Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 24 из 32 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Простите, профессор, что не все вам поведал, – сожалеюще проронил он и повернулся к Ягоде. – Как вы думаете, что внутри кубка? Тот застыл с поднятым на уровне пояса пистолетом, брови его опасно нависли над переносицей. Конечно же, первое, о чем подумал замначальника ОГПУ, что в кубке бомба. Но это было куда лучше, чем бомба! – Мне порядком надоел этот цирк. Театр одного актера. Подобного пошиба спектакли видывали и получше. Грених, либо вы усмиряете вашего пациента, либо он прибывает в Ленинград в веревках. И уже к Зигель он не вернется. Посмотрим, как запоет он в Подмосковной колонии для умалишенных. – Константин Федорович, позвольте Анне открыть кубок, – взмолился Феликс, комично подняв обе ладони в воздух. И Анна тотчас схватила жестянку, но замерла с ней в руках, ожидая дозволения. – Там нет ничего опасного для здоровья, – настаивал Белов. – Исключая разве что психическое. Вы, наверное, решили, что я кубок заполнил взрывчаткой, но нет. Предмет, который там лежит, в своей сути совершенно безобидный. Он даже безобиднее, чем вы можете себе представить. Его даже можно пощупать. Но если среди присутствующих есть слишком чувствительные натуры, то им лучше отвернуться, не смотреть. – Он поднял взгляд к Асе, глядевшей на него круглыми от удивления глазами. – Вы… хоть вы и будущий судебный медик, но лучше воздержаться. Вы знали этого человека лично… Грених нахмурился. Профессор умный – уже поди догадался. – Что он, черт возьми, несет? – Ягода сделал шаг. Хотел было взять у Анны кубок, но не то струсил, не то посчитал ниже своего достоинства его вскрывать, остановился. Анна Вильямс была, наверное, слишком любопытна, а может, она верила Феликсу и решила встать на его сторону. Глядя на Ягоду, сохраняя в лице выражение испуга, она стала медленно откручивать советский герб с серпом и молотом. Пальцы ее работали методично, жестяная деталь не издала ни единого звука, когда упала на ее колени. Феликс в упор смотрел на Ягоду, тот не выпускал из внимания Феликса, но он не видел, как Анна Семеновна стала медленно вытягивать из кубка что-то черно-серебристое, отдаленно напоминающее то ли шерсть животного, то ли человеческие волосы, вслед за которыми появилась полоска лимонно-желтого цвета, похожая на иссохшую кожу. – Какая-то тряпка, – недоуменно проговорила Анна Семеновна и стала тянуть смелее. Показались черные брови, вырезы для глаз, носа, рта. – Да нет, это всего лишь маска. И с визгом ее отбросила. Феликс ловко подхватил, смял и запустил в Ягоду, словно мяч. Тот, как опытный стрелок, но не успевший разглядеть, что за цель, крутанулся на месте и выстрелил. Заорали сразу несколько человек, пуля пробила маску и угодила в стекло рядом с артисткой. Вторым выстрелом Ягода собирался уложить было дернувшегося к двери Феликса, но попал в стену, с треском пробив вагонку. Если бы тот чудом не шарахнулся на дюйм в сторону, был бы застрелен. Феликс не собирался бежать прямо сейчас, он всего лишь хотел поменять дислокацию, но не вышло. Пришлось трусливо поднять руки и сесть обратно. В окне, у которого сидела Анна Вильямс, теперь тоже образовалась дырочка, через нее свистал морозный ветер. А маска осталась лежать на полу, оказавшись под ногами профессора Грениха. Со странной смесью замешательства, отвращения, ужаса и интереса он поднял ее и оглядел со всех сторон, отведя от себя на расстояние вытянутой руки, а потом, подцепив двумя пальцами, расправил. И все увидели отчетливо и ясно, что это было: с изумительной ювелирностью содранная с лица кожа. Присутствовал участок шеи и полностью весь разрезанный на затылке скальп с копной черно-серебристых волос, какие, как все знали, были у бывшего губпрокурора Швецова, венгерского шпиона Влада Миклоша. Глава 14. Договор 29 декабря 1928 года. Москва. Институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского Грених завершил свое практическое занятие – последнее в этом году, велел санитару убрать труп из секционной залы в морг и попрощался со студентами, пожелав всем счастья в