Он схватил Ганси за руку. – Посмотри, старик! Посмотри! Ганси посмотрел. Сначала на «Камаро», потом на Ронана. И еще раз. Он споласкивал картинку, смотрел опять – и ничего не понимал. Он медленно обошел машину, ища выправленную молотком вмятину или царапину. – Что такое? Я думал, ты ее разбил… – Да, – ответил Ронан. – В хлам. Он выпустил руку Ганси и тут же ткнул его кулаком в плечо. – Прости, чувак, я был очень не прав. У Ганси глаза полезли на лоб. Он думал, что не доживет до того дня, когда Ронан за что-нибудь извинится. Он с опозданием понял, что Ронан продолжал говорить. – Что? Что? – Я сказал, – произнес Ронан, схватил Ганси за оба плеча и драматически его потряс, – я сказал, что увидел эту машину во сне. Я это сделал! Она – из моей головы. Она точно такая же, как «кабан», чувак. Я это сделал. Теперь я знаю, каким образом мой отец получал всё, что хотел. Знаю, как контролировать свои сны. Знаю, в чем проблема с Кабесуотером. Ганси накрыл глаза ладонями. Ему показалось, что у него плавится мозг. Ронан, впрочем, был в неподходящем настроении для самоанализа. Он оторвал руки Ганси от лица. – Сядь в машину! Скажи, есть ли разница?! Он толкнул Ганси на водительское сиденье и положил его безжизненные руки на руль. Обозрел эту сцену, как картину в музее. Затем перегнулся через Ганси и схватил солнечные очки, лежавшие на приборной доске. Белые, пластмассовые, с черными, как ад, стеклами. Очки Джозефа Кавински, или просто копия. Кто мог судить, что реально, а что нет? Ронан надел очки на Ганси и снова осмотрел его. На секунду он сделался мрачен, а затем вновь расплылся в чудесном, бесстрашном хохоте. Это был старый смех Ронана Линча. И даже лучше, потому что теперь в нем звучал легкий намек на тьму. Этот Ронан знал, что на свете есть много плохого, но всё равно смеялся. И Ганси тоже не удержался от смеха, хотя у него перехватывало дыхание. Каким-то образом он из мира ужасов попал в мир радости. Он сомневался, что это ощущение было бы таким глубоким, если бы он не приготовился, всеми фибрами и клетками, к ссоре с Ронаном. – Так, – сказал он. – Ладно, расскажи. Ронан рассказал. – Кавински?! Ронан объяснил. Ганси лег щекой на горячий руль. И это тоже было приятно. Зря он бросил «кабана». Он никогда больше его не покинет. Джозеф Кавински. Невероятно. – А в чем проблема с Кабесуотером? Ронан заслонил глаза. – Во мне. Ну, точнее, в Кавински. Мы высасываем из силовой линии энергию, когда спим. – И какой выход? – Остановить Кавински. Они посмотрели друг на друга. – И я сомневаюсь, – медленно произнес Ганси, – что мы можем просто вежливо попросить. – Ну, Черчилль пытался торговаться с Гитлером. Ганси нахмурился. – Правда? – Наверное. Шумно выдохнув, Ганси закрыл глаза и позволил своей щеке поджариваться на руле. Он был дома. Генриетта, «кабан», Ронан. Его мысли метнулись к Адаму, к Блу – и ускакали прочь. – Как прошла вечеринка? – спросил Ронан, толкая коленку Ганси через открытую дверь машины. – Как там Пэрриш? Ганси открыл глаза. – О… Он произвел фурор. 48 Примерно в то самое время, когда Ганси щеголял в солнечных очках с белой оправой, Блу ехала на велосипеде в двух кварталах от дома. Она везла колесо от «Камаро», умбон от щита и маленький розовый ножик. Нож ее особенно смущал. Хотя сама идея ей очень нравилась – Блу Саржент, сорвиголова; Блу Саржент, супергерой; Блу Саржент, крутая девчонка – она подозревала, что при первой же попытке воспользоваться ножом порежется сама. Но Мора настояла. – Выкидные ножи запрещены, – возразила Блу. – Преступления тоже, – безмятежно сказала Мора. Только о преступлениях и кричали газеты – да, газеты, во множественном числе, поскольку в Генриетте, вопреки всякой логике, их было аж две. Напуганные горожане наперебой сообщали о взломах. Впрочем, показания противоречили друг другу; к кому-то вломился одиночка, к кому-то двое, а некоторые говорили о банде из пяти-шести человек. – Значит, всё это неправда, – язвительно сказала Блу. Она скептически относилась к официальной журналистике. – Или правда, – заметила Мора. – Это тебе сказал твой любовник-убийца? Мора ответила: – Он не мой любовник. К тому моменту, когда Блу подъехала к одноэтажному зданию, где Калла занималась боксом, она чувствовала себя потной и непривлекательной. И навес над газоном не произвел никакого эффекта, пока она тащилась к двери и нажимала звонок локтем. – Привет, юная леди, – сказал Майк, рослый тип, который давал Калле уроки. Он был насколько же широк, насколько Блу высока – иными словами, не очень. – Это что, от «Корвета»? Блу поправила колесо под мышкой. – От «Камаро». – Какого года? – Кажется, 1973. – О-о. Большой двигатель? Триста пятьдесят? – Да? – Здорово. А где всё остальное? – Развлекается без меня. Калла еще занята? Майк открыл дверь пошире, пропуская Блу. – Отдыхает внизу. Блу нашла Каллу лежащей на потертом сером ковре, в виде роскошной запыхавшейся горы. Вокруг висело невероятное количество боксерских груш. Блу положила колесо от «Камаро» на вздымающийся живот Каллы. – Давай, покажи свой фокус, – потребовала она. – Как грубо! Тем не менее Калла положила ладони на покоробившийся металл. Глаза у нее были закрыты. Она не знала, что это, но тем не менее сказала: