— А, это вы, констебль! Спасибо, что заскочили. Но для Перро это стало последней каплей. Как он после объяснил Трикси, в нем «что-то щелкнуло», «будто помрачение какое-то нашло». Задетый несправедливостью замечания и убежденный, что терять ему уже нечего, он пропел свою лебединую песнь: — Я не заскочил, сэр. Я всего лишь вернулся. Согласно вашим указаниям, сэр, я наблюдаю за домом и окрестностями последние сорок восемь часов. Я почти не смыкал глаз, сэр. Я ел на ходу. Я не смог присутствовать на вчерашних соревнованиях маленьких велосипедистов, что делал всякий раз, с тех пор как вступил здесь в должность. Я также пропустил турнир по игре в шары. Жена и дети почти не видят меня с тех пор, как началось расследование. Я стремился выполнять свои обязанности наилучшим образом, сэр, а в ответ меня осыпали язвительными замечаниями и жестокими насмешками. Это… Это неправильно, сэр! Вязкая, как патока, тишина и разинутые рты — вот чего он добился своей бурной вспышкой. Затем Трой медленно двинулся к Перро, выпятил грудь, выставил вперед подбородок и раздельно произнес: — Еще раз посмеешь что-то вякнуть старшему инспектору, Полли, я тебе так яйца скручу, что глаза лопнут, понял?! — Не смейте называть меня Полли! — храбро огрызнулся Перро, хотя от страха и обиды у него пересохло во рту. — Мне это не нравится! — Какого хрена ты себе по… — Перестань, Гевин, хватит. Стоя на ступеньках, Барнаби глядел сверху вниз на констебля Перро. Сделав свой последний и единственный выстрел, патрульный сразу обмяк. Внутри у нею все дрожало, лицо, и без того бледное, приняло землистый оттенок, под глазами от недосыпания обозначились темные круги. Если бы Барнаби стал искать сравнения в мире животных, то, скорее всего, сказал бы, что Перро напоминает панду на грани нервного срыва. — Больше нет нужды продолжать наблюдение, Пeppo. Сара Лоусон задержана и находится у нас. Отправляйтесь-ка домой и выспитесь. — Слушаюсь, сэр. Благодарю вас. — Но на будущее я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем высказывать старшему офицеру свое частное мнение. — Да, я понял. Большое вам спасибо, сэр. — Вы слишком мягко с ним обошлись, босс. — Бедный малый, — отозвался Барнаби, поворачивая ключ в замке. — Не слишком ловкий, не очень умный, из кожи вон лезет, чтобы угодить. Ему всего-то и нужно что доброе слово. — Тогда он выбрал себе чертовски неподходящую работу, — буркнул Трой. Вспоминая о том, какой одинокой, подавленной и обессиленной выглядела Сара Лоусон во время их первой беседы тут, в коттедже, Барнаби был поражен тем, насколько явно ее отсутствие сказалось на жилище. Дом как будто съежился. Все здесь застыло, замерло, тишина казалась мертвой и какой-то стерильной. Появилось ощущение, будто попал в редко посещаемый музей. Даже Трой это почувствовал. Он нерешительно топтался на ярких потрепанных ковриках, затем спросил: — Как думаете, откуда начнем? — Я посмотрю здесь, а ты берись за следующее помещение. Трой вздохнул. Ему вспомнились грязные тарелки, и он решил прежде всего разобраться с раковиной, чтобы отделаться от самого неприятного. Одна тарелка уже успела обрасти зеленовато-серым пушком. После этого он выдвинул ящики буфета, старинного уэльского, с узкими открытыми полками наверху для расставляемых стоймя тарелок. Деревянные ложки, старые, но выточенные вручную. Масса кухонной посуды и утвари всех цветов и стилей. Миски и блюда, сплошь расписанные цветочками, рыбками, звездочками и прочей дребеденью. Прямо-таки лавка старьевщика. Трою это напомнило кухню матери, где все — вплоть до кухонных полотенец — было выдержано в духе «Деревенского дневника эдвардианской леди»[71]. Как видно, дневник этот и Саре Лоусон открыл глаза на домашний обиход. Бог знает почему, Барнаби тянул время, не торопясь начать обыск. Это было на него не похоже. Рыться в чужих вещах самого интимного свойства составляло неизбежную часть полицейской рутины. Он попытался избавиться от ощущения неловкости, но ни капли в этом не преуспел, пока не выкинул из головы злосчастный образ заключенной в камеру Сары Лоусон. Он