– Крайне прискорбно, что, вместо того чтобы не быть климатическими атеистами, большинство из нас стали климатическими агностиками. – Но ты же сказал, что большинство американцев хотели, чтобы США не выходили из Парижского соглашения? – Они так сказали в ответ на заданный вопрос. Я бы тоже так ответил. Плохо, что такие мнения, всего лишь селфи, а не поглотители углерода. – Значит… у тебя нет надежды? – Нет. У меня полно знакомых, умных и отзывчивых, не таких, для кого защита окружающей среды – повод к самолюбованию, а хороших людей, которые тратят время, деньги и силы, чтобы сделать этот мир лучше, но которые никогда не изменят своих пищевых привычек, как бы они ни были убеждены в необходимости это сделать. – И как эти умные и неравнодушные люди объясняют свое нежелание питаться по-другому? – Их никогда об этом не спросят. – Но если бы спросили? – Возможно, они сказали бы, что животноводство представляет собой систему с серьезными недостатками, но людям нужно питаться, а в настоящее время продукты животного происхождения дешевле, чем когда-либо раньше. – И как бы ты на это ответил? – Я бы сказал, что нам нужно питаться, но нам необязательно есть продукты животного происхождения – чем больше растительной пищи входит в наш рацион, тем мы здоровее – и нам совершенно точно не обязательно поглощать их в сегодняшних исторически беспрецедентных количествах. Но правда и то, что это вопрос экономической справедливости. Нам нужно обсуждать его, а не пользоваться неравенством в качестве способа избегать разговора о неравенстве. Богатейшие 10 %[282] населения земного шара несут ответственность за половину всех углеродных выбросов; беднейшая же половина несет ответственность за 10 %. И те, кто в меньшей степени отвечает за глобальное потепление, зачастую являются теми, кому оно наносит самый жестокий ущерб. Взять, к примеру, Бангладеш – страну, которая, по всеобщему мнению, наиболее уязвима перед изменением климата. Природные катаклизмы вроде штормового ветра, тайфунов, засухи, наводнений уже заставили около шести миллионов бангладешцев[283] покинуть свои дома, и, по прогнозам, в ближайшие годы эта цифра вырастет еще на несколько миллионов. Ожидаемый подъем уровня моря[284] может затопить треть всей страны, превратив в беженцев от двадцати пяти до тридцати миллионов человек. Эту цифру очень просто услышать и остаться к ней безучастным. Каждый год «Всемирный доклад о счастье» приводит рейтинг пятидесяти самых счастливых стран в мире, который определяется через оценку участниками опроса своей жизни от «наилучшей из возможных» до «наихудшей из возможных». В 2018 году тремя самыми счастливыми странами в мире стали Финляндия, Норвегия и Дания[285]. Сразу после публикации результаты рейтинга на пару дней стали главной темой Национального общественного радио и упоминались чуть ли не в каждом разговоре. Население Финляндии[286], Норвегии и Дании, вместе взятых, составляет примерно половину от прогнозируемого количества климатических беженцев в Бангладеш. Но эти тридцать миллионов бангладешцев, жизни которых вот-вот станут худшими из возможных, никогда не попадут на радио. Углеродный след Бангладеш – один из самых маленьких в мире, и это значит, что эта страна меньше всего ответственна за ущерб, который является основным источником его роста. На среднего бангладешца[287] приходится 0,29 метрической тонны СО2-эквивалента в год, в то время как средний финн выбрасывает примерно в тридцать восемь раз больше – 11,15 метрической тонны. К тому же Бангладеш[288] одна из самых вегетарианских стран в мире, где средний житель съедает девять фунтов мяса в год. В 2018 году средний финн[289] счастливо поглощал это количество почти каждые восемнадцать дней – и это без учета морепродуктов. Миллионы бангладешцев платят за изобилующий природными ресурсами образ жизни, который сами никогда не вели. Представьте, что вы никогда в жизни не притрагивались к сигарете, но вас заставили взять на себя все издержки для здоровья заядлого курильщика на другой стороне земного шара. Представьте, что курильщик остается здоровым и занимает вершину рейтинга счастья – каждый год выкуривая все больше сигарет, утоляя свою зависимость, – а вы страдаете от рака легких. Больше восьмисот миллионов человек[290] по всему миру недоедают, и почти шестьсот пятьдесят миллионов страдают ожирением. Более ста пятидесяти миллионов детей[291], не достигших пятилетнего возраста, отстают в физическом развитии из-за недостатка питания. Вот еще одна цифра, над которой стоит задуматься. Представь, что все жители Великобритании и Франции – дети младше пяти лет, которым не хватает еды для нормального развития. В год от недоедания умирают три миллиона детей, не достигших пятилетнего возраста. В холокосте погибло полтора миллиона детей[292]. Земля, которая могла бы накормить[293] голодающие народы, вместо этого отводится для скота, чтобы кормить народы переедающие. Когда мы думаем о пищевых отходах, нам нужно перестать представлять тарелки с недоеденным обедом или ужином, а сосредоточиться на отходах, образующихся до того, как еда попадет на тарелку. Чтобы получить одну-единственную калорию мяса, требуется скормить животному целых двадцать шесть. Бывший специальный докладчик ООН[294] по праву на продовольствие, Жан Зиглер, писал, что в мире, где почти миллиард человек страдает от голода, перевод ста миллионов тонн зерна и кукурузы на биотопливо – это «преступление против человечества». Это преступление можно назвать «непредумышленным убийством». Он не уточнил, что ежегодно на животноводство переводится еще в семь раз больше зерна и кукурузы – этого количества хватило бы, чтобы накормить всех голодающих на планете до единого, – идущих на откорм скота, который съедят обеспеченные люди. Это преступление можно назвать «геноцидом». Так что нет, промышленное животноводство не «кормит мир». Промышленное животноводство заставляет мир страдать от голода и разрушает его. – Надо полагать, на этом данному контраргументу конец. – Я часто слышу параллельный аргумент: пропагандировать вегетарианство – это элитизм. – В каком смысле «элитизм»? – Не у каждого есть ресурсы на то, чтобы отказаться от продуктов животного происхождения. Двадцать три с половиной миллиона[295] американцев живут в «продовольственных пустынях», и почти половину из них составляют люди с низким доходом. Никому не приходит в голову отрицать, что бедняки должны оплачивать образ жизни богачей наводнениями, голодом и так далее. Но просить их оплачивать дорогую еду для самих себя? – И? – Это правда, что здоровая традиционная диета дороже нездоровой[296], примерно на $550 долларов в год. И каждый должен иметь право на доступ к здоровой еде по средствам. Но здоровая вегетарианская диета[297] в среднем на $750 долларов в год дешевле, чем здоровая мясная. (Чтобы понимать, медианный доход американца[298], работающего на полную ставку, составляет $31 099 долларов.) Другими словами, здоровое вегетарианское питание стоит примерно на $200 долларов в год дешевле, чем нездоровое традиционное питание. Не говоря уже о деньгах, сэкономленных на профилактике диабета, гипертонии, сердечных заболеваний и рака, которые все связаны с употреблением продуктов животного происхождения. Поэтому – нет, не существует никакого элитизма в том, чтобы считать, что более дешевое, более здоровое, больше отвечающее интересам окружающей среды питание, лучше всякого другого. Знаешь, что кажется мне элитизмом? Когда кто-нибудь использует существование людей, не имеющих доступа к здоровой пище, в качестве оправдания оставлять всё как есть, а не в качестве побуждения помочь тем людям. – Еще контраргументы? – Как насчет миллионов фермеров, которые потеряют источник дохода? – А что насчет них? – Сегодня в Америке фермеров меньше[299], чем во времена Гражданской войны, несмотря на то что американское население с тех пор увеличилось почти в одиннадцать раз. И если голубая мечта промышленного животноводческого комплекса исполнится, скоро никаких фермеров вообще не будет, потому что «фермы» будут полностью автоматизированы. Я был приятно удивлен, когда обнаружил среди фермеров-животноводов самых преданных поклонников своей книги «Мясо. Eating Animals» – промышленное животноводство ненавистно им так же глубоко, как и борцам за права животных, пусть и по другим причинам. В результате глобального кризиса выращивание скота станет труднее и дороже, поскольку засухи будут сокращать урожаи зерновых, а экстремальные погодные явления – ураганы, лесные пожары и аномальная жара – убивать животных. Изменение климата уже причиняет потери животноводческим фермам по всему миру. В долгосрочной перспективе переход на возобновляемые источники энергии, вегетарианское питание и устойчивые практики в сельском хозяйстве создадут намного больше рабочих мест, чем сократят. Кроме того, этот переход спасет планету, ведь разве есть какой-то смысл в том, чтобы спасать фермеров, оставив планету на гибель? – А еще? – Не все продукты животного происхождения вредны для окружающей среды. – И это чушь собачья, потому что?… – Это не чушь собачья. Нет ничего невозможного в том, чтобы выращивать относительно небольшое количество скота экологически приемлемым способом. Именно таким и было фермерство до прихода промышленного животноводства. Курить без вреда для здоровья тоже можно. От одной сигареты не будет никакого вреда. – Ага, но кто же выкуривает только одну сигарету? – Те, кому не нравится курить, или те, что понимают, что к чему, и бросают до того, как у них разовьется физическая зависимость. Очень редкий человек не любит продукты животного происхождения. Большинство, как и я, их любит. Поэтому естественно, что нам хочется еще. Я понимаю, что к чему, но зачастую мои желания берут верх. Как и большинство американцев, я вырос на мясе, молочных продуктах и яйцах, поэтому у меня не было возможности отказаться от них до того, как разовьется физическая зависимость. – Но в целом продукты животного происхождения наносят окружающей среде вред? – Больше, чем в целом, и больше, чем вред. По данным ООН, животноводство является «одним из двух или трех наиболее значительных факторов в наиболее серьезных экологических проблемах[300] в масштабе от местного до общемирового… Именно на этом нужно сосредоточить внимание при разработке стратегии решения проблем истощения почвы, изменения климата, загрязнения атмосферы, нехватки водных ресурсов, загрязнения вод и потери разнообразия биологических видов. Доля животноводства в экологических проблемах огромна». – Тогда чего ради вообще писать, что есть такая штука, как «хорошая ферма»? – Потому что крайне велико искушение упростить этот сложный как с научной, так и с философской точки зрения вопрос: подобрать удобные статистические данные, отбросить «нелогичные» убеждения, проигнорировать неясные случаи. И если нам так трудно просто переосмыслить, насколько для нас важно то, что мы едим – когда даже самые умные и неравнодушные люди ищут прорехи, сквозь которые можно было бы проскользнуть, дабы сохранить привычный для себя образ жизни, – неточности могут показаться обманом. Кстати, это еще один контраргумент: цифры расчетов приблизительны до такой степени, что практически не заслуживают доверия. Я привел данные о том, что доля животноводства в выбросах парниковых газов составляет 14,5 %. Потом я привел данные о том, что эта доля составляет 51 %. И автором меньшего подсчета была не корпорация «Тайсон-фудз», а автором большего – не Организация по борьбе за права животных. Это, пожалуй, самая важная часть статистики, связанной с изменением климата, и верхняя оценка больше чем в три раза превышает нижнюю. Если я не могу дать более точных значений, зачем кому-то верить моим словам? – И зачем же? – Я могу дать более точные значения. В Приложении в конце книги описана методология, с помощью которой получены эти цифры, и объясняется, почему я считаю, что 51 % больше соответствует истине. Но системы, о которых идет речь, сложны и взаимосвязаны, и их оценка требует значительных допущений. С этой проблемой сталкиваются даже самые политически нейтральные ученые. Вот, например, переход на автомобили с электроприводом. Как нам просчитать относительную экологическую чистоту электрической сети, которая приводит их в движение? В Китае[301] 47 % электричества вырабатывается на угле; переход на автомобили с электроприводом привел бы к климатической катастрофе. Как нам учесть тот факт[302], что для производства электрического автомобиля требуется в два раза больше электроэнергии, чем для производства обычного? И как насчет других форм[303] экологического ущерба, например добычи редких металлов для аккумуляторов – энергоемкого процесса, в результате которого из добытого используется лишь 0,2 %, а остальные 99,8 % выбрасываются обратно (теперь уже в виде токсичных отходов) и загрязняют окружающую среду? Притворяться, что нам известно больше, чем известно на самом деле, опасно. Но еще опаснее притворяться, что нам известно меньше, чем известно на самом деле. Разница между 14,5 и 51 % огромна, но даже наименьшее значение из двух совершенно ясно дает понять, что, если мы хотим остановить изменение климата, нам нельзя игнорировать тот вклад, который вносят в него продукты животноводства. Франкфуртер спросил Карского о высоте стены варшавского гетто. Если бы Карский ответил, что ее высота составляет от восьми до двадцати пяти футов, что бы это изменило? Для евреев, которые не могли ее преодолеть? Для Франкфуртера, когда он решал их судьбу? Для нас, когда мы судим Франкфуртера? – Но, не зная высоты стены, мы не можем рассчитать, как ее преодолеть. – Разные исследования предполагают разные изменения пищевых привычек в связи с изменением климата, но в итоге получается примерно одно и то же. Наиболее подробный разбор влияния животноводства на окружающую среду был опубликован в журнале «Nature» за октябрь 2018 года. Проанализировав системы производства продуктов питания всех стран в мире, авторы пришли к выводу, что пусть голодающие бедняки по всему миру и могли бы, как это ни странно, немного увеличить потребление мясо-молочных продуктов, для того чтобы предотвратить катастрофический, непоправимый вред окружающей среде, среднему жителю планеты необходимо перейти на питание растительной пищей. Средний житель[304] США или Великобритании должен потреблять на 90 % меньше говядины и на 60 % меньше молочных продуктов. – И как это контролировать? – Никаких продуктов животного происхождения на завтрак и обед. Возможно, это не снизит их потребление до точно рассчитанного уровня, но это будет уже кое-что, и такой подход легко запомнить. – И это будет легко сделать? – Зависит от акулы. Было бы и лицемерно, и контрпродуктивно притворяться, что отказ от продуктов животного происхождения до ужина не потребует никаких усилий. Но готов поспорить, что если большинство людей задумаются, какой прием пищи за последние несколько лет был им особенно приятен – доставлял наибольшее удовольствие от смакования вкуса и общения, был наиболее значим с культурной и религиозной точек зрения – это практически всегда был ужин. И нам нужно признать, что перемены необходимы. Мы можем сделать выбор в пользу одних перемен или стать субъектом других – массовой миграции, болезней, вооруженных конфликтов, огромного снижения качества жизни, – но будущего без перемен нам не видать. Роскошь выбирать, какие перемены мы предпочитаем, имеет ограниченный срок действия. – А тебе? – Что? – Тебе было легко измениться? – Я поставил себе цель отказаться от молочных продуктов и яиц, когда допишу эту книгу. – Шутишь? – Нисколько. – Ты хочешь сказать, что еще не сделал этого? – Я еще не пробовал. – И как, черт возьми, ты это объяснишь? – Единственный контраргумент, который ставит меня в тупик: это фантазия. Научно обоснованная, высоконравственная, неоспоримая. Но фантазия. Существенное большинство людей никогда не изменят свои пищевые привычки, и уж точно не уложатся в нужное время. Цепляться за фантазию так же опасно, как отказываться от выполнимого плана. – И как бы ты на это ответил? – Раз я – живое подтверждение их аргумента, мне было бы очень трудно это сделать. – Попробуй. – Правда в том, что у меня нет надежды. – Хорошо. А теперь скажи мне, как фантазия может оказаться выполнимым планом? – Мне трудно представить. – Даже если есть хоть малейший шанс.