новом году и не слишком налегать на спиртное во время праздника. Молодежь шумной толпой покинула секционную комнату, но один, одетый в застегнутую по горло шинель, замотанный клетчатым шарфом, остался, тихо подошел к профессору сзади. – Константин Федорович? – проронил он, глядя не на него, а куда-то в сторону, точно заговорщик, предлагающий контрабандный товар. – Да, чем могу помочь? – обернулся Грених. – Я Белов Феликс, и у меня к вам дело. Константин Федорович собрал записи с небольшого деревянного, выкрашенного в белую краску стола и оглядел визитера. Молодой человек лет тридцати – тридцати пяти на вид с темно-русыми волосами, с гладковыбритой и загорелой, продубленной ветрами кожей, как у человека по долгу профессии часто пребывающего на солнце и открытом воздухе, и с удивительно светлыми, прозрачной голубизны, пронзительными глазами – два кинжала, а не глаза. И взгляд надлежащий – острый. Это был Вольф Семен Осипович – человек, за которым ОГПУ установило тщательную слежку. С месяц назад Майка заметила странности в поведении поломойки, работавшей в здании Прокуратуры. Хорошо, у Грениха имелся знакомый следователь. Он уговорил его не брать шпиона на месте преступления, а сначала проследить за ним. И выяснились очень любопытные подробности. Поломойкой оказался нерадивый студент философского факультета Института красной профессуры, балансирующий на грани отчисления за частые отсутствия на парах. Не отчисляли его только лишь потому, что он работал в «Правде» и все экзамены сдавал с блеском, удивительно всегда был подготовлен, читал учебники быстро – мог прочесть любой почти на ходу, говорил на английском, читал по-французски и проявлял таланты по многим предметам. Но была еще одна причина, по которой его оставили в институте, – он состоял на учете в Ленинградской психотерапевтической больнице, о чем в деканате узнали не сразу и поэтому решили не афишировать ситуацию. С восемнадцатого по двадцать первый он считался пропавшим без вести. Отец уверял, что его отправили сразу после гимназии на германскую войну, что он был контужен, страдал от амнезии после тифа. Пожалели, поставили на учет, относились очень трепетно. Но пока все считали его тихим и безобидным больным, который уже давно встал на путь выздоровления, учился и жил общественной жизнью в Москве, Семен Вольф ткал паутину своей мести. Пропадая невесть где и занимаясь невесть чем, он умудрялся успокоить не только своего лечащего врача, но и профессоров в институте, товарищей по учебе, соседей по общежитию в Москве и соседей в Ленинграде. У него даже невеста была в Москве, которой он уже сделал предложение. Когда ее спросили, чем живет жених, спокойно ответила, что видятся нечасто, у того болен престарелый отец, оттого ему приходится все время ездить в Ленинград и ухаживать за ним. Вольф был потрясающим лгуном и актером, а самое главное, обладал удивительной способностью к перевоплощению. Одна уборщица чего стоила. Причем образом бедной калеки он воспользовался не впервые, работал и в Кремлевской поликлинике, и в Прокуратуре, может, еще где. Когда приходилось пропадать слишком надолго, он предоставлял в институт справку из Ленинградской психотерапевтической больницы от доктора Зигель, в которой говорилось об ухудшении здоровья. Справки были, разумеется, фальшивыми, выписанными на украденных у простодушной Веры Самойловны бланках. Работая, он успевал заявляться к учителям, чтобы сдать предметы. После нескольких дней скрупулезного следования по пятам беспокойного студента филфака, после опроса нескольких человек из его окружения, разговора с отцом, с его лечащим врачом и будущей женой Грених предложил организовать случайную с ним встречу, чтобы в беседе понять, что это все-таки за человек. При первом свидании – оно произошло в Москве, в коридоре института – Грених вообще не обнаружил у него никаких отклонений. Перед Константином Федоровичем предстал студент, хоть и не юный, сутуловатый, чуть приволакивающий ногу, но одетый прилично – в свитер крупной вязки и твидовый пиджак, под мышкой он нес какие-то бумаги, деловито заявил, что готовит статью, лицо