— Кто говорил? Один из экспертов? — Кто-то из них либо Перро. Погодите секунду. — Трой нахмурился. Теперь и он скользил по волнам вдоль берега своей памяти, хотя, конечно, больше изображал напряженный мыслительный процесс. Барнаби наблюдал за сержантом. Трой искренне хотел выдать нечто умное и полезное. И если ничего такого на ум не приходило, тут же придумывал что-нибудь, лишь бы не выглядеть беспомощным. Сержант вздохнул и нахмурился пуще прежнего. По правде говоря, связь между журналом и теперешней ситуацией все еще ускользала от него, и он уже жалел, что вообще о ней заикнулся. Следовало сначала припомнить, а потом высовываться. Тогда он смог бы упомянуть об этом походя, невзначай, выдав за внезапное озарение. А если бы его похвалили за светлую идею, прикинулся бы, что она не стоила ему ни малейших усилий. Барнаби прекрасно все это понимал и даже до какой-то степени ему сочувствовал. Что самое трогательное, Трой даже не подозревал, насколько прозрачен. Если бы догадался, был бы страшно уязвлен. — Есть! — Облегчение и удовольствие тут же расслабили мышцы его плотно сжатых губ. Даже кончики ушей порозовели. — Это сказал старина Полли. На площадке лестницы. Упомянул, что в гостевой комнате была стопка журналов и в одном из них вырвана страница. Спорим, что там как раз напечатали фотку того самого колье! — Это легко проверить. Займешься? — Затем, предвкушая, как через пару часов вернется в Арбери-Кресент к Джойс и дома будет спаржа, форель и салат «нисуаз», а также потому, что сегодня на него просто нашел добрый стих, Барнаби добавил: — Это ты здорово сообразил, Гевин. Трой зарделся от удовольствия. И тут же стал переиначивать весь эпизод в целях собственного возвеличивания: «Котелок у старикана, конечно, варит. Однако память уже не та. Сказал, что не представляет себе, как бы без меня обходился. Прямо так и сказал. Он теперь во всем на меня полагается». Проблема в том, кому об этом рассказать. Естественно, не парням в участке. При всей самоуверенности кретином Трой не был. Морин просто свалится со стула от смеха. Мама? Тоже отпадает — она всю дорогу пыталась ему внушить, что бахвальство до добра не доведет. Остается дочурка, Талиса Лин. Ей всего три, но ужас до чего понятливая. И всегда слушает, когда отец с ней говорит. Чего обо всех остальных не скажешь. В Фосетт-Грине теперь не говорили ни о чем другом, кроме как о необъяснимой смерти Алана Холлингсворта и возможной судьбе его жены. Новость о похищении Симоны, объявленная проводящими опрос населения копами, распространилась со скоростью лесного пожара. Люди созванивались сразу после того, как наступал их «черед», как назвала это супруга викария. Бекки Латимер сравнивала полицейский опрос с поголовной вакцинацией. «О чем они спрашивали?» — «Слышала, делом займется Скотленд-Ярд». — «Лично я никогда не верил в эту байку про больную мать». — «Оказывается, ее кот нашелся!» — «А я думала, то была мать Алана». — «Бедное животное, его бросили в канаву и оставили умирать». — «Люди, которые швыряются деньгами, сами напрашиваются на неприятности». — «Ну, уж главного подозреваемого мы все знаем». — «Слышала, его подобрали в канаве на Джерард-Кросс». — «Паттерсон решил рассчитаться с ним». — «Да-да, вместе с котятами!» — «Это же его деньги, по сути…» В «Аркадии» был день генеральной уборки. К этому времени Хизер сделалась, во всяком случае в собственных глазах, ключевым свидетелем. О своей судьбоносной поездке на «том самом автобусе» она дважды рассказывала полицейским и теперь повторяла всякому, кто готов слушать. — Я высказалась насчет ее сумки: какой, мол, приятный бисерный узорчик. Потом сказала, что чистить такую — уделаться можно. Пардон за словцо, миссис М. А она только улыбнулась и всю дорогу смотрела в окно, хотя я продолжала с ней общаться. После я сказала Биллу, кабы знать, что все так худо обернется, я бы постаралась ее разговорить. Миссис Молфри, давно выключившая свой слуховой аппарат, просто покивала, а сосредоточенно лущивший на кухне бобы Кабби вообще не включался. — Кому больше всего досталось, так это Колину Перро. Я тут столкнулась с его женой, когда забирала из детсадовской группы своего Дуэйна. Эти задаваки из Каустона Колина ужас до чего довели! В дверь постучали. Стук услышала одна Хизер, она же и впустила Эвис Дженнингс. Та принесла песочный тарт с заварным кремом и вишнями, собранными в собственном саду, а еще — немножко засахаренных стеблей дягиля, до которых миссис Молфри была большой охотницей. — Нам срочно понадобится чай. Это же мой любимый! — воскликнула миссис Молфри, разворачивая пакетик с дягилем. Кабби расслышал лишь последние слова и принял на свой счет: — Любовь моя, я здесь, что тут у нас? — Сласти, которым нет равных, Кабс. Срочно ставь чайник, и мы все ими полакомимся! Хизер, которая и так с трудом запихивала объемистую задницу в треники двадцатого размера, решила, что ей стоит отклонить предложение. Ее мамаша иногда приносила домой кондитерские изыски от Эвис после занятий «Женского института», так что Хизер знала о них не понаслышке. — Всем пока! — протрубила Хизер и потопала прочь. Отвечая на вступительный вопрос Эвис, миссис Молфри признала, что их еще не опрашивали, и добавила: — Думаю, этот милый мистер Барнаби нанесет нам визит собственной персоной. Хотя Эвис мало что смыслила в полицейской субординации и распределении обязанностей, подобная возможность все-таки показалась ей сомнительной, и она робко высказалась в этом духе. — Ничего подобного. — И миссис Молфри твердо подкрепила полет своей фантазии: — Он оставил мне номер своей прямой линии. На случай, если я вспомню, что позабыла. — А что такое вы позабыли, Элфи? — рассеянно спросила Эвис, направляясь на кухню за тарелками и вилочками. — Я могу сказать только, что это имело отношение к какому-то звуку! — выкрикнула миссис Молфри. Подобно многим глухим, она не умела согласовывать громкость голоса с расстоянием до собеседника. — Он был либо неожиданный, либо не тот, либо его вообще не было. — Вот оно что, — откликнулась Эвис. Она слишком хорошо знала Кабби, чтобы адресовать ему насмешливо-понимающий взгляд при этом странном перечислении. Годы прошли с тех пор, как она усвоила: даже слабый намек на шутливую снисходительность встретит крайне холодный прием. Эвис догадывалась, что принимаемое другими за старческое слабоумие в его любящих глазах предстает милой эксцентричностью. Эвис смотрела, как он наполняет ароматным чаем расписную, глубокую, с золотым ободком любимую чашку Элфриды, а после кидает в нее лепестки ноготка. — Это было в тот день, когда пропала Симона, — добавила миссис Молфри. Она явно еще не слышала о похищении, и Эвис, не желая ее расстраивать, решила ничего ей не сообщать. Они все еще пили чай, когда жена доктора, обдумывая последнюю реплику миссис Молфри, спросила: — А может, это как-то связано с нашим колокольным звоном? — В каком смысле? — Если помните, нас просили на похоронах мистера Роуза исполнить мелодию детской песенки про лимоны и апельсины, которую любил покойный. В каком-то смысле это были не те звуки. Слишком веселые для такого печального события. — Нет, не думаю, что я это имела в виду. Хотя слово «звон» вызывает во мне какой-то неясный отклик. — Миссис Молфри наморщила лоб, наколола вишенку на зеленый стебель дягиля в блестящей сахарной глазури и положила в рот. — Вероятно, меня осенит темной ночью. Или в ванне, как Архимеда. — Обязательно тогда запишите, — посоветовала Эвис. — Чтобы не забыть. — Сначала я воскликну: «Эврика»! — прокричала миссис Молфри. — А потом уже запишу. — Еще чашечку, милая? — предложил Кабби. — Вчера мне пришло в голову, — сообщила миссис Молфри, передавая ему свою тарелку, — что, возможно, Симона пока не знает о смерти Алана. Все так таинственно и драматично. Особенно когда думаешь о том, как они были счастливы. Эвис, знавшая о синяках Симоны и ее потребности в транквилизаторах, промолчала. Все, чем делился с ней муж, разглашению не подлежало. Заметив, что приятельница расстроена, Эвис решила сменить тему, но сделала это не слишком удачно: — Я все гадаю, что дочка Брокли, уехала в отпуск? — Бренда? Понятия не имею, — отозвалась миссис Молфри, касаясь воздушным кружевным платочком цикламеновых губ. — А почему вы спрашиваете? — Последние день-два я не вижу, чтобы она гуляла с Шоной. — А я заметил, — нерешительно произнес Кабби, опасаясь прослыть сплетником, — что и машины ее нет. — И Айрис не выходит. Обычно в начале недели по утрам я встречаю ее на почте. — Я видела, как она неподвижно стоит у окна спальни, — задумчиво заметила миссис Молфри. — Несколько раз, на самом деле. Все трое хорошо знали общую страсть Брокли к самоизоляции, их упорные попытки избегать чужого внимания и сейчас, бог знает почему, разом смолкли. — Я тоже видел. Вчера утром, в половине шестого, — добавил затем Кабби. — Надеюсь, ничего плохого у них не случилось, — сказала Эвис вполне искренне, ибо