– Самодельные бинты, – прозвенел сзади него голос Каспара. – Кровь давно засохла. – Я не знал, что Свешников был ранен, – пробормотал Иван. – Какой еще Свешников? – фыркнул Берзин. – Ты что, до сих пор не понял ничего? Этот тайник в революцию использовали раненые белые, чтобы тут прятаться. И я даже знаю, кто тут был. Нашел кое-что… – И кто же это был? – не удержался Опалин. – Тебя не касается, – мгновенно отреагировал человек из ГПУ. – Вылезай, хватит тут топтаться. Ивану очень хотелось ответить что-нибудь колкое, что раз и навсегда поставит Каспара на место, да вот беда: ничего не шло на ум. И вообще, если уж говорить начистоту, тот оказался молодцом: понял, что в усадьбе была потайная комната, откуда управляли столоверчением и прочими чудесами, привлек к делу архитектора и комнату нашел. «А я только стоял, разинув рот, когда телескоп при мне стал летать… Какой-то сторож провел меня, как младенца! Это уж не говоря о Михельсоне, которого я должен был ловить, а попался он Берзину. Ничего у меня толком не выходит…» Ему сделалось неуютно от сознания собственной несостоятельности. Он стоял с несчастным видом, а Каспар меж тем говорил архитектору: – А ты молодец, что заметил разницу в толщине стен тут и в соседних комнатах… Полдела, считай, сделано. Выпишем из Москвы инженера, который починит динамо-машину, и тогда я лично опробую все эти рычаги… – Как скажете, Каспар Рейнгольдович, – отвечал Верстовский. На его лице вновь застыло привычное для него выражение человека подчиненного, который боится того, кому вынужден подчиняться, и в то же время пытается держаться так, словно все в порядке. Чувствуя, что в его присутствии здесь нет никакой необходимости, Опалин зашагал к выходу. Уже когда он был за дверью, до него донесся знакомый скрежет – камин вновь пришел в движение, закрывая вход в потайную комнату. Глава 30 Полет стрекозы Остаток дня прошел как-то сумбурно. Уездный угрозыск задержал несколько человек, среди которых мог быть Свешников, и Берзин прыгнул в автомобиль, захватил с собой Опалина и отправился на опознание. Однако сторожа среди арестованных не оказалось. Киселев, уехавший с Лидией, в усадьбу не вернулся, и Опалин подумал, что, наверное, больше его не увидит. К ужину явились комсомольцы и Зайцев с супругой. Всех их пригласил Берзин, – как сначала решил Опалин, чтобы покрасоваться перед ними и похвастаться своим открытием; но в действительности все оказалось намного сложнее. Как бы между прочим Каспар задавал разные вопросы о том, кто из местных жителей чем занимался начиная с 17-го года и вскользь несколько раз упомянул беглого сторожа. От Опалина не укрылось, что от этих упоминаний Зайцев всякий раз не то что ежился, но, в общем, начинал нервничать. – Он в город подался, ну, как многие… Потом обратно вернулся… – А чем он в городе занимался, ты в курсе? – Ну… Служил где-то… – В том числе в кукольном театре, – сказал Берзин сквозь зубы, и его глаза вспыхнули. – И это очень ему помогло, когда он придумал так называемого призрака… Ваня! – А? – Опалин подпрыгнул на месте. – Ты спишь, что ли? – Почему я сплю? – обиделся Иван. На самом деле он обратился в человека-невидимку, как Ян. И как Верