Переключатель и окружающие его предметы Перро снял в двух ракурсах. Эстетически они были равноценны: и на первом, и на втором газонокосилка и садовое оборудование, по мнению Барнаби, выглядели одинаково. Самое интересное, можно сказать — поразительное, заключалось в том, что галогеновая лампа, которая, по словам Реджа Брокли, автоматически загоралась при подъезде машины к гаражу, была выключена! Барнаби замер, разгоряченный этой крохой информации сильнее, чем летним солнцем, лучи которого проникали в дежурку сквозь щелки пластиковых жалюзи. Если лампу выключил не Холлингсворт, значит, это сделал кто-то другой! Тот, кому требовалось незаметно выскользнуть из коттеджа «Соловушки». И следовательно, кроме Холлингсворта, в доме был еще один человек, несмотря на все уверения супругов Брокли, будто никто туда не входил и никто оттуда не выходил. Барнаби огляделся в поисках Троя и хоть не без труда, но высмотрел его в дальнем конце комнаты среди хлопотливой толчеи входящих и выходящих людей. Старший инспектор поднялся, собираясь подозвать сержанта. Между тем Трой, не подозревавший, что за ним наблюдает начальник, собирался приступить к самому приятному из всех возможных занятий — завести беседу с предметом вожделения всей мужской части участка, сержантом Одри Брирли. — Чтоб мне провалиться! — начал он, пристраиваясь на краешек ее стола. — Вот настоящий коп-трудяга. Одри сердито свела к переносице красивые брови и отодвинула от него подальше кружку с надписью: «Я ♥ Нью-Йорк». — Иногда мне кажется, — продолжил Трой, пожирая глазами безупречный профиль, — что ты не осознаёшь, как я одинок. — И кто в этом виноват? — Не понял? — Если бы ты не был таким… — Каким «таким»? — Трой был неподдельно заинтригован. Он и вправду не находил логического объяснения тому, что она его постоянно отвергает. Да, у него есть недостатки, но такого греха, как несовершенство, он за собой не числил. Одри, сердитая оттого, что поддалась на провокацию и позволила втянуть себя в личный разговор, решила быть откровенной до конца: — Я просто считаю, что тебе жилось бы гораздо легче, не будь ты таким зловредным. Трой сморгнул от удивления. Самому ему ничего подобного не приходило в голову. Он, скорее, придерживался обратного принципа: жизнь, если ее время от времени не пинать, пройдется по тебе коваными сапогами. Жесткий пинок ставит человека на место, прежде чем он прижмет к стене тебя самого. В памяти возникла картина из детства: малыш, гуляющий с отцом (трезвым, в виде исключения), забирается на качели в парке. Подходит мальчик постарше и хватается за цепь. Не проявляет враждебности, просто хочет поиграть. Отец велит малышу оттолкнуть того, кто им мешает. Малыш плачет. Тогда отец берет ручку сына, наносит удар, и непрошеный помощник падает… Трой подумал, что это, наверное, был первый случай, когда он насладился местью. — О чем это я говорил, Од? — О своем одиночестве, Гэв. — Ах да. Беда в том, — тут в голосе Троя сгустилась печаль, потемнели, расширившись, зрачки, — беда в том, что жена меня не понимает. — Брось! Спорим, она тебя понимает, дорогуша. Спорим, она понимает тебя и сыта этим пониманием по горло. — Иногда мне думается, что я… — Господи, что бы говорили мужчины, если бы вдруг из оборота исчезло слово «я»? — Ты это о чем? — Да о том, что все вы лишились бы дара речи. — Бог мой, коллега, — Трой соскользнул на пол, — тебе трудно угодить. — На твоем месте я бы и не пыталась. — Тысячи других были бы только рады. — Тысячи других балдеют от телевизионных хохмачей. Трой замешкался с ответом. Что это, насмешка? Или неожиданно щедрый комплимент? — Спроси у кого-нибудь из взрослых, малыш. Они тебе все объяснят, — снисходительно посоветовала Одри и наполовину развернулась в своем вращающемся кресле. — А что это там за рык, не знаешь? Трой, который