Личность поступившей в больницу женщины недолго оставалась тайной, тогда как сама она не могла не то что назвать свое имя, но даже связно говорить. Хотя фото ее показывали по телевизору две недели назад, и то каких-то пятнадцать минут, несколько человек в Хиллингдонской больнице сразу узнали Симону. Теперь Барнаби и Трой топтались возле стойки регистратуры. Атмосфера здесь, как и во всех подобных местах, царила гнетущая. Люди либо застывали, парализованные вялой апатией, либо нервно ерзали на краешке стула, готовые к самым ужасным новостям. Только дети как ни в чем не бывало бегали, кричали, смеялись. Некоторые ныли, выклянчивая деньги на сласти из автомата. Старики, которым и ждать было нечего, и нечего терять, смотрели на них неодобрительно и осуждали ворчливо все, что двигалось. Персонал, хотя едва успевал перевести дух, оставался все же деятельным и приветливым. Миссис Холлингсворт была на третьем этаже, в палате «джи». Обоим полицейским сначала велели пройти в кабинет старшей медсестры. — Тут направо, — приглушенным голосом подсказал сержант Трой, когда они вышли из лифта. Он ненавидел больницы. В указанную угловую комнатушку старшая медсестра Картер прибыла спустя некоторое время. Но, надо признать, ожидание не было скучным. Медсестры входили и выходили, телефон звонил без остановки, двери лифта скрипели. Через верхнюю стеклянную половину двери двое полицейских могли видеть вереницы людей, бесконечно движущихся взад и вперед по коридору, словно на невидимой конвейерной ленте. — Простите, что заставила вас ждать. — Дженни Картер, как на крыльях, впорхнула в дверной проем. — Миссис Холлингсворт? — вопросительно произнес Барнаби. — Нам бы с ней повидаться. — Ах да, наша знаменитость! Ну, физически она неплоха. В царапинах и синяках — думаю, оттого, что ее выбросили из машины на тротуар. — Отчасти вы правы. К счастью, машина ее не задела, однако, по словам свидетелей, к ней применили силу. — Но вот с мозгами у нее хуже, — покачала головой медсестра Картер. — Бедняжка едва ли осознает, кто она и что происходит. Доктор считает, это временная амнезия. Такое случается иногда после тяжелой травмы головы. — Ее кто-нибудь навещал? — Нет. Даже не звонили. — А как насчет прессы? Кто-нибудь из вас общался с журналистами? — Конечно нет. У нас есть дела поважнее. — Пока все. Но, сестра Картер, зная историю миссис Холлингсворт, я уверен, вы понимаете, что мы хотели бы допросить ее как можно скорее. — Удачи вам. — Она вытащила ручку из верхнего кармана халата и подошла к столу. — Вы, случаем, не знаете, с кем из ее близких мы могли бы связаться? Понимаете, она не настолько больна, чтобы оставаться здесь, но в нынешнем сумеречном состоянии мы можем выписать ее только под чью-то опеку. С другой стороны, нам отчаянно нужны места. — Я понимаю. Как и все остальные, Барнаби хорошо знал о длинных листах ожидания, о пациентах на каталках вдоль стен коридоров, ожидающих места в палате, о драматических метаниях из одной больницы в другую в попытках найти отделение, доступное тем, кто нуждается в интенсивной терапии. Он подумал, сколько времени должно пройти, прежде чем администратор, который присел у постели умирающего, станет, нервно постукивая ногой, нетерпеливо кусая губы и поглядывая на часы, призывать его мысленно поскорее отдать концы. — Кажется, она замужем. Возможно, ее муж… — Миссис Холлингсворт — вдова. — Конечно, я забыла. Как насчет ее лечащего врача? — Здесь я могу вам помочь. — Превосходно, — порадовалась сестра, записывая имя, и потянулась к телефону. — О, еще кое-что. Мы должны осмотреть все, что было на ней, когда ее доставили сюда. Кто-нибудь из криминалистов позвонит и заберет вещи. — Что же она наденет, когда будет выписываться? — Тот, кто за ней придет, наверняка прихватит с собой что-нибудь. Когда Барнаби и Трой выходили из кабинета, старшая сестра Картер уже нажимала на кнопки. — Миссис Холлингсворт в самом конце, — бодро пояснила другая сестра через плечо. Ее мягкие туфли поскрипывали на блестящем наборном полу. Палата, залитая солнечным светом, притихла, когда двое мужчин вошли туда. Все, кто мог сидеть, смотрели с жадным интересом, быстро сменившимся разочарованием, когда медсестра задернула яркие, цветные занавески вокруг постели Симоны. Барнаби подвинул к кровати единственный имеющийся стул. Трой подошел поближе, кинул взгляд на неподвижную хрупкую фигурку на постели и… влюбился, мгновенно и безотчетно. Что тут поделаешь? Так бывает. Это жизнь. Можно сказать, то самое, ради чего мы существуем. Но с сержантом Троем ничего подобного раньше не случалось. Вместе с тем его охватила жажда обладания, о да, такая же легкая и естественная (и почти такая же частая), какую он испытывал, когда гонял по бильярдному столу цветные шары, играя в снукер, или мыл свою любимую «косси». И в простоте душевной он подумал: «Что же это такое? Неужели то самое? Воспетое в веках?» Ему в голову пришли слова из песни Бинга Кросби: «Витало это