Лес находился всего за две остановки от Ванькиного дома, и Иван бежал туда, обгоняя Серегу — у входа в лесопарк их должна была дожидаться Ленка. «Входом» в лес считалась тропинка, идущая от ближайшей автомобильной трассы, у начала которой стоял вечный бессменный щит «Осторожно, клещи». И Ленка действительно стояла под этой табличкой, одетая совершенно не по-лесному: в короткой юбке, колготках и модной черной кожанке. Хорошо хоть, туфли догадалась надеть не на каблуках. — Если бы я был убийцей, как бы я избавился от тела? — рассуждал Серега. — Если Боков был убит во дворах у дома — а в пять-шесть утра такое вполне возможно, еще темно и людей почти нет — я бы погрузил тело в машину и повез вот по этой трассе. Долго везти в багажнике труп я бы не стал — любой пост ГАИ может остановить. Значит, я остановился бы где-то в этом районе и спрятал труп в лесу. Долго бы я его волочь не стал. Значит, примерно этот квадрат, — он неопределенно обвел рукой лесной массив. Ванька чувствовал, как сердце в груди наполняется трепетом и пульсирует, стучит в грудную клетку, взметается в ней хищной птицей и стонет в неволе. Адреналин на какую-то секунду застил разум, все еще не верящий в реальность происходящего. Он, Ванька, настоящий сыщик? Он сейчас в ходе почти профессиональной поисковой операции может найти настоящий труп? А может, потом, после этого он и убийц сможет вычислить? Его восторг оборвался после взгляда на Ленку — та, приоткрыв рот, восхищенно слушала Серегу. Чувствуя, что он просто обязан сейчас перехватить лидерство, Ванька быстро одернул друга: — Ну, куда ты в чащу полез? Ты логически рассуждай! Если они его тащили от дороги, значит, и идти надо вдоль трассы. И искать то место, с которого бандиты поволокли наш труп в лес. Это может быть тропинка, своротка, просто примятая трава. Следы волочения. И каждый такой след проходить дальше, уже вглубь леса. А хаотично по кустам бегать — много не найдешь. — Отлично! — одобрительно кивнул Серега. — Молодец. Ты тогда так и сделай, а мы с Ленкой тебя изнутри подстрахуем, из леса. Вдруг со стороны трассы после вчерашнего дождя следов не осталось, или мало еще что? От такой наглости Ванька оторопел. Этот пижон будет гулять в лесной чаще с Леной, а он, Иван, который придумал четкий алгоритм поиска, будет брести вдоль дороги, разыскивая совершенно не нужный ему труп? Хуже всего было то, что он действительно не знал, что здесь можно возразить. Начинать поиски вдоль трассы было его инициативой, и глупо было посылать туда кого-то другого. Тропинка же на обочине была слишком узкой, и двоих бы точно не вместила. — Вы тут ищите толком, а не целуйтесь под кустами! — не в силах скрыть злость, бросил Ванька и вышел к трассе. Здесь, на открытой местности, он почувствовал себя уже не героем, а круглым дураком. Мимо на огромной скорости проносились машины, поднимая облака весенней пыли, и Серегу с Ленкой было не разглядеть сквозь уже пробившуюся листву деревьев. Честным образом Ваня исследовал каждый участник лесной кромки, но никаких следов того, что преступники с телом шли от дороги к лесу, не находил. Махнув рукой на труп и понимая, что дело нельзя пускать на самотек, он на первой же попавшейся тропинке свернул в лес. Закатное солнце освещало уже только верхушки деревьев — высоких голых сосен, вокруг которых теснились уже погрузившиеся в тень кусты. Они еще не казались зловещими, но утратили и дневную радостную открытость, словно замерли в ожидании, не зная еще, чего потребует от них неумолимо приближающаяся ночь. — Ленка! Серега! Эхо в лесу оказалось слабым и подхватило Ванин крик неохотно, будто изначально понимало его бесполезность. Разозленный на друзей и на себя самого, Ваня полез через хлесткие ветки напролом. Он уходил по колено в траву, ища дорожку, на которую могли свернуть Сергей и Лена, возвращался на тропинку, бессмысленно шел по ней назад, к выходу из леса, оборачивался в отчаянии, жалея, что не может, как герои его любимых американских фильмов, достать беспроводной телефон и набрать нужный номер. Здесь, в России, такие телефоны были только у очень богатых людей, а обычные дети их и в руках не держали. Лес темнел и наступал на него, тая в себе скрытую угрозу и все еще боясь проявить ее явно. Солнце еще скользило по его верхушкам, но уже не могло прорваться вниз, не могло, как днем, взорвать траву и листья миллионами искр, рассыпаться, зажечь и высветлить все, что таилось между стволами. Ванька, пытаясь успеть до сумерек, бросился вглубь леса, продрался на сотню метров вперед и в отчаянии остановился, глядя в закатное небо. Какой же ему труп, если он живых людей найти не может! Ненавидя себя за это глупое поражение, он побрел к выходу из леса. Дойдя до таблички про клещей, Ваня вдруг остановился, осененный новой идеей — а если пойти вдоль другой дороги, перпендикулярной первой трассе? Там тоже ездят машины, а с другой стороны находятся гаражи, и оставить тело с этой стороны бандитам было бы проще. — Пошли они к черту. Сам найду труп и стану героем, — пытался успокоить себя Ванька, бредя вдоль новой обочины. Он почти не поверил своим глазам, когда увидел под ногами узкую полоску ровно лежащей старой травы. Лежащей, а не торчащей! Ванька метнулся по следу через голые ветви кустарника, больно саданувшие его по лицу. На пути возникла довольно глубокая наполовину заполненная грязной талой водой яма, а из нее выглядывало человеческое тело… Спотыкаясь и соскальзывая по крутой насыпи, Иван обежал яму и приблизился к нему. На склоне небольшого котлована лежало, до половины высунувшись из воды, тело вовсе не учителя Бокова. Закрыв глаза, с искаженным от ужаса лицом перед ним полусидя развалился мертвый мигрант — кавказец или таджик, Иван даже не понял. Мигрантов с Кавказа и Азии в России, мягко говоря, недолюбливали, и в самом факте такой находки ничего удивительного не было. Однако вид мертвого тела внушал ужас, несмотря на то, что Ваня, в сущности, уже несколько часов пытался найти именно это. Ванька испуганно отшатнулся от него, не удержался на крутом склоне и, бесполезно взмахнув руками, заскользил по осыпающемуся под ногами мелкому камню к воде. Он ухватился за край ямы, до колена провалившись в холодную мутную воду, и случайно задел рукой лицо трупа. Под пальцами явно проступило тепло человеческого тела, а сам «труп», конвульсивно дернувшись, бессознательно мотнул избитой, в кровоподтеках, головой и снова замер. В ужасе Ванька прижался спиной к краю ямы. Живой! Может быть, это один из тех, кто участвовал в убийстве Бокова, а потом что-то не поделил со своими дружками? И что теперь делать? — Ванька! Господи! Ты что здесь делаешь? Мы тебя по всему лесу ищем! — звонкий Ленин голос ворвался в зловещую тишину темнеющего леса. — Ты тело нашел? — оторопела она, в страхе схватив за руку стоящего рядом Серегу. Ване показалось, что на лице у Сереги, как и у найденного им полуживого человека, была кровь, и только потом он, как сквозь сон, сообразил: это всего лишь Ленкина помада. Ванька сам поразился тому, насколько сейчас это не имело для него значения. — Это же не он! — удивленно протянул Сергей, склоняясь над ямой. — Это обезьянка какая-то. Брось бяку, не марайся. — Он живой! — резко бросил Ванька, словно это его только что назвали обезьяной. — Ну и что? — пожал плечами Серега. — Пусть подыхает спокойно. Не трогай. Иван смотрел на него и чувствовал, какое неудержимое отвращение просыпается в нем к тому, кого он еще полчаса назад считал другом. Его буквально воротило от презрительного Серегиного прищура, от прижавшейся к нему Ленки, во взгляде которой читалась смесь страха и любопытства. Он молча отвернулся, уперся руками в стены ямы, привстал и, подхватив избитого под мышки, попробовал вытащить его из воды. — Фу, не трогай! — истерично крикнула Ленка. — Помогли бы лучше, — сквозь зубы процедил Ванька. — Пошли домой, а? — вмешался Серега. — Ну правда, пошли. Темнеет уже. А это брось, где нашел. Нечего ерундой заниматься. — Ну и идите! — зло ответил Ванька. — Чего уставились? Он не мог сказать, что ему было жаль найденного парня, но какое-то глупое, подростковое упрямство проснулось в его душе. Он злился на равнодушную самовлюбленность Сереги, на легкомысленную дуру Ленку, которая явно целовалась с Сергеем в лесу, на то, что повел себя, как полный неудачник — и в противовес этому всему вцепился сейчас, как в последнюю соломинку, в чье-то чужое, неподъемное тело. Отступить теперь означало сдаться, окончательно