— Друзьями. — Близкими друзьями? — Совсем нет. Скорее, просто знакомыми. — Сговаривались ли вы похитить Симону Холлингсворт, чтобы затем потребовать выкуп? — Нет, нет и нет! — Обсуждал ли он с вами подобную комбинацию? — Никогда. — Говорил ли он о желании отомстить или вернуть себе то, чего обманом лишил его Холлингсворт? — Нет. — О чем вы говорили во время встреч? — Ни о чем особенном. Просто болтали о событиях дня. — Насколько близко вы знали Алана Холлингсворта? — Что-о? — Словно против воли она подняла на него глаза. В них была растерянность и искреннее недоумение. — Повторяю вопрос, — резко сказал Трой. — Насколько близко… Она вскочила на ноги. Ее впалые щеки вспыхнули ярким румянцем. Она яростно тряхнула головой, и влажные пряди волос упали на лицо. — Вы уже меня спрашивали об этом! Чего вы добиваетесь? К чему вы клоните? — выкрикивала Сара. — Успокойтесь, мисс Лоусон. Еще один вопрос, и на этом закончим. Пока закончим. Что вы делали в тот вечер, когда умер Холлингсворт? — Я уже сказала! Я была дома. — Грей Паттерсон приходил вас навестить около восьми. Ни машины, ни вас он не увидел. Это ее остановило. Сразило на месте, заставив оцепенеть. Неспособная собраться с мыслями, она не нашла в себе сил хоть как-то отреагировать. — Я буду вынужден в самое ближайшее время затребовать ордер на обыск квартиры на Флевелл-стрит, а также вашего дома в Фосетт-Грине. Вы бы облегчили нашу задачу, если бы добровольно передали нам ключи. Иначе придется взламывать двери, а это, боюсь, нанесет значительно больший ущерб вашей собственности. Вместо ответа она пододвинула к нему лежащую на столе сумку. Это был просто мешочек без подкладки, с продернутым по краю шнурком, из ткани с орнаментом из павлиньих перьев, одной из тех, что прославили некогда лондонский магазин модных новинок «Либерти». Трой наговорил на магнитофон стандартную фразу о том, что подозреваемая добровольно передала полиции свою сумку со всем содержимым, зафиксировал время окончания допроса и отключил запись. Затем Саре Лоусон, невзирая на ее громкие протесты и угнетенное состояние, было объявлено, что ее задерживают до получения результатов обыска. Это означало заключение в камеру. Та единственная, где имелось зарешеченное окно, сейчас была занята. Барнаби поговорил с женщиной-сержантом. Объяснил, что у подозреваемой сильный стресс и в помещении без окон ее психологическое состояние может резко ухудшиться. Поэтому задержанному из камеры с окном пришлось уступить свое место Саре. Дежурная, правда, тут же задала вопрос, не стоит ли на всякий случай изъять у нее пояс и шнурки от туфель. А поскольку недавно одна задержанная умудрилась повеситься на бретельке от бюстгальтера, не следует ли… Старший инспектор взвесил теоретическую возможность нанесения себе физического вреда и дополнительный шок из-за насильственного облачения в тюремную одежду и высказался против. Однако распорядился, чтобы вместо обычных десяти минут к ней в камеру заглядывали каждые пять. Также, игнорируя возмущенные взгляды задерганных и замученных хронической переработкой нижних чинов, он распорядился, чтобы к задержанной вызвали врача. Пока Барнаби ждал ордера на обыск и пока подгоняли его машину, он заглянул в изолятор временного содержания и приподнял заслонку глазка третьей камеры. Окошко находилось довольно высоко даже для такой рослой женщины, как Сара Лоусон. Она вскарабкалась на край унитаза и подтянулась к окну, уцепившись пальцами за прутья решетки. Стояла на цыпочках на белом фаянсовом ободке. Ее лицо было обращено к небу. На глазах золотистой повязкой лежала полоска солнечного света. Вот уже второй раз Барнаби и Трой поднимались по железной лестнице, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Ухом не повел, даже когда они надели перчатки из латекса, своим ключом открыли дверь квартиры и вошли внутрь, прихватив с собой с балкона пустую емкость для мусора. Тотчас же им в ноздри ударил запах прогорклого жира. Он шел отовсюду: от занавесок, от ковров, даже от мебели. Копившийся десятилетиями дух жирной «поджарки»[69]. Трой ощупал стену в поисках выключателя. Вспыхнувший свет представил их взглядам узкую прихожую с тремя распахнутыми настежь дверьми, дешевыми, набитыми мягким наполнителем и выкрашенными в светло-коричневый цвет. Одна открывалась в ванную комнату — потрескавшийся зелено-черный кафель и облезлая, некогда белая ванна. За второй обнаружилась неопрятная кухня, где несколько разномастных посудных шкафов соседствовали с пластиковым, в пятнах столом и двумя пластиковыми же стульями (сиденье одного было располосовано ножом), а также невероятно грязным холодильником. Барнаби брезгливо поворошил оставленные в раковине немытые сковородки и кастрюли и отпер заднюю дверь. За ней начинался ряд железных ступенек. Эта лестница выходила в безлюдный проулок позади домов, вдоль которого стояли гаражи. Он повернулся, собираясь присоединиться к Трою, когда услышал его крик: — Сюда, шеф! Барнаби вбежал в гостиную (она же спальня). Трой стоял посредине ужасающего черно-желтого ковра, устремив взгляд на стену. Старший инспектор ахнул. — Джеронимо![70] А, шеф?! — Ты прав, — признал Барнаби. Переполнявшее его