уловил затылком вибрации негодующего рева, но не дал себе труда определить источник, чуть не подпрыгнул и поспешил к столу своего «старикана». — Я здесь, сэр. — Тебе что, нечем больше заняться? — Развивал товарищеские отношения с коллегами. Разве не этого ждут от нас наверху? На городских улицах, в сельских районах… — Ты что, за дурака меня держишь? — Никак нет, сэр! — Мне срочно требуется что-нибудь жидкое и холодное из автомата. — Барнаби полез в карман, побренчал мелочью, выловил фунтовую монету и вручил ее Трою со словами: — Давай шевелись, парень! — «Танго»? — Нет уж, спасибо. Вы не в моем вкусе. Трою редко удавалось удержаться от смеха, когда шеф изволил шутить. Барнаби острил редко, но метко. Сейчас, однако, сержант не без злорадства поджал губы, стойко сохраняя серьезную мину. — Возьми две! — крикнул ему вдогонку Барнаби. — Я праздную! — Что отмечаете? — спросил Трой, когда вернулся. — Совершенно потрясающее… — начал Барнаби, выписывая круги на столешнице банками «фанты» с лимоном и лаймом, но был прерван: — С вас еще двадцать монет, между прочим. Барнаби покопался в кармане и выложил мелочь. — После возвращения Холлингсворта в тот вечер кто-то выключил галогеновую лампу. — Ну надо же… — откликнулся Трой с прохладцей и застыл в ожидании того самого «потрясающего». У шефа был такой самодовольный вид, что сержант подумал, будто — ни больше ни меньше — объявился убийца, пока сам Трой отвлекся ненадолго. Взял и преподнес себя шефу на блюде, с веточкой петрушки в зубах и печеными яблоками по бокам. — Это значит, что Холлингсворт в тот вечер был не один! — Совсем не обязательно. — Почему это? — недовольно буркнул шеф, открывая первую банку. — Это мог сделать сам Алан. — С чего бы? — Привычка, конечно, вторая натура, но человек иногда сбивается: вместо кота выставляет на улицу будильник, а коту накручивает хвост — типа, будильник заводит. — Но эти лампы предназначены для темного времени суток. — Может, он знал, что за ним следят, и хотел спрятаться. — В этом случае он, напротив, оставил бы гореть свет, чтобы видеть, кто подходит к дому. — Не обяз… — Что с тобой, черт возьми? — Барнаби хлопнул банкой по столу так, что из нее вырвался пенистый фонтанчик газировки. — На чьей ты стороне, хотелось бы знать? Трой, поджав губы, достал белоснежный носовой платок и принялся бережно отирать влагу с безукоризненных манжет. «Как это типично для полиции, такие вот штуки. Тебя просят проявлять инициативу, высказывать собственное мнение — ты его высказываешь. И что? Тебя обливают „фантой“. Так устроен мир. Жалобы не помогут». — Извини, Гевин. «Вот они, нынешние старики, — продолжал свой внутренний монолог Трой, убирая платок и одергивая рукав. — Им всё по барабану». — Хотите чем-нибудь закусить, шеф? Может, сэндвич? Или крекеры? — Нет, спасибо, хочу сегодня пораньше… Да, в чем дело? — повернулся он к подошедшей сотруднице. — Вы затребовали информацию насчет кинотеатра в Керзон-молле, старший инспектор? — спросила девушка, одна из гражданских телефонисток. — Расписание на июнь?.. Почти так же, как жаргон, Барнаби не терпел, когда в форме вопросов ему преподносили констатацию фактов. Он утвердительно хмыкнул и взял распечатку, не удостоив телефонистку вежливым «спасибо». И тут же пожалел о своей грубости, потому что девушка снабдила его самой интригующей новостью дня. Можно сказать, хорошим куском крепкой веревки, с помощью которого кое-кого можно если не повесить, то уж наверняка хорошенько выпороть. — Взгляни-ка, — предложил Барнаби Трою, протягивая ему распечатку. Трой прочел и тихо присвистнул: — Каждый понедельник — новая программа! С десятого июня — «Оливер, Оливер!» Кто такой, почему не знаю? Показ «Фаринелли», кто бы он там у них ни был, закончился в субботу. Ну и дела! — Выходит, запуталась наша Сара, — констатировал шеф.