Яковлев на миг остановился. Сделал шаг назад, будто отступает, и тут же резко метнулся на узколицего, ударив того ногой в живот. Сухонький конвульсивно присел, топор брякнул на пол. — Федя, постой! Я же пошутил! — теперь уже миролюбиво призывал дядя Коля. Но было поздно. Яковлев с ходу рванул запертую дверь и крючок вылетел с мясом. Морщась и потирая ушибленное столом колено, дядя Коля торопливо поставил на ноги опрокинутый стол, пододвинул к нему стулья. Едкий дым плавал под потолком, на полу, в лужице пива, валялась треснутая кружка, разбитые рюмки, тарелки, недоеденная снедь. Сухонький, корчась от боли, стоял на полу на одном колене и стонал: — Что теперь будет? Нам каюк. — Хватит слюни распускать! — грубо обрезал дядя Коля. — Срочно свяжись с Креббом. Пусть следит за каждым шагом этого идиота. Ну и подсунул же нам надежного. Сегодня же его убрать! В зал, запыхавшись, вбежала буфетчица. — Что тут?.. — Перепил малость парень, — выдавил улыбку дядя Коля. — Ах, идол паршивый! В прошлый раз его дома еле отходила, так он мне здесь посуды набил. — Ничего, Катюша! Расплатимся. — Он вынул из кармана кошелек, извлек три новеньких сотни, протянул буфетчице. — И смотри, Екатерина, об этом ни гу-гу, — сказал уже строже дядя Коля. — Не боись. Перед тобой в долгу, как в шелку. Они вышли. Екатерина посмотрела вслед и подумала: «Щедрый мужик! Только не чист. Ох, не чист, шельма!» Поглядела сотни на свет и сунула за пазуху. 11 Борьба с собой Яковлев не шел, а бежал. Хрустел под ногами снег, светило яркое солнце, но не было утренней радости. Думы тяжкие, горькие, как полынь, давили непомерным грузом. Ах, гад! Ты смотри, как хитро путы расставил. Так мне и надо. На порядочного человека враг не клюнет, а на пьянчужку... Федор часто оглядывался. Ему казалось, что за ним гонятся. Нет, он не цеплялся за жизнь. Но хотелось умереть иначе. Сейчас одна мысль неотступно рвала мозги: добраться невредимым до капитана из особого отдела. Он, Яковлев, своими глазами теперь видел шпионов. Один даже... Федор обязательно вспомнит, где встречал этого негодяя. Федор прошел еще квартал и остановился. Что же я скажу капитану Мельникову? — внезапно возник вопрос. Что помог шпионам уничтожить улики? Что спал на посту? А что, если в самом деле они тогда проникли в самолет? Тот день Федор помнил до мельчайших подробностей. Был праздник. С утра ходили в солдатский клуб смотреть фильм. После обеда легли отдыхать: вечером заступали в караул. Сменщиком у Яковлева был рядовой Ивченко. Дотошный парень. Каждую пломбочку до умопомрачения высматривал. Их пост находился в центре стоянки. Два зачехленных истребителя заиндевевшими стреловидными крыльями как бы рассекали темень. Порывами налетал морозный ветерок, жалобно бряцал на столбе тусклым фонарем, бросал в лицо земляную крупку. Во второй заход Яковлев заступал на пост в три утра. Как и всегда, за 15 минут до назначенного времени очередную смену разбудил начальник караула лейтенант Козырев. Федора одолевала зевота. — Что с вами? — спросил Козырев. Яковлев пожал плечами. Козырев достал портсигар, вытащил папиросу, протянул Федору. Угостил папиросами и остальных курящих. Он считал, что курево разгоняет сон. Потом выстроил смену на инструктаж. — Предупреждаю, — сказал в заключение Козырев, — на улице потеплело. Может клонить в сон. Бодритесь. Буду проверять. На посту, подсвечивая фонариком, Яковлев тщательно проверил пломбы, влез в тулуп напарника, прошелся несколько раз вокруг самолетов. В тулупе было тепло — веки тяжелели. Да что со мной? — встряхнулся Федор. Насилуя себя, еще раз прошелся. С восточной стороны стоянки наползал туман. Он сначала обволок техдомик, полностью скрыв его от глаз, потом подкрался к фонарю, завесив слабые золотистые лучики млечной пеленой. Рот раздирало зевотой. Кругом тишина. Слышно даже было, как пряжка самолетного чехла где-то царапала обшивку истребителя. Яковлев присел на колесо и, прислонившись спиной к стойке шасси, задремал. ...Федора тогда будто кто толкнул. Когда он раскрыл глаза, Козырев был в нескольких метрах. Он появился внезапно, вынырнув из ночного марева. Яковлев даже окликнуть не успел. — Стой! Кто идет? — вяло прозвучало в ночи. — Почему так поздно кричите? — набросился Козырев. — Спали? — Никак нет! Я вас опознал, — схитрил Яковлев. — Смотрите, Яковлев! Не в бирюльки играть нас призвали. Буду наблюдать за вами особо, — строго сказал лейтенант и ушел. Федор впервые видел его таким разгневанным. Светящиеся стрелки часов показывали без двадцати пять. Ого! Больше часа продрых. Яковлев торопливо обошел самолеты. Все было в порядке. Только слегка покалывали пальцы на правой ноге. То ли отсидел, то ли в тесном валенке ноги застыли. Вскоре пришла смена. Придирчивый Ивченко зорко осмотрел и прощупал каждую пломбочку. Никаких подозрений... Врет, собака! Шантажировал. Не мог шпик