расписаться в своей глупости и беспомощности, а это было для Ваньки в тот момент страшнее самой смерти. «Умри, но сделай!». С этой установкой он сжал зубы и тащил, тащил по камням неподвижное тело, словно бросал этим вызов всему окружающему миру. Быстро проступивший на лбу пот уже стекал в глаза, стены котлована осыпались под ногами, и Ванька снова и снова срывался ступнями в воду. Она чавкала в кроссовках липким холодным месивом, руки сползали с осыпающихся стен ямы и снова впивались в тело незнакомца — тяжелую неповоротливую тушу, как со злостью думал о нем Ваня. Серега, похоже, тоже понял, что его друг не намерен останавливаться, и, пожав плечами, обратился к Ленке: — Солнце, пошли домой, а? Ему надоест потом, и он тоже придет. А так он так нарочно будет. — Не возись долго, Вань! — ободряюще, но при этом слегка язвительно бросила ему на прощание Леночка и побежала вслед за Сережкой. «Солнце»?! Это слово вызвало в Ваньке такой шальной прилив злобы, что он с силой ударил раненного кулаком в грудь. Неожиданно тот застонал и тут же закашлялся, приходя в себя. — Наконец-то! — облегченно выдохнул Ванька. — Ну давай, вылезай! Вылезай, слышишь? Обезьянка хренова… Пострадавший смотрел на него со страхом и ничего не отвечал, даже не шевелился. — Я помочь тебе хочу, слышишь, помочь? — принялся втолковывать обессилевший Ванька. — Понимаешь ты русский язык? Раненный продолжал смотреть на него в упор расширенными от страха глазами, а потом неуклюже пополз из ямы задом, подпирая рыхлую стену спиной. Поняв, что лишь пугает его, Ванька откинулся назад, чуть не упав в воду, сел на корточки у самой кромки грязной лужи и примирительно спросил: — Зовут тебя как? — Ильяс, — сипло выдавил он. — Вот что, Илюша, — начал Иван. — Я не знаю, что с тобой случилось, но из лужи надо вылезать. Понял? Я один тебя не вытащу. Ясно тебе? — Ясно, ясно, — с ярко заметным акцентом засипел Ильяс. — Спасыбо, — неожиданно добавил он. — Пожалуйста! — с этими словами Ванька снова навалился на него и начал выталкивать наверх. Ильяс зашевелился, попробовал вылезти и тут же застонал. Ваня посмотрел на него и отшатнулся — теперь, когда основная часть тела незнакомца находилась над водой, обнажилась его глубокая ножевая рана в боку. — Держись, держись, рукой зажимай. Давай же! — приговаривал Ванька и упрямо рвался наверх. Ему казалось, что он стал одним целым с этим непонятным полуживым парнем, и переплетение их кожи и мышц уже никто не сможет разорвать. Ваня тащил его тело и чувствовал, как в нем бьется гаснущая на глазах жизнь. Ивана наполняло странное чувство, что еще один рывок, одно маленькое усилие, один неподъемный бросок — и его душа окончательно вырвется из изнемогающего от усталости и надрыва тела и влетит в чужое, смуглое и израненное, чтобы наполнить его своей энергией. Еще чуть-чуть! — Я ничэго нэ дэлат! — зашептал Ильяс. — Я идти мымо. Я поздно работать здесь, в гараже. Их был много. Шест человэк. Я просто идты. — Верю, верю, — закивал запыхавшийся Ванька. — Молчи, тебе говорить нельзя. Зверье! — в сердцах добавил он. Иван сам не понял, как им с Ильясом удалось добраться до трассы. Он исступленно тащил тело нового знакомого вдоль дорожной обочины по пыльной траве, но ни одна машина и не думала останавливаться. — Нет. — Ванька в отчаянии сел прямо на землю. — Так дело не пойдет. Ты их отпугиваешь. Давай-ка мы тебя в кусты спрячем, и тогда я машину поймаю. Да не бойся ты, — добавил он, видя, как вновь округлились карие глаза Ильяса. — Не брошу я тебя, не брошу. Ну давай, вот сюда, в кусты, — приговаривал он, волоча обмякшее тело раненного. — Я умру, — тихо сказал Ильяс и сглотнул так надрывно, что Ванька чуть не уронил его на траву. — Илюха, ты чего? Не вздумай даже! Держись давай! Я же быстро. Ты пока полежи. Просто полежи. Только сейчас он заметил, что ему жаль этого человека — чужого по крови, незнакомого, но еще таящего в себе жизнь. Теперь, угасая по минутам, эта жизнь казалась Ваньке настоящим чудом, непостижимым и хрупким, и совершенно неважно было, как выглядит ее носитель. Это открытие поразило Ваньку, и он вмиг ощутил себя другим — взрослым и сильным. Не одержимо-упрямым, а именно сильным, и, наполненный этой силой, выходил теперь из