Какой ни пьяный, но Федор сообразил: — Это и все? Скажи честно, сколько себе взял? — Ах, гад ползучий. О шкуре думаешь? А про тех, кто сплавил, забыл? А это?.. — он показал на пень с недопитой бутылкой. Ночью у Федора трещали виски, нутро выворачивало наизнанку. Дал слово измученной матери, что пил в первый и последний раз. А через пару дней за ним опять прислал Фиксатый. — Есть дело. Хочешь подработать? Федор с испугом замотал головой. — Ах, скотина! Струсил? Учти, засыпемся и тебя продадим. Напуганный Яковлев всячески стал избегать встреч с Фиксатым. Но пришла новая весна и тот все-таки его выследил. — Что бегаешь, шкура? Выпить даже не с кем стало. Не дури. Больше не пошлю на промыслы. Пойдем чекалдыкнем. Как не хотелось Федору идти, но ноги непослушно поплелись за Петькой. Не мог он ему противиться. Боялся. Так, по малодушию, и втянулся Федор водочку попивать. Как-то они крепко «тяпнули». Теплый май расстелил по Глуховскому парку яркую зелень. Покачиваясь, Яковлев и Петька стояли с внешней стороны летней танцплощадки. А за оградой по дощатому полу шаркали пары. Вдруг Фиксатый схватил Федора за локоть. — Видишь ту дешевку? — ткнул он пальцем в сторону эстрады. Под фонарем рядом с парнем стояла русая девушка в темном платье с плиссированной юбкой. — Надо падлюке хохму отмочить. Петька пригнул пьяного Федора и изложил свой план. Оба заржали и двинулись из парка. Но вскоре вернулись. В руке у Федора, засунутой в карман, дрожал мягким теплым тельцем воробей. Не поленились на чердак слазить и там в гнезде спящую птаху накрыть. Билеты на танцы взял Фиксатый. Прошли внутрь ограды. Хрипло выла радиола. Медленно двигались пары. — Сейчас покажем дешевке, как меня на этого падлу менять, — зло просвистел Петька. — Вон они, видишь? Не дрейфь. Фиксатый отпрянул в сторону, а Яковлев, по глупости своей, ждал приближения пары. Вспотевшая ладонь ощущала в кармане перья воробья, чувствовала, как пугливо колотится птичье сердце. Вот светловолосая совсем рядом. В ее глазах неподдельное счастье. Да разве мог тогда понять это Яковлев. Он стремглав присел и выхватил руку с пташкой из кармана. Выпущенный на волю воробей полетел под юбку девушки. «Ой!» — закричала та. Она, как подкошенная, присела, накрыв юбкой пол. А перепуганный воробей бился крыльями где-то между ног. Девушка запрыгала, завизжала. Парень схватил Яковлева за шиворот. — Что ты наделал? Что наделал?.. У Федора затрещала рубаха. С силой ударил парня в лицо. Но тот его все держал. Ударил еще, еще... Почувствовал, что освободился. И тут его крепко схватили чьи-то руки. Локоть оказался за спиной. От боли Федор закряхтел. По-волчьи оглянулся. Его держал небольшой, крепкий солдат. Два таких же голубопогонных солдата еле сдерживали толпу. Где же Фиксатый? Но того и след простыл. А потом Яковлева судили. Отправили в трудколонию. Здорово он парня отделал. Выбил два зуба, повредил челюсть. А сейчас, через эту заразу — водку, еще в лучшую историю влип... Ворочается Яковлев на верхней койке. Скрипят пружины. — Чего скрипишь, Федя? Поспать дай, — донесся голос снизу. Нет, не уснуть Яковлеву. Перед глазами опять широкая рожа дяди Коли. Этот почище Фиксатого! И тут, будто молния: трус! Трус! Того не выдал и этого скрываешь! Федора, как пружиной, подбросило с кровати. Надел шаровары. Но из казармы Яковлеву выйти не разрешили. Тогда он решил позвонить Мельникову по телефону. Пошел в канцелярию. К счастью, там никого не было. Уже снял трубку. И вдруг в ушах зазвенел голос дяди Коли: «Одумайся! Мать не обрадуется, если тебя посадят». Мать... Бросил трубку. Сколько досталось ей бедняге! Война... Похоронная на отца... Теперь он... Федор вышел из канцелярии. Надо написать ей письмо. Пусть посадят. Зато узнает, что хоть в армии я уму-разуму набрался. Что хоть снова олухом оказался, но шпионам, как когда-то Фиксатому, не продался. Как раз ехал на центральную почту связист, и Федор передал ему письмо. Прогремела команда: «Подъем!» Козырев уже был в казарме. Он тоже заступал в караул. Офицер подошел к Яковлеву. — Как самочувствие? Сможете нести службу? — Так точно, — ответил Федор. Мозги были заняты другим. Где же я видел второго? Ну, где же я его видел? Знакомое лицо, но никак Яковлев не мог вспомнить, где с ним встречался. Федор взял из пирамиды свой автомат, протер его, получил у разводящего патроны, набил рожок. И на разводе был рассеян. Козырев не спускал с него глаз. После приема караула пригласил к себе в комнату. — Что-то сегодня вы мне не нравитесь, Яковлев! — Козырев достал портсигар и протянул Федору папиросу. — Что произошло? Расскажи! Расскажи! — кричало у Яковлева внутри. А взгляд скользнул на часы. Было без семи пять. Вылетело: — На пост уже пора, товарищ лейтенант! — Да, да! Вы правы, — спохватился Козырев. — Смотрите, Яковлев! Настроение настроением, а службу нести, как подобает. Караульное помещение размещалось на первом этаже штаба. Яковлев охранял комнаты строевого отдела и кадров, секретного отдела и особняка, расположенные на третьем этаже. Сменив часового у знамени части, Федор шел с разводящим в конец коридора к лестнице. Из курилки круто ударил запах тлеющих папирос, слышались голоса. Видно, в одной из комнат проходило собрание и сейчас был перерыв. Вот и третий этаж. Тут его пост. По обе стороны коридора закрытые металлическими решетками двери. Все опечатаны. Тишина. Скрип Яковлевских сапог слышен, кажется, за километры. И опять думы, как вода в половодье. Ну, ладно, расскажу я капитану о шпионах. Сознаюсь, что спал. А дальше?.. А дальше, как пить дать, отхвачу десятку, если не больше. Самолет на моей-то совести. Попробуй докажи Светке, что подвиг совершал, себя в тюрьму сажая. Тут же выскочит замуж. Да еще презирать будет. А шпионов и след, может, уже простыл. Так, может, шкура, пойдешь с ними на сговор и оденешь Светку в шелка? Яковлев чувствует, что его прошибает потом. Холодным и липким. ...Знакомство со Светкой у них было оригинальное. Это случилось вскоре после возвращения Федора из-под Серпухова, где он почти два года отбывал срок в трудколонии. Федор, как сейчас, помнит тот апрельский вечер. Мать послала его в магазин за свиными ножками на холодец. Возвращался домой через лес. Брел той самой тропкой, где шел когда-то с Фиксатым часы «обмывать». Вот и знакомая поляна. Недобрые воспоминания навеял на него этот красивый уголок природы. И вдруг девичий крик прервал думы. Метрах в ста от него копошились три человеческих фигуры. Даже в наползшей синеве Федор различил среди них женскую. Девушка взывала о помощи, а два подростка уже сняли с нее часы, туфли, сдирали платье. Федор рванулся к ним. — Ну-ка, брось! — крикнул так, что не узнал своего голоса. Подростки кинулись было в лес, но тут же вернулись. Сутулясь, выдвинулся из кустов и широкоплечий хлопец. Глядел набычась, руки в карманах. Яковлеву стало не по себе. Девушка крикнула: «Бежим!» Но ноги будто прилипли к земле. Глаза следили за широкоплечим. Знакомая походка. Левая рука до боли сжала сетку со свиными ножками. — Ты, что, гад, крови захотел? — прохрипел широкоплечий. И сразу Федор узнал Фиксатого. Прежняя рабская покорность дрожью тронула коленки. Но тут же и пропала. Даже удивился внезапному спокойствию. А Фиксатый надвигался. И с ним помощники. Фиксатый вдруг тоже узнал Федора. — A-а... Так вот кто здесь? — со злом бросил Рогин. — Гляди мне, скотина! Хоть свой ты, но поперек дороги не становись! Понял? — и стукнул Федора ребром ладони по подбородку. Горячая кровь прихлынула к груди, кулаки сделались пудовыми. Не раз в колонии Федор представлял себе эту встречу. Не раз раскаивался за сотворенное на танцплощадке. Подобно боксеру, он весомо ударил Петьку в челюсть и тот стукнулся о корягу. Не успели подростки опомниться, как тяжелая сетка со свиными ножками стала ходить по их спинам. — Ну-ка, верните, что взяли! — крикнул в бешенстве Федор. Потом подошел к Фиксатому. Еле сдерживая дрожь, прошептал: — Смотри, Петька! Будешь пакостить, вот этими руками удушу. Впервые Федор говорил с ним, как с равным. И впервые в ответе Фиксатого не услышал угроз. Хриплый голос стал покорным: — Я ж пошутил, дурак! А ты со всего маху. Яковлев подошел к девушке. Она держала в руке портфель. — Я вам так обязана... — Чего тут! Пойдем, провожу. — Не надо... Я сама... — Ладно уж, храбрая какая. Пришлось Федору опять возвращаться. — Чего в такую позднь одна по лесу шатаешься? — И еще попоздней бывает хожу. Видите? — она показала портфелем в сторону парка. — Там наша школа, я в вечерней учусь. — И не боишься одна ходить? — спросил Федор. — До сегодняшнего дня не боялась. Стали попадаться фонари. Потянулась узкая улица. Девушка замедлила шаг. В слабом свете фонаря она показалась Федору очень привлекательной. Стояла, размахивая портфелем. Яковлев почувствовал, что она дрожит. На улице было прохладно. — Как хоть звать тебя? — Не тебя, а вас, — без обиды поправила девушка. Дала понять, что нужно быть вежливым. — Света. А вас? — Федор! — До свиданья, Федя! Еще раз спасибо. Думаю, что встретимся. С тех пор на Яковлева нашла какая-то дурь: каждый вечер он зачастил к парку. И прямо к школе. Спрячется в темноту и ждет, пока она выйдет. Она — домой через лес, а он за ней метрах в десяти топает. Будто телохранитель. Догнать хочется, а стесняется. Однажды пошел навстречу. Света узнала его. Против проводов не возразила. По дороге стала расспрашивать: где живет, где работает, кто у него есть из родных? Федору было с ней как-то легко и по-новому приятно. Только плохо, что на них никто не нападал, и Яковлев вынужден был страдать в бездеятельности.