где-то рядом, когда я рядом был с тобой». Как он мог быть таким слепым? — Миссис Холлингсворт? — Барнаби говорил очень тихо. — Она спит, сэр. — Неожиданно для себя самого Трой бросился на защиту женщины, которая была так трогательно беспомощна сейчас. Он не отдавал себе отчета в том, что его тон непозволительно дерзок. Просто смотрел на нее с нежностью, полный стремления уберечь. Какой маленькой она была! Ее руки покоились на покрывале, а сильно поцарапанные пальцы сжались в кулачки, как у ребенка. На висок была наложена повязка, на левой щеке синел громадный кровоподтек. Бело-золотые волосы, грубо состриженные и растрепанные, были грязными. Гнев на ублюдка, который над ней издевался, захлестнул сержанта Троя приливной волной. Сила и накал чувства пугали, ибо ему нельзя было терять контроль над собой. Как будто кто-то напал на его Талису Лин. Он немного отступил назад и сделал несколько глубоких вдохов, отводя взгляд от женщины на больничной койке, которая как раз открывала глаза. — Миссис Холлингсворт? — повторил Барнаби. И потом, когда она не ответила, позвал: — Симона? — Что? — Голос был таким слабым, что Барнаби пришлось склониться, чтобы ее услышать. — Я полицейский. Из Каустонского уголовного розыска. — Он сделал паузу и, не дождавшись отклика, продолжил: — Я понимаю, вы прошли через ужасные испытания. Но чем скорее вы сможете сделать над собой усилие и поговорить об этом, тем скорее мы доберемся до людей за них ответственных. — Снова пауза, и снова молчание. — Вы понимаете, о чем я говорю, миссис Холлингсворт? — Да, но… Я ничего не могу вспомнить. — Совсем ничего? Любая мелочь способна помочь. Вы помните какие-нибудь имена? — Нет. — Сара, например? — Сара… — Хотя Симона повторила это имя устало, как ничего ей не говорящее, бледная кожа слегка порозовела и губы задрожали. — А имя друга Сары? — Почувствовав сопротивление, Барнаби стал настойчивей: — Она называет его Тимом. Она обращалась к нему как-то иначе, когда вы были вместе? Возможно, использовала его настоящее имя? — Я… я не знаю… — Вы собирались бросить мужа и сбежать с этим человеком. — Теперь он навис над ней. — Вы наверняка что-то помните о нем. Это было ужасно. Будто издевались над ребенком. Трой шагнул вперед, встал прямо за плечом босса, откуда мог видеть Симону, а она — его, и проговорил: — Не надо волноваться, миссис Холлингсворт. Со временем память вернется к вам. Он улыбнулся, удостоившись в ответ ее слабой улыбки и кислого взгляда начальника, которого перебил. Потом кто-то пришел с запиской от старшей медсестры. Она объяснила ситуацию лечащему врачу миссис Холлингсворт. Жена доктора приедет в больницу во второй половине дня, чтобы забрать Симону. Они будут рады присмотреть за ней следующие несколько дней или дольше, если это окажется необходимым. Барнаби поднялся на ноги, когда доставили сообщение. Трой быстро отодвинул стул, надеясь, что тем самым помешает боссу сесть снова. Однако главный инспектор уже и сам решил, что в нынешних обстоятельствах дальнейшие расспросы, похоже, бессмысленны. Теперь, когда определилось место, куда Симону поместят после больницы, он был рад отложить допрос. Снова выйдя в оживленный коридор, Барнаби исчез в туалете для посетителей. Трой воспользовался случаем и бросился к кровати Симоны. Он переминался с ноги на ногу, чувствуя себя неловко, не зная, что сказать, но в твердой решимости развеять тревогу, вызванную настырными расспросами шефа. В конце концов они заговорили одновременно. Симона пролепетала: — Спасибо за… А сержант Трой: — Вы не должны волноваться. Он больше лает, чем кусается. Все не так страшно, как выглядит. Ее глаза были прекрасны. Огромные, серо-зеленые, ужасно грустные. Но сейчас, без макияжа, он бы никогда не узнал новобрачную с гламурного свадебного фото. Узкое личико выглядело почти некрасивым. Однако его чувства волшебным образом остались неизменными. — Мы понимаем, через что вам пришлось пройти, миссис Холлингсворт. Очевидно, нам придется поговорить снова, но не стоит беспокоиться. Пока вы не будете в состоянии справиться с этим, мы не станем вас мучить. По бледным щекам Симоны потекли слезы. С величайшим трудом Трой удержался, чтобы не взять ее маленькую ручку в свои. Он добавил: — Мы не охотимся на тех, кто пострадал. Трой догнал Барнаби у главного входа. — Ты никогда не сдаешься, не так ли, Гевин? — Что вы имеете в виду? — Эта женщина не в том состоянии, чтобы сбылись твои тайные помыслы. — На самом деле, сэр, никаких «тайных помыслов», как вы это называете, у меня не было. — Они направились к автостоянке. — И я сам вижу, в каком она состоянии, большое спасибо. Можно подумать, — продолжал сержант Трой, сердитым рывком открывая дверь «ровера» и забираясь в него, — что я из тех людей, которые думают только об одном. В тот же день по просьбе старшего инспектора Барнаби в участок пришла женщина, сообщившая, что видела Симону Холлингсворт, в парике, очках и розовом жакете, в автобусе до Эйлсбери.