леса. Лишь сейчас Ивана осенило, насколько страшен его вид: грязный, в мокрых до колена джинсах, измазанный чужой кровью, грязью из ямы и зелеными разводами от травы, с расцарапанной веткой щекой. Не удивительно, что машины проносились мимо, воя шинами и обдавая его волнами горячего пробензиненного воздуха. Отчаявшись, Ванька стянул с себя куртку, надеясь, что грязи под ней меньше, и только сейчас заметил, что все его ладони измазаны в крови, оставляющей следы на всем, чего он касается. Ванька размахивал курткой, что-то кричал, бросал вслед проезжающим машинам мелкие камешки, но все было бесполезно. Странная тревога вдруг подкатила к горлу, такая резкая, что не послушаться ее зова было невозможно. Иван схватил куртку за воротник, не успев ее натянуть обратно, и метнулся в лес. — Илюшка! Избитый лежал неподвижно, широко раскрыв уже неживые глаза. Казалось, в глубине этих глаз отключили какую-то невидимую лампочку, и теперь они беспомощно и мертво смотрели в темно-синее небо, уже начавшее сливаться с верхушками сосен. Его тело было еще теплым, и кровь по привычке все еще стекала по смуглой коже — но уже медленно и лениво. — Илюха, ты чего?! Не смей умирать! Ты что же творишь такое, а? Илья! Ильяс! Ванька попробовал было встряхнуть умершего, но быстро понял, что это бесполезно. Крики, истеричные причитания, тормошение за одежду — в самом деле, не девчонка же он, чтобы проделывать все эти бесполезные вещи в погружающемся в ночь лесу? Он просто сел рядом с телом на холодную землю, взял не успевшую остыть руку Ильяса и стал искать пульс. Ответом ему была зловещая тишина. То, что сейчас покрывалось кожей Ильяса, уже не было плотью в полном смысле слова. Кровь не струилась больше по венам, не заполняла собой сосуды, и гнавшее ее когда-то сердце теперь устало молчало под изорванным свитером. Так вот, что они все вместе отправились искать сегодня? Вот как, оказывается, выглядит труп… Онемевший перед лицом самой настоящей смерти, Ванька сидел на траве, усталый и грязный, и пытался осмыслить происшедшее. Оно не осмыслялось, не поддавалось логике и разрушало все не осознаваемые Иваном до конца основы мироздания. Он, Ванька, спас Ильяса, как самый настоящий герой, и потому тот не мог, просто не имел права умереть. Не имел, потому что ради него Ванька оставил друзей и любовь (или уже не любовь?), потому что он из последних сил тащил его по лесу… Иван сидел и понимал, что все, о чем он сейчас думал, было самой настоящей чушью. Не поэтому должен был жить Ильяс, а потому лишь, что он был человеком, по чьей-то невидимой воле рожденным на свет, созданным и существующим в том же мире, что и Ванька. И в нем, как и в Ваньке, жила и действовала непостижимая энергия жизни, которая заставляла его беспомощно пытаться вылезти из ямы, смотреть с благодарностью в глаза своему спасителю, говорить с акцентом совсем ненужные сейчас слова. А теперь этой силы больше не было, и не было Ильяса, и солнце уже давно и окончательно исчезло не только из леса, но и с неба, и весь мир погрузился в мертвый ночной траур. Ванька поднялся, чувствуя ноющую боль не только в ногах, но и во всем теле, и побрел к гаражам, к выходу из леса. Он должен был добраться домой. Обязательно. Живым. Глава 14 Черногория, конец сентября 2016 года Работы с прессой и политиками предстояло больше, чем это могло показаться вначале. Конечно, Федор понимал, что его последователи все это время успешно работали с его агентурой, оставшейся на Балканах. Журналисты послушно освещали нужные сюжеты, часто получая инструкции прямо в российском посольстве, а политики громогласно вещали с трибун о том, как их продажные прозападные коллеги готовы разрушить собственную страну в угоду захватническим интересам Соединенных Штатов. Однако для той деликатной операции, которая им предстояла, требовался особый подход. На случай провала никто из действующих работников посольства не должен был быть замешан в соучастии в подготовке переворота. Именно поэтому Центр привлекал к непосредственному руководству операцией людей, которые, с одной стороны, имели хорошие связи на Балканах, а с другой, могли потом бесследно исчезнуть, не бросив на действующую на месте резидентуру ни тени подозрений. За пару