Лестница приходит в движение, изящно отправляя нас на второй ярус. Я даже не успеваю никак отреагировать. Куда он нажал опять? Лунный свет здесь упивается сам собой на двадцати квадратах бесполезной площади. Покидая ступеньку, дотрагиваюсь до фактурной стены – по-прежнему шероховатая. Терпеть не могу такое покрытие, но постоянно забываю с ним разобраться. – Здесь всё ещё можно танцплощадку устраивать… – из той точки, где я нахожусь, кажется, что Алекс нарочно элегантно врисовывает силуэт между соседними рёбрами жёсткости оконной конструкции и стоит так, отбрасывая кинематографическую тень. Провожу по стене уже обеими ладонями до полного отвращения, когда слышу: – Окей. Я не прав. – Тихорецкий, поверь мне, сегодня не время для язвительных сентенций. – Я серьёзно. Поворачиваемся друг к другу мы одновременно. Я с досадой отталкиваюсь от стены и сжимаю кулаки, избавляясь от оскомины её осязаемости. – Ты просто воюешь за свою убеждённость. – Ну… разумеется. – Это ведь… тяжело, – определяет он с какой-то новой, уже неагрессивной интонацией, выразительным жестом заставляя материализоваться из ниши стулья, которыми, кажется, я последний раз пользовался лет десять назад… – Да, Саш, просто пиздец как тяжело, – для наглядности надломленно выгружаюсь в сидячее положение. – Особенно когда ты ни хера ни в чём не убеждён… Но в этом мире как-то, блин, больше нечем заняться. И здесь уж ты меня понимаешь! Иначе бы не строил перевёрнутые башни под протестующие вопли народа. – Рите придётся сказать. Она промолчала потому, что не уверена, долечился ли я… Ей нужен Том. – Или она в него влюбилась… – А как же тип из клиники травматологии? – Тип хм… второго типа… Ещё дней десять максимум. Алекс вопросительно поводит плечом. Объясняю: – Она выбирает либо завуалированных абьюзеров с псевдохаризмой, либо чуваков с причёсками как у партийных деятелей из СССР… Первых мы вытряхиваем, вторые надоедают ей максимум за три недели. – Том не из второй группы, заметь… – Не исключаю, что есть и третья… Не щёлкал бы ты клювом двадцать пять лет, оглядывалась бы она на тебя… Он только хмыкает, покачиваясь в кресле. – Саш, ты идиот, да?.. На кого ещё?! – Это относится к категории явлений, теряющих очарование при попытках их озвучить. Ты меня услышал? – Ещё как, блин, как всегда, ёлки… – бормочу себе под нос, выясняя, не вызывает ли у меня отторжения на ощупь ещё и обивка стула… – Рванёшь на Мирабилис – легенды мне не нужны. – И зачем меня, по-твоему, туда понесёт? – Вселенную ремонтировать… – Ремонтировать, Алекс, это на самом деле не мой профиль! Мой профиль – ликвидировать. – Ну… соберёшься ликвидировать Вселенную – сообщение мне отправь. Только Тихорецкий умеет сохранять серьёзное выражение лица, выдав такую фразу после прокатившегося по эмоциональному бездорожью диалога. Я вот, как выясняется, совсем не умею… *** «Надо поговорить». «Ещё неделя, чтобы наверняка судить о здоровье твоего друга», – Том, конечно, не спит. «Я не об этом». «Неделя – и можем лететь». «И почему, по-твоему, я собираюсь куда-то лететь?» – ожидаю ответа, по смыслу похожего на слова Алекса, и зря. «А что ты станешь делать? Ждать морковкина заговенья?» «И меня так просто туда пустят?» «Там никто и не подумает обращать на тебя внимание. Я лечу домой, и я решаю». Офигеть планетка. 28 марта 2099 года, Мирабилис Офигеть планетка. Терминал космопорта похож, скорее, на торговый центр. Никаких заметных мер безопасности, никаких снующих повсюду людей в униформе – только места для отдыха, кафе и несколько мирабилианцев, следящих за системой регистрации прилетающих. Отпросился на работе ещё на две недели, прикрываясь нанесённым болезнью друга ударом по нервной системе. Не сомневаюсь, они думают, я заперся дома, подзаряжаясь от внутреннего аккумулятора. А я вместо этого ещё больше нарастил темпы выхода из зоны комфорта. Можно сказать, вышел за пределы понимания дискомфорта