сосредоточенно, иногда резковат, но видно, что старается держать марку. Быстро ответил на все вопросы Грениха и под предлогом, что торопится, убежал. Не получив удовлетворения, Грених решил последовать за ним в Ленинград. Вольф отправился к отцу на следующий же день – и прямо в поезде с ним случилась первая метаморфоза. Грених не мог увидеть ее воочию – находился далеко в плотно набитом вагоне и несколько раз терял из виду объект слежки, но, когда поймал его взглядом вновь, удивился. В вагон вошел студент в кепке и пиджаке, поверх которого был надет прорезиненный плащ, а выходил чудак в теплой шинели, горло обмотано шарфом, на голове шапка-ушанка. Все бы ничего – в Ленинграде всегда холоднее, чем в Москве, к тому же декабрь, но изменились походка и выражение лица, случились какие-то преобразования во всем облике. Человек в пиджаке и плаще был хмур, глубоко погружен в свои мысли, уголки его нервного, плотно сжатого рта всегда опущены. Человек в шинели шагал чуть ли не вприпрыжку, хромота напрочь исчезла, расправились плечи, он как будто стал выше ростом. Если бы он не обернулся через плечо, случайно не показал следившему за ним Грениху своего загорелого лица с этими узнаваемыми светлыми глазами, профессор его потерял бы, приняв за другого. Первым делом новая ипостась студента зашла в почтовое отделение на вокзале и сделала звонок. Грених не смог отказать себе в удовольствии послушать его голос. Представившись Беловым, студент запросил звонок на адрес, по которому проживал его отец. Голос, которым он заговорил с барышней на кассе, как будто принадлежал не ему. Легкий, звонкий, с доброжелательными нотками. Так Грених узнал, что у Вольфа, или, как порой он представлялся – Белова, была классическая шизофрения, развившаяся, по подтверждению доктора Веры Самойловны Зигель, после перенесенного тифа. Зигель уверяла, что шизофрения была вялотекущей, что Вольф почти здоров, что его альтер-эго «Белов» почти не проявляется, и она даже предложила ему открыто представляться Беловым, если это имя ему больше нравится. Понаблюдав за пациентом издалека, обсудив интересный случай с Верой Самойловной, Грених заподозрил, что за шизофренией, которую диагностировала ленинградский доктор, прячется нечто более интересное. Вольф-Белов так ловко умел жонглировать кажущимися ему иллюзиями и настоящей реальностью, так затейливо все переплел, что никогда не давал никому повода заподозрить его в ненормальности. Он сразу понял, как вести себя с доктором и кем ей представляться. Жил по своим документам, а назывался чаще Феликсом Беловым, если надо было, объяснял, что ему не нравится его старое имя и что он со временем переделает и бумаги. Ведь взяли себе новое имя Ленин, бывший Ульяновым, Сталин, звавшийся прежде Джугашвили. И Феликс Белов тоже захотел себе революционный псевдоним. Кто с этим поспорит? Не знающие его хорошо люди могли не заметить переходов от личности к личности и, скорее всего, думали, глядя на него, что у человека есть настроение или его нет, он недоволен или чему-то рад. Это то, что видели все. Но что творилось внутри него самого? Тут можно было долго гадать. Наверное, когда пациент называл себя Феликсом, он думал, что лишь пользуется документами, одолженными у Вольфа, выдает себя за него, что он гений конспирации и замечательный шпион, способный перевоплотиться в кого угодно. Чтобы быть Вольфом, ему особых усилий прилагать не приходилось – в любом из случаев пациент лишь выдавал себя за себя. Грених потирал руки. Неужели это был первый в его практике случай диссоциации личности! При шизофрении расщепление происходит не полностью, оно прерывисто, фрагментарно, путанно… А Вольфа, кажется, располовинило на два полноценных человека, работающих очень организованно, причем в контакте друг с другом, как два близнеца в одном теле. Никому не пришло в голову, что за история кроется за простым желанием взять псевдоним. Вот почему такой больной запросто ходил по улице, учился в институте, а втихаря покупал у подпольщиков фальшивые паспорта, под которыми посещал разные места, например литературный кружок Лили Брик под видом англичанина Джонсона, шахматные