после, как всегда, споет Джойс. Может, «Зеленые рукава»[78]. Или «Дом, милый дом». Кэролайн Грэм — пожалуй, единственный классик английского детектива нового времени, почти неизвестный российским читателям. Между тем именно ее называют в Англии прямой литературной наследницей Агаты Кристи и именно по ее романам снимается один из самых популярных в Великобритании и в России детективных телесериалов «Midsomer Murders» («Чисто английские убийства»), который не сходит с телеэкранов уже двадцать сезонов. Творчество писательницы удостоено престижной литературной премии «Macavity Eward», а книга «Убийства в Бэджерс-Дрифте» вошла в список «Сто лучших детективных романов всех времен».