то количество бед и несчастий, с которыми доктор Дженнингс имел дело по роду занятий, более чем утоляло естественное человеческое побуждение находить удовольствие в неудачах ближнего. — Может, их нужно проведать? — Им это не понравится, Элфи, — возразила Эвис. — Но что, если нам подстроить как бы случайную встречу? Когда он в следующий раз выйдет в сад, например. Не хотелось бы навязываться, но бывает, что люди, которые более всего нуждаются в помощи и поддержке, менее всех готовы о них попросить. Кабби, чувствуя неловкость и замешательство, издал некий невнятный звук. Он вспомнил одинокую фигуру в окне, и теперь ему казалось, что на лице Айрис были написаны безнадежность и тоска. Отчего-то он понял, что она стоит так очень давно. Чуть позже, идя с молоком по дорожке из выложенного елочкой кирпича, Кабби глянул в ту сторону. Теперь рядом с женой стоял Редж и держал в руке то ли чашку, то ли кружку. Айрис, похоже, не обращала на него ни малейшего внимания. — Хорошо. Если ты и вправду этого хочешь, Элфрида. Миссис Молфри тотчас просияла, словно задуманное было уже осуществлено и все прошло успешно. А когда Эвис попрощалась и подхватила принесенную с собой вторую коробку, Элфрида уже требовала еще один кусочек тарта и дягиля. Второй тарт с вишнями предназначался Саре Лоусон. Эвис не делала привычки из подобных щедрых подношений. В «Лавры» она впервые направлялась с подарком. По правде говоря, Эвис было неловко являться к Саре незваной, без особого повода. Ей вдруг пришло в голову, что это, пожалуй, единственный дом в деревне, где стоит помнить о подобных условностях. Что в ней такого есть, в этой Саре? Эвис поставила картонку с тартом на выжженную траву, чтобы открыть висевшую на одной петле калитку. Наверное, некая отстраненность. Не злая и не добрая, не приветливая и не враждебная, Сара была из той категории людей, про которых говорят, что, общаясь с ними, никогда не знаешь, чего ожидать. Эвис, подобно большинству, чувствовала себя с такими скованно. И дело не в том, что Сара держалась высокомерно или важничала. Безразличная? Да, но никто не мог пожаловаться, что она разговаривает свысока. Возможно, это и есть свойство людей, которые умнее и выше окружающих? К тому же она всегда была погружена в себя, и чувствовалось, что ей просто неинтересно говорить о происходящем за стенами ее дома, а потому обсуждать с ней деревенскую жизнь казалось даже бестактным. Разумеется, истинной причиной визита Эвис было желание узнать мнение Сары по поводу похищения Симоны. Вкупе со смертью Алана это выглядело слишком серьезно, чтобы болтать на улице. Эвис жаждала обсудить события с человеком, чье мнение не было бы предсказуемым. Она подобрала с земли коробку, помедлила в нерешительности, потом велела себе не глупить. Ведь не укусит же ее Сара, право слово! Ну а если после пары тонких дебютных ходов она поймет, что Сара скучает или раздражена, всегда можно сменить тему. Или уйти. И миссис Дженнингс постучала. В то же мгновение из дома донесся крик. Позже Эвис сообразила, что оба звука раздались почти одновременно и второй никак не мог быть откликом на первый. Теперь же она подумала, будто Сара крикнула: «Войдите», и вошла, неловко прижимая к боку коробку с тартом. Сара стояла у запыленного окна. В углу его дохлая муха висела в обрывках паутины. Сара яростно комкала завязанный вокруг пояса шарф, полосатый, яркий, оливково-аквамариновый. Сворачивала концы петлями, пропускала сквозь тонкие, длинные пальцы, терзая тонкий шелк. В середине комнаты застыл Грей Паттерсон. «Атмосфера прямо-таки сгустилась, хоть ножом режь», — сказала позднее Эвис мужу. Уверенная, что вторглась посреди ссоры влюбленных, она проговорила с запинкой: — Извините… Я только оставлю это и уйду… Я не знала… Однако это была не ссора. По крайней мере, не ссора в обычном ее понимании. Грей заявился к Саре, как делал это теперь почти каждый день в тот или иной час, легонько постучал и вошел. Последнее время Сара неизменно приглашала его войти, так что он не видел большой беды в том, чтобы не дожидаться приглашения. Сара стояла возле старого каменного очага. Руки ее вцепились в края каминной полки, лоб был прижат к камню. Она застыла, неподвижная, как статуя. Полагая, что она, возможно, не услышала, как он вошел. Грей тихонько кашлянул. Сара вихрем развернулась и резко выдохнула, будто ее ударили. Хотя Грей и не делал попытки приблизиться, она выставила вперед ладони, словно обороняясь.