– Он не один. Он оставляет машину. Блу ощутила холодок. «Оставляет». Это могло значить «паркуется». Но, судя по интонации, Калла имела в виду нечто другое. Скорее, «бросает, покидает». Казалось, должно было произойти нечто исключительно важное, чтобы Ганси бросил «кабана». – Когда это случится? – Это уже случилось, – ответила Калла, открыла глаза и устремила взгляд на Блу. – И еще нет. Время идет по кругу, цыпочка. Мы используем одни и те же участки снова и снова. Кто-то чаще, кто-то реже. – Разве мы бы тогда не помнили? – Я сказала, что время кругообразно, – напомнила Калла. – Но не сказала, что таковы и воспоминания. – Ты стремная, – произнесла Блу. – Может быть, ты пугаешь меня нарочно, но если вдруг ты это невзначай, я лучше тебя предупрежу. – Ты гораздо чаще имеешь дело со всякими стремностями. Общаешься с людьми, которые используют время не по разу. Блу вспомнила, как Ганси обманул смерть на силовой линии – и как он одновременно казался молодым и старым. – Ганси? – Глендауэр! Дай-ка ту другую штуку, которую ты принесла. Блу забрала колесо и протянула Калле умбон. Та долго держала его в руках. Затем села и взяла Блу за руку. Она начала что-то негромко напевать, проводя пальцами по вычеканенным воронам. Это была древняя навязчивая мелодия, и, слыша ее, Блу обхватила себя свободной рукой. – Они дотащили его досюда, – сказала Калла. – Кони пали. Люди очень ослабели. Дождь не прекращался. Они хотели похоронить эту вещь с ним, но она была слишком тяжелой. Тогда они оставили ее. «Оставили». Она явно повторилась не просто так. Ганси не оставил бы «Камаро», если бы не обстоятельства; люди Глендауэра не бросили бы его щит, если бы не оказались в тяжелом положении. – Но это точно щит Глендауэра? Значит, он близко? – Блу почувствовала, как у нее вздрогнуло сердце. – «Близко» и «далеко» – это как «уже произошло» и «еще не произошло», – ответила Калла. Блу надоели загадочные ясновидческие разговоры. Она сказала: – Но у них не было лошадей. Значит, не дальше, чем они могли пройти пешком. – Люди, – произнесла Калла, – способны пройти очень много, если надо. Она встала и вернула умбон Блу. От нее пахло боксом. Калла шумно вздохнула. – Калла, – вдруг сказала Блу, – ты тоже из тех людей, которые пользуются временем не по одному разу? Ты, и мама, и Персефона? Калла ответила: – Ты когда-нибудь чувствовала, что в тебе есть нечто иное? Нечто большее? Сердце Блу вновь подпрыгнуло в груди. – ДА! Калла достала из кармана ключи от машины. – Правильно. Так и надо. Вот, держи ключи. Сядешь за руль. Тебе нужно практиковаться. И больше ничего Блу из нее не вытянула. Они попрощались с Майком («Не гоняй на этом колесе слишком быстро!»), засунули велосипед Блу в багажник и довольно медленно покатили домой. Когда Блу попыталась припарковаться перед домом, не ударив маленькую трехцветную машину, стоявшую у тротуара, Калла пощелкала языком. – Что ж, – сказала она, – неприятности сегодня выглядят мило. На крыльце ждал Адам Пэрриш. 49 Адам неловко сел на край кровати. Казалось странным, что он так легко получил доступ в спальню девушки. Если знать Блу, комната не удивляла – парусиновые силуэты деревьев, приклеенные к стенам, листья, свисавшие гирляндами с вентилятора, нарисованная птица, у которой из клюва вылетала надпись: «ВСЕМ ЧЕРВЕЙ!», полка, где грудой лежали пуговицы и примерно девять разных пар ножниц… Блу принялась смущенно подклеивать скотчем поникшую ветку одного из деревьев. «Нет времени, нет времени». Адам на мгновение закрыл глаза. Он ждал, когда Блу перестанет возиться с деревьями, чтобы они могли поговорить. Она всё хлопотала. А он чувствовал, как в нем вскипает пульс. Адам встал. Он больше не мог сидеть. Блу резко остановилась. Она с выжидающим видом прислонилась к стене. Адам собирался начать разговор с убедительного объяснения, отчего консервативный подход Ганси ошибочен, но сказал он другое: – Я хочу знать, почему ты отказываешься со мной целоваться, и на сей раз я не желаю слышать ложь. Настала тишина. Вращающийся вентилятор в углу обдувал их обоих. Кончики ветвей трепетали. Листья кружились. Блу спросила: – Ты за этим и приехал? Она злилась. Адам обрадовался. Было гораздо хуже злиться одному. Он не ответил, и девушка продолжала, еще более сердитым тоном: – Это первое, о чем ты хочешь поговорить после возвращения из Вашингтона? – Какая разница, откуда я вернулся? – Потому что будь я Ронаном или Ноем, мы бы поговорили… о том, как прошла вечеринка. О том, куда ты исчез и что теперь будешь делать… ну, я не знаю – о чем-то настоящем! А не о том, можно или нельзя тебе поцеловать меня! Адам подумал, что это самый бессмысленный ответ. И она так и не ответила на его вопрос. – Ронан и Ной – не мои девушки. – Девушки! – повторила Блу, и Адам ощутил непонятный трепет, услышав из ее уст это слово. – Значит, я тебе не друг? – Я считал нас друзьями! – Да? Друзья разговаривают. Ты уходишь пешком в Пентагон, а я узнаю об этом от Ганси! Твой отец придурок, а я узнаю об этом от Ганси! Ной знает всё. Ронан знает всё. – Нет, не всё. Они знают только то, чему были свидетелями. Ганси в курсе, потому что мы ездили вместе. – Ну а почему я – нет? – А тебе с какой стати? – Потому что ты мог бы меня пригласить, – ответила Блу. Мир качнулся. Адам моргнул, и всё встало на свои места. – Что тебе там делать? – Да, конечно. Никаких девушек в политике. Им ведь это неинтересно. Избирательные права? Да ладно! Где мой фартук? Наверное, я лучше пойду на кухню. Моя скалка… – Я не знал, что ты… – В том-то и дело! До тебя не доходило? Нет. – Впрочем, ты бы никуда не поехал без Ганси, – резко продолжала Блу. – Вы с ним отличная пара! Вот и поцелуйтесь! Адам уничтожающе взглянул на нее. – Я не хочу быть кем-то, кого целуют. Я тоже хочу быть настоящим другом. Не просто человеком, с которым приятно потусить, потому что… потому что у него есть грудь! Блу не ругалась, но слово «грудь» в ту секунду показалось Адаму настоящей непристойностью. Сочетание этого слова и того направления, которое обрел разговор, взбесило его.