чувство горячего удовлетворения требовало выхода, но, слишком грузный для чего-либо, кроме пробежки по комнате, он только с силой ударил кулаком правой руки по ладони левой и произнес уже громче: — Ты чертовски прав! Несмотря на всю невзрачность грязных обоев, оба они созерцали узкие вертикальные полоски и умилительных щенков с таким видом, словно это был шедевр кисти Микеланджело. — Ладно, хватит пялиться. Интересно, где фотокамера? — Думаю, быстро отыщем, — оптимистично изрек сержант Трой, податель удачи и повелитель приливов. — Все это место не больше блошиной норы. И оба приступили к поискам, которые и впрямь оказались недолгими. Трой передвинул мебель: одно неразборное кресло, покрытое куском ржаво-красного нейлона, и другое, раскладное, с изношенной твидовой обивкой горчичных тонов. Пока Трой перевертывал подушки и валики, перетряхивал односпальную кровать, Барнаби проверял ящики туалетного столика и шкафа для одежды, что вообще не потребовало времени. В них не было ничего, кроме двух простыней, подушки и пары одеял. Уже без прежнего подъема старший инспектор обратился к осмотру кухонных шкафов. Там оказалось несколько пустых банок для хранения бакалеи, чайные пакетики и картонка с молоком. — Одна зубная щетка, одно полотенце, один кусок мыла, — доложил Трой, выходя из ванной. — На «Ритц» точно не тянет. — А ты чего ждал? — спросил Барнаби. — Эта дыра была нужна лишь для того, чтобы спрятать миссис Холлингсворт. — И использовать ее как боксерскую грушу. — Вот именно, — подтвердил Барнаби, угрюмо взирая на озорных песиков. Он вспомнил, как об этих обоях отозвался Обри Марин, когда они рассматривали фотографии, присланные шантажистом: «Такие встречались чуть не повсюду. Несколько лет назад». Умелый адвокат не преминет обратить этот факт в пользу своего клиента. — Не расстраивайтесь, босс. Мы наверняка найдем фотокамеру в ее коттедже. Барнаби не отвечал. Стоял не двигаясь, разглядывал простое, без рамки зеркало со скошенной кромкой на стене напротив окна и думал, подтаскивали ли к нему Симону, чтобы показать, что сотворили с ее лицом? Прикидывал, каким образом ее удерживали в одном положении на одном и том же месте. Привязывали к кухонному стулу? Или опаивали чем-то? Или просто угрожали повторить экзекуцию, если она вздумает позвать на помощь? Он припомнил, как изувечено было ее лицо, как кровоточил рот. Кто бы не успокоился, пообещай ему новую порцию колотушек? Но вот странность, комната не сохранила даже отзвука чего-то подобного. Он вспомнил, как, будучи в Венеции, прошел по мосту Вздохов. Ему тогда казалось, что каждый камень стонет от воспоминаний о страданиях узников. — Их было двое, да, босс? — О да. — Паттерсон? — Очень сомневаюсь. Думаю, Сара Лоусон действовала в паре с кем-то абсолютно нам неизвестным. И потому нас ждут серьезные неприятности, если она продолжит игру в молчанку. — А что насчет Симоны? Считаете, она еще жива? — Сомневаюсь. Холлингсворт мертв. Значит, денег больше не выкачать. Живая, она представляла бы для них постоянную угрозу. Думаю, от нее уже избавились. — Господи боже! — Довольно. — Барнаби резко развернулся в сторону тесной прихожей. — Больше здесь нам делать нечего. Запустим сюда команду Обри. Посмотрим, что им удастся накопать. — Если повезет, может, найдутся пальчики Паттерсона? — На твоем месте я бы на это не особенно надеялся. Перед тем как отъехать, они пообщались с зеленщиком-индийцем, который разочаровал их сообщением, что съемщик единственной обитаемой квартиры на втором этаже (за номером десять), его дядя Раджни Патель, месяц назад отбыл в Бангладеш, чтобы отпраздновать рождение первого внука. На вопрос, не видел ли он кого-нибудь, кто бы входил или выходил из квартиры за номером тринадцать, единственно доступный мистер Патель описал лишь Сару Лоусон, как женщину тощую и нецивилизованную. Итак, полицейским предстояло снова снашивать подметки, показывая фотографии всем и каждому на Флевелл-стрит и в окрестностях и донимая аборигенов расспросами. А значит, прозвучавшая вчера по телефону начальственная угроза вдвое урезать численность команды не будет выполнена. И хотя бы в этом отношении перспективы не казались совсем уж безнадежными. Дождь прошел и в Фосетт-Грине. Дорога, как и газоны, в переулке Святого Чеда еще хранила следы влаги. В воздухе сладко пахло цветами и омытой листвой. Трой свернул и припарковался у коттеджа на травянистом пятачке, где прежде стояла игрушечная машинка Сары Лоусон. — Я полагал, что местный страж порядка должен был присматривать за домом, — едко заметил Трой. Бедняга Перро… Он был стоек и честен, но ведь любой человек должен когда-то отдыхать, а иногда и питаться. Почти двое суток, за исключением какой-нибудь пары часов, констебль слонялся возле «Лавров». Ему просто не повезло, что, проторчав у коттеджа с самого рассвета, он именно теперь метнулся домой принять душ и проглотить миску воздушного риса с какао. Барнаби и Трой уже надели перчатки и собирались открыть дверь, когда чахоточный кашель тормозящей «хонды» возвестил о его прибытии. Растерянный и обескураженный, Перро оставил мотоцикл и трусцой устремился к сломанной калитке. — Старший инспектор… — начал он.