начал с маленького письменного столика, обведенного медными перильцами по краям. Столик был завален использованными чековыми книжками, счетами, бумажными листами, в большинстве своем содержащими карандашные наброски. Он надеялся найти что-нибудь очень личное, вроде записки, письма или фотографии, но был обманут в своих ожиданиях. Ничего не отыскалось ни между книжных страниц, ни в конвертах с виниловыми пластинками, которые Сара явно предпочитала кассетам и дискам. А вдруг она просто не могла себе позволить сиди-плеер? Это предположение заставило Барнаби задуматься о том, как у подозреваемой обстояло дело с финансами. Насколько Сара Лоусон нуждалась в деньгах? Бедствовала она или нет? Старший инспектор прекрасно понимал, что у среднего класса и рабочих разные представления о бедности. Да, Сара не имела телевизора, но скорее не из-за отсутствия денег, как подозревал Барнаби, а из принципиальных убеждений. Какой-то доход у нее все же был. За свои три часа в неделю она могла получать от силы фунтов шестьдесят-семьдесят. Как можно прожить на такие деньги, оплачивая налоги и счета за газ, электричество и телефон, при этом еще содержать машину? Правда, состояние дома выдавало, что лишних денег у нее не водилось. Однако в голове никак не укладывалось, что она решила участвовать в таком отвратительном и опасном предприятии, как похищение и насилие над невинным человеком, ради куска в несколько тысяч фунтов, потребных для ремонта коттеджа. — Взгляните-ка на это, босс, — позвал Трой. Он разбирал последнюю стопку книг возле окна и держал в руках монографию о Пикассо. Книга была открыта на репродукции портрета Доры Маар. — Ну, взглянул. И что? Барнаби ожидал услышать, что в рисунках малышовой группы, которую посещала Талиса Лин, больше смысла, что даже полный профан поймет, какая это чушь. — Нет, вы только посмотрите. — Трой с книжкой в руках опустился на старый диван. — У нее один глаз красный и косит вправо, другой зеленый и смотрит влево, а лицо вообще желтое! — Никто не совершенен в этом мире, — не моргнув глазом присвоил себе чужую мудрость Барнаби. — Что он хотел этим сказать, как считаете? — Понятия не имею. — А я вот думаю, — Трой обвел сердитым жестом полки с книгами, витражи, пластинки, искореженную кучу глины на мраморной подставке, — зачем все это? — Чтобы сделать жизнь более сносной, как многие полагают. — А мне так дайте добрый перепих и двойной скотч каждый день. — Пошли наверх, — вздохнул Барнаби и уже на крошечной площадке распорядился: — За тобой ванная комната и туалет. Спальня была всего одна. Длинная и узкая, она тянулась вдоль всего дома и имела два окна в разных концах. На медных карнизах висели шторы из тусклого синего бархата без подкладки. Барнаби выглянул из окна, выходившего в переулок, и увидел на противоположной стороне трех деревенских кумушек. Они смотрели на дом, но, заметив полицейского, дружно отвернулись и о чем-то оживленно заговорили. Старший инспектор нисколько не сомневался, что весть о его с Троем присутствии в коттедже (как и долгом отсутствии Сары Лоусон) мигом разнесется по деревенской «горячей линии». Он сосредоточил внимание на комнате, которая выглядела настолько же аскетичной и суровой, насколько нижняя была щедра на яркие краски. Диван, обитый жатым коричневым бархатом. У изголовья кровати плетенная из пальмового волокна табуретка, на ней — блюдо с россыпью удивительной раскраски камешков, роман Барбары Трапидо[72] в бумажной обложке, горшочек с медом. Голые стены были побелены, а поверх покрашены в бирюзовый цвет, но таким тонким слоем, что белый, проступая, создавал эффект лучезарного сияния. Витавший в воздухе тонкий аромат исходил от букетика белых фиалок в подставке для яйца на старинном бельевом сундуке. Комнату переполнял солнечный свет. Барнаби бережно составил сосуд с фиалками на пол и приоткрывал крышку сундука, когда вошел Трой. — Там полный отстой, босс. Одна старая ванна на чугунных лапах. — Да ну? — рассеянно отозвался Барнаби, перекладывая стираную, но неглаженую одежду — рубашки, блузки и длинную юбку с