в самолет тогда залезть, — вспоминает Яковлев широколицего дядю Колю. А пломбир?.. Да и проспал ты, паря, порядком. Федор машинально замедляет шаг. И действительно. Откуда же ему тогда знать, что я в ту ночь на посту спал? Мысль, так решительно гнавшая солдата быстрее встретиться с капитаном Мельниковым, враз обрывается. На смену ей приходит другая, трусливая: куда мне торопиться? Шпионы никуда не денутся. Сразу за проходной Федора встретил лейтенант Козырев. Может, ему рассказать? — вспыхнула мысль. И тут же погасла: офицер глядел на него очень сердито. — Выпили?! А я вас, Яковлев, как человека отпустил. В казарме Козырев подозвал дежурного: — Оставляю рядового Яковлева под вашу ответственность. Немедленно уложите его спать! Предупреждаю, Яковлев, не вздумайте скандалить. ...Глаза у Яковлева были закрыты, а сон ходил стороной. Ну, что же делать? Что делать? — сверлило мозг. Эх, будь что будет! Просплюсь и позвоню капитану Мельникову. Ну, где же я видел второго?.. А через секунду мысли витали в Ногинске, что под Москвой. Там прошло его незадачливое детство, там сбился с пути-дорожки. ...Началось все с несчастных часов «Победа». Забежал он как-то к однокласснику Славке Черемных. Федору тогда от роду чуть-чуть до пятнадцати не хватало. Пока Славка на кухне щи хлебал, Федор в комнате фотографии смотрел, они на комоде в рамках стояли. Глядь — часы на кружевном кружке лежат. Новенькие. Тикают потихоньку, будто сердечко где-то внутри вставлено. Да и взял-то Федор часики вначале подержать только. Потом припрятал: пошутить вздумал. Чем больше дней проходило, тем сильней расставаться с часиками не хотелось. Припрятал Федор их в погребе, в резной шкатулке, которую отец еще до войны смастерил. Спустится в погреб, откроет шкатулку, а в ней в тряпице часики. Заведет пружину, прислонит к уху стеклышком и слушает. Тикают хорошо, да не свои. На руке не поносишь. Кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не снюхался Федор с Петькой Рогиным. Года на три он был старше Яковлева. Говорил вяло, с хрипотцой. Мальчишки его не на шутку побаивались. Федор сам сейчас не в силах уразуметь, чем притянул его Петька. То ли своим властолюбивым поведением, то ли грубой силой, то ли блатными словечками, которых в Петькиной речи было, как мух на помойке, а скорей всего, во всяком случае так Федору казалось, зубом золотым справа в верхнем ряду. Здорово эта фикса шла Петьке. Так и сверкала во рту. Даже кличку Петька получил — Фиксатый! Словом, многие ребята перед Петькой преклонялись. И как часто в таких случаях бывает, то, что мальчишка скроет от ближнего, тем может поделиться с сильным. Так случилось и с Федором. Однажды Яковлев не удержался и с восхищением сказал: — Эх, мне бы такой зуб. Сколько за него отдал? — Где тебе сосунку паршивому гроши взять? Сколько, еще спрашивает, — и Петька обидно щелкнул Федора по носу. — А может, есть... — Есть?.. Ха-ха! Сопля ты еще для таких денег. Федору еще обидней показалось. Может, он и не хвастанул бы, но перед Фиксатым падать лицом в грязь не хотелось. — Не веришь? Пойдем! И Федор повел Рогина к погребу. Через несколько минут, озираясь по сторонам, подал ему завернутые в тряпку часы. — Где взял? — грозно спросил Фиксатый. — Украл? — Цс-с! — вырвалось у Федора. А Петька вдруг заржал: — Послушай, цыпленок, ты мне начинаешь нравиться. — Рогин завернул часы в тряпочку и положил себе в карман. — Завтра реализуем. Гроши на бочку. Понял? — А не обманешь? — Ах, падло! За кого меня считаешь? Фиксатый слово сдержал. Когда вызванный им Федор вышел на улицу, Петька стоял ухмыляясь. Карманы были чем-то набиты. — Пойдем! — приказал Рогин. Пошли. Прошли Глуховский парк, миновали стадион и через редкий лес высоких медностволых сосен вышли к небольшой поляне. Вокруг молодые кусты елей, а посреди, будто круглый стол, старый неровно спиленный пень. Рядом рыжий от бестравья овражек. В нем пустые консервные банки, бутылки, наскоро скомканная жирная газета. Это место, видимо, не раз было кем-то облюбовано. Фиксатый достал из кармана бутылку водки, два сплющенных бумажных стаканчика и сверток с нарезанной колбасой. — Чего стоишь? Падай! Часики обмоем. Федор сел. Ловко орудуя ножом, Петька сорвал с бутылки залитую сургучом пробку, и водка забулькала в стаканчики. — Хватай! — Фиксатый протянул Федору его стакан. Федор со страхом глядел на водку. Глотку будто перехватило судорогой. Сглотнул слюну, корчась, стал пить. Но поперхнулся. В глотке зажгло, собачим лаем вырвался кашель. А Петька ржал. — Загрызай, скорей, дура! — сунул Федору в рот колбасу. Потом Яковлев почувствовал, что язык стал заплетаться. Внутри было горячо, появилась веселость, безразличие. Он даже расхрабрился еще выпить. Когда начал молоть чушь, Фиксатый достал сложенную сторублевку, развернул ее и мягко хруснул Федора по носу: — На, получай свой пай, сосунок!