клубы – Белов был просто болен шахматами, видно, найдя в них еще один способ побега от страшной реальности своего прошлого. Простодушная доктор Зигель, конечно, ничего этого не знала: что ее пациент приобретает фальшивые паспорта, сорит иностранной валютой, подкупает людей и выдает себя за англичанина. К ней ходил только Феликс, который знал, как вести себя, чтобы не вызывать подозрений. На протяжении шести лет доктор считала его тихим, необременительным амбулаторным пациентом, к тому же очень талантливым шахматистом, у которого самая нелепая причуда – это желание проводить много времени на крышах в солнечные дни или у Финского залива на камнях. И поэтому, чтобы не портить ему репутацию среди студентов, она не донесла сразу до деканата его факультета о старой болезни, взяла этот грех на себя. Конечно, нельзя было исключать и того, что Вольф действительно мог оказаться шпионом. Послевоенные времена были ненадежные. Под видом уборщицы он проработал несколько месяцев в Прокуратуре, а до этого вообще – в Кремлевской больнице, мог красть документацию, передавать сведения. Нехотя Грених рассказал о нем зампреду ОГПУ Ягоде. Тот выслушал историю, дважды переспросил фамилию пациента, пытался вспомнить, когда мог такую слышать, не вспомнил, наказал госпитализировать и полностью исследовать его личность в условиях института судебно-психиатрической экспертизы. Грених возразил: в условиях госпитализации не удастся ни выбить из него всю правду, ни поставить точный диагноз, дело затянется, а последствия его деятельности в Прокуратуре так и повиснут. Константин Федорович предложил оставить его на свободе и установить слежку. Ягода поразмыслил и нехотя согласился. Что-то угрозыску удавалось узнать, иногда объект пропадал из поля зрения, иногда он возникал словно из ниоткуда – то в роли таксиста, то переодетый женщиной. Было выяснено, что он занимается каким-то тайным расследованием, связанным с Владом Миклошем, ведет списки тех, кто состоял с ним в связи. В списки эти попали вполне приличные люди, например доктор Виноградов, его медсестра и ее муж, писатель Борис Пильняк и даже замначальника Секретного отдела ОГПУ Агранов. Некоторые собранные им сведения оказались правдивыми – задержали обоих Месхишвили, которых Грених долго опрашивал, чтобы выяснить, чем же они привлекли Вольфа. Грузинская чета впервые слышала имена как Вольфа, так и Белова. Не знал их и арестованный доктор Виноградов. Это наталкивало на мысль, что Вольф вовсе не болен, а зачем-то притворяется, преследуя какую-то неведомую цель. Но как только становилось ясно, что Вольф шпион, он вдруг выкидывал какую-нибудь несусветную дичь, и агенты вносили в отчеты доказательства, что он просто сумасшедший и на него тратят время зря. Например, он не узнавал то отца, то невесту, то кого-то из сокурсников, объясняя это усталостью. Или мог остолбенеть прямо посреди улицы, присесть на скамейку и начать безостановочно что-то, жестикулируя, говорить, не видя и не слыша никого и ничего вокруг. Об этой странной его особенности Грених успел узнать раньше. Будучи в своей коммунальной комнате или у отца, он мог подолгу разговаривать сам с собой. Ни его московские, ни ленинградские соседи никогда и не подозревали, что он – сумасшедший, а непонятное бормотание принимали за заучивание предметов: думали, уроки зубрит. Агенты ОГПУ, гонявшие за ним из Москвы в Ленинград, из Ленинграда в Москву, были вынуждены пытаться записывать все его слова, в итоге они просто утонули в невероятном обилии информации, казавшейся или совершеннейшим бредом, или весьма опасной. Самым удивительным было то, что Вольф, оказывается, совершил несколько ограблений под именем знаменитого Леонида Пантелеева. Поди теперь узнай, так это или враки! Удивляло, как этот невидимка умудрялся жить несколькими тайными жизнями в обществе, которое существовало как бы нараспашку и в котором все были как на ладони? С каждым днем Вольф становился все большей головной болью для ОГПУ и самого Грениха. Десятки агентов ходили за ним вооруженными, в любую минуту готовые повязать. Он то заставлял Ягоду и Агранова видеть в нем гениального притворщика, а Грениха уверяться, что парень болен, то, наоборот, профессору приходилось признавать, что Вольф всех дурит, а Ягода принимался требовать положить его в психбольницу. Обстоятельства говорили в пользу как одного, так и другого. Один загадочный факт, который отказывались признавать сотрудники Госполитического управления, все же склонял в сторону болезни. Феликс как будто не замечал за собой слежки, точно находился в мире, который существует только для него одного и для его личных надобностей. Он был как слепой канатоходец, который неведомо как шагал над пропастью и только чудом не падал. В конце концов Ягоде надоело играть в кошки-мышки, и он стал настаивать на госпитализации Вольфа в психлечебницу – пора начать выбивать правду в палатах для буйных. Но официальной бумаги выписывать не хотел. Менжинскому бы не понравилось, что такой индивид шпионил в Прокуратуре и Кремлевской поликлинике прямо под носом у Политбюро. Наконец перед самым арестом Месхишвили Вольф затеял шантажом собрать нескольких человек в последнем вагоне одиннадцатичасового поезда на Ленинград. Теперь уж точно надо было пациента вязать в смирительную рубашку, но Вольф неожиданно сам явился в ИСПЭ. – Чем могу быть полезным? – спросил Константин Федорович, гадая, какую линию взять в беседе то ли с больным, то ли с величайшим притворщиком в мире. Но решил, что стоит на всякий случай разграничивать обе личности собеседника, чтобы четко осознавать, с какой из ипостасей имеет дело. – Неужели вы меня не узнали? – усмехнулся тот, видя, как долго профессор разглядывает его. И слегка покачнулся, держа руки в карманах шинели. Грених неуютно поежился, поглядев на оттопыренное у боков пальто. И Феликс тотчас вынул руки, демонстрируя, что не принес с собой оружия и имеет мирные намерения. – Вы же сами меня сдали охр… то есть угрозыску. Интересная оговорка. Он еще помнит охранку. – На моей памяти я угрозыску никого не сдавал, – ответил Константин Федорович, открыто глядя в эти глаза-кинжалы. – Вы проследили за мной, взяли Вольфа. Я заметил за собой слежку. – Взяли Вольфа? – изумился Грених. Почему он так решил? Но поспешил замять неловкость, разыграл забывчивость. – Ах, вы, должно быть, поломойку из Прокуратуры имеете в виду? – Звучит, как плохая аллюзия на Авгиевы конюшни. Да, это был я. Пришел к вам с заявлением, что вы взяли не того. Вольф всего лишь сумасшедший и исполнитель, он не знает всех глубин моей контрразведывательной работы. Я ему многого не рассказываю. Грених смотрел на него несколько секунд, надеясь, что удивление не слишком отразилось на его лице. – Контрразведывательной работы? – повторил призадумавшийся Грених. – Ну, это вы не по адресу. Вам сразу на Лубянку. Там как раз и занимаются контрразведывательными работами. – По адресу. Ольга на суде говорила, что передавала одному краскому лопату и записку с просьбой спасти ее от атамана. Этот красный командир – Вольф. Тут-то и стало понятно, кто засунул его в Институт красной профессуры, почему он ошивался в Прокуратуре. Грених еще не знал, чем именно шантажировал Вольф бывшего губпрокурора, ему только предстояло это узнать. – А бумага у него сохранилась? – спросил он, тотчас став прикидывать, как затащить неожиданно обнаружившегося свидетеля в суд, хорошо бы еще и с вещественными доказательствами. – К сожалению, нет – потерял. – Плохо… – вздохнул Грених, понимая, что, может, и вправду записка потеряна, а может, пациент лжет. Толика надежды, что он лукавит, все же осталась. – Дело в том, что Швецов позаботился уничтожить не только документ, что принес в рязанский губисполком от… эм… Вольфа, если это он, конечно, но и поубивал большинство своих сотоварищей по губчека. Ни я, ни Ольга не знаем фамилии того таинственного героя, который трусливо бежал из усадьбы. – Усадьба горела, когда он вырвался из нее, – повысил голос Феликс Белов, но тут же взял себя в руки. – Там никого не было. Ага, задело, значит. – Что же вы так поздно явились? – Я готовился. – К чему же? – Собирал информацию о преступниках, связанных с Владом Миклошем.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!