вообще… Нас встречает необычайно красивая девушка в оливковом костюме и с такими же фиолетовыми, как у Тома, глазами. Этих самых глаз она именно с него и не сводит – и не обращает на меня никакого внимания, хотя говорит, скорее всего, обо мне – мол, что за инопланетная обезьяна имеет счастье оказаться рядом с таким блистательным джентльменом… Очень не хочется знать такое наверняка, поэтому переводчик даже не включаю. После одной из реплик Тома девушка заходится звонким переливчатым смехом и разрешающе жестикулирует – а мы наконец выходим из терминала. И тут же – сквозь огромный распахнутый люк – попадаем в… пневматический поезд! – Ого! У нас на Земле когда-то хотели построить такой же… Но как-то всё… Сиденья очень удобные, только слегка не по росту – непривычно: на Земле все стандартные предметы как будто сделаны прямо с расчётом на мои габариты. Я могу без корректировки надеть тестовый образец скафандра, а когда занимаю место пилота в любом летательном аппарате, он не перемещает штурвал, не изгибает спинку кресла и не шуршит, подгоняя страховочный ремень, – тут же объявляет о готовности к старту. Гончар всегда по этому поводу вворачивает, что я образцовый боец… Кресла местной пневмокапсулы тоже способны адаптироваться – слегка помедлив и, должно быть, классифицировав меня как подростка. Озираюсь: в салоне, кроме нас, ещё шестеро мирабилианцев, рассредоточенных по вагону, – аншлага не наблюдается, – и никто из них даже не поворачивается в мою сторону, хотя инопланетяне, очевидно, бывают здесь редко. Местная мода хоть и явно держится на высокотехнологичных материалах, но тяготеет к какому-то смешанному ретро, во всяком случае в земном понимании. Один из мужчин облачён в подобие костюма-тройки, а его спутница – в юбку такую в мелкие складочки… как они называются, я никогда не знал. Убедившись, что обстановка меня не зажевала, Том провозглашает: – Добро пожаловать на Мирабилис, планету повышенной социальной ответственности и связанной с ней стихийной фантасмагории! Прошу запомнить мои слова и… как это… морально подготовиться! – Угу. Так и откуда здесь взялась ваша чёртова раса? – спрашиваю, понизив голос. Но Том продолжает вещать на своей обычной громкости, то ли не делая из нашей беседы особого секрета, то ли полагая, что соседи по вагону считают ниже своего достоинства переводить и подслушивать речь на каком-то папуасском языке. – Это было очень давно. Пограничное кольцо ещё не полностью выстроили, и его роль выполняли посты на самих планетах. Когда корабль расы появился в зоне видимости, меня вызвали в штаб – пробовать найти с ними общий язык. У нас было примерно два часа, я истратил почти всё время, но не смог достучаться. Никакого ответа. А потом связался с Советом старейшин. Решили разрушить корабль… Но со мной была Лея, тогда ещё подросток… она оттолкнула оператора от панели управления и отменила команду. Звездолёт успел слишком снизиться, и мы не могли ничего поделать: удар уже был бы опасен для Мирабилиса. – Лея?! Серьёзно? Твою дочь зовут Лея? Непонятный пейзаж за окном (наверняка я могу сказать только, что в этой точке планеты явно сейчас зима) приходит в движение, постепенно размазываясь в монотонный фон. – Удивительно… земляне воображают, будто повторение удачных идей… как это… вульгарно. А если имя связано с ярким героем, да ещё и звучит хорошо – они скажут: «Ну как так – Лея?» А почему нельзя? Она ведь может сменить имя, когда захочет… – А характер у неё явно соответствующий. – Да… Сейчас она у нас главный исследователь расы. И это кроме науки. Биохимик. – Значит… – Да. Лея разработала лекарство. Вернее, дорабатывает… К слову сказать, прости за побочные эффекты… Не напоминал бы… Перевожу разговор на другую тему: – Мне вот что интересно: Совет старейшин – как он вообще решает вопросы на планете, где каждый сам себе господин? – Простым большинством. – М… не укладывается в логику…