недель, проведенных им в Черногории, Федор встретился со всеми своими бывшими источниками и агентами влияния, и сейчас вживую наблюдал последствия своего инструктажа. Одна за другой в местных СМИ выходили статьи о том, каким губительным для маленькой балканской страны окажется вступление в НАТО. Население запугивали экономическим крахом, неизбежным появлением десятков американских военных баз, которые, как утверждали авторы, станут прибежищем для албанских преступников, мародеров и наркоторговцев. Анархия и разорение, захват страны мусульманскими радикалами, превращение райского курортного уголка в плацдарм НАТОвских войск, геноцид сербского населения и массовая пропаганда разврата — все эти апокалиптические сюжеты возникали параллельно на разных телеканалах и дополняли друг друга, сплетаясь в общую картину иррационального, панического ужаса. Аверин знал, что многие сюжеты готовятся в Москве, и прекрасно понимал, как часть исторической правды умело переплетается в них с вымыслом и оголтелой пропагандой. Он уже видел подобные процессы и в Украине, и в США, а теперь и здесь прямо на его глазах и частично его стараниями из хитросплетения виртуальных миров возникала новая реальность — яркая, пугающая, неумолимо наступающая, взрывающая сознание читателя и зрителя. Реальные примеры этнических чисток в Косово перемежались здесь с несуществующими зверствами несуществующих «украинских фашистов», исторические образы плавно перетекали в современность, культурные шедевры чередовались с безвкусным новоделом, и все это вместе шумело, нагнетало, пугало, изо дня в день билось в хрупкие стенки человеческого сознания, взывало и требовало действий. Параллельно с этим дружественные России СМИ освещали различные протестные акции, рассказывая, как продажные политики, предавшие интересы собственной страны по приказу вероломной Америки, игнорируют волеизъявление собственных граждан. Оппозиционные лидеры, близкие к Кремлю, делились «откровениями» о том, что Вашингтон уже якобы приказал расправиться с недовольным народом руками албанских бандитов. Сближение Черногории с Европой они называли оккупацией и интервенцией, угрожая, что в случае принятия страны в НАТО начнутся массовые зачистки несогласных. Российские и сербские флаги на массовых выступлениях, почти ежедневные новые «разоблачения» страшных деталей «сговора» с НАТО, которые, Федор знал, в бешеном темпе писались сейчас прямо на Лубянке, новые инструкторы, прибывающие, по мнению Аверина, слишком открыто, с пренебрежением всякой конспирации, журналисты из Крыма и с Донбасса, подтягивающиеся для усиления информационного эффекта — все эти ресурсы стягивались сейчас на Балканы. В целях конспирации, вновь прибывшие прилетали в Сербию, несколько дней, а то и недель работали там, а потом окольными путями и в разное время приезжали в Черногорию. Некоторые из них так и оставались в Белграде, и именно там, на уютной, скрытой от посторонних глаз даче в Земане, обсуждали новые детали своих планов. То и дело через границу циркулировали деньги — большие деньги, завезенные дипломатической почтой и предназначенные для подкупа тех, кого еще не успели подкупить, и для выплат гонораров уже подкупленным. Ночами по извилистым горным дорогам из Сербии в Черногорию перевозили оружие — то самое, из которого в назначенный день должна была начаться стрельба по людям. Федор наблюдал всю эту активность и с каждым днем все яснее ощущал, что весь план от начала до конца был безумным, подлым и абсолютно не нужным. Федора Аверина нельзя было назвать идеалистом. Когда-то много лет назад он, как и многие, действительно вступил в ряды ФСБ, охваченный жаждой романтики, великих дел и искренним желанием защищать родину. Он учился в школе еще при Советском Союзе, и в начале 90-х, как и многие студенты Академии КГБ, негодовал, видя, как американцы — их вчерашние враги — без боя захватили его Россию. С болью юный Федя смотрел, как его некогда великая страна склоняется в подобострастном восхищении перед заокеанскими погремушками. С отчаянием молодости он бросился в уже проигранную битву, все еще надеясь повернуть историю вспять и ощутить счастье принадлежности к одной из самых зловещих и могущественных в мировой истории организаций.