рисунком из диких ирисов. — Смотрю, и у вас то же самое старье. Правда, теперь ветошь, которой ваша бабка терла спину своему муженьку, может стоить целое состояние. — Ну, знаешь, как говорят… — Вышитая безрукавка, отливающее бронзой полупальто, мягкие сапожки узорчатой кожи с шестью крохотными серебряными пряжками, ветхая соломенная шляпа с широкими полями, — мода имеет свойство возвращаться. — Теперь не знаешь, что можно выбросить, а что… — Трой осекся. Лица старшего инспектора он видеть не мог, но поза — эта вдруг напрягшаяся спина, застывшая линия плеч — напомнили ему джек-рассел-терьера у кроличьей норы. — Вы что-то нашли. — Это не был вопрос. Барнаби вздохнул, поднял голову и оглядел комнату. Комнату, которая словно дышала чистотой и невинностью, как показалась ему, когда он только переступил порог. — Нашел, — произнес он и поднял левую руку. — Я нашел фотоаппарат. Следующая беседа с Сарой, как и обещал ей Барнаби, состоялась у него в кабинете. Еще в камере он предъявил Саре обвинение: она подозревается в похищении с целью получения выкупа. Старший инспектор повторил это дважды, чтобы подозреваемая осознала всю важность им сказанного. Она выглядела какой-то сонно-одурманенной. Дежурная объяснила, что доктор оставил для нее две таблетки транквилизатора. Сара приняла их, как послушная овечка. Но от пищи отказалась наотрез. Ввиду тяжести обвинения Барнаби настоял на присутствии государственного защитника. В ожидании дежурного адвоката он делал заметки и просматривал дело, стараясь отсеять шелуху слухов, догадок и подозрений от зерна неопровержимых фактов. Он как раз заканчивал с этим, когда Трой ввел в кабинет обвиняемую и Джона Старки. Существует общее мнение, будто альтруизм — товар скоропортящийся и юристы берутся за бесплатную защиту, лишь когда им не хватает частных клиентов. Верное далеко не всегда, в случае с Джоном Старки мнение это вполне себя оправдывало. Будь он изворотлив, умей он лавировать, Саре пришлось бы во сто раз легче. Однако он был ленив и не давал себе труда даже подготовиться к выступлениям в суде. Впрочем, жаловались на него редко, поскольку клиентами его, как правило, становились люди столь же апатичные и равнодушные, как и он сам. Кое-кто из ведущих расследование офицеров полиции был бы только рад, что подозреваемый лишен должной юридической защиты, но не Барнаби. Это сержант Трой считал, что подобным образом справедливо уравниваются шансы. Барнаби, по его мнению, и так пошел на поводу у Сары, когда согласился провести второй допрос в своем кабинете. Старки, в белой, далеко не свежей рубашке, попахивающий полутемным ньюкасльским элем, пребывал в состоянии легкого транса. Барнаби включил запись, зафиксировал время и дату и начал допрос: — Позвольте объяснить, мисс Лоусон, что послужило основанием для выдвинутого против вас обвинения. И он описал, что обнаружилось при обыске квартиры на Флевелл-стрит и коттеджа «Лавры». Старший инспектор, правда, не стал разъяснять, что до завершения экспертизы все улики не имеют доказательной силы. Это должен был делать Старки, что до него, судя по всему, не дошло. Затем Барнаби разложил на столе перед Сарой три увеличенные фотографии в той последовательности, которая отражала, как усиливалось давление на жертву. Если у него и оставались смутные сомнения по поводу ее участия в похищении Симоны Холлингсворт, то реакция Сары отмела их начисто. Горькая усмешка тронула ее губы, когда она сложила фото аккуратной стопочкой. Барнаби не мог не отметить, что последний снимок она положила сверху и смотрела на него с полным равнодушием. Эта черствость привела его в бешенство. — Снимки сделаны на Флевелл-стрит? — спросил он. — Вы можете не отвечать на этот вопрос, мисс Лоутон. — Ради всего святого, Старки! Вы что, не могли хотя бы запомнить фамилию клиентки? — Что такое? — Юрист нагнул голову и зашелестел бумагами. В свете флюоресцентных ламп его лысина жирно поблескивала. — О, извините, пожалуйста. — Мисс Лоусон, я повторяю вопрос: предъявленные мною фотографии сделаны в квартире тринадцать на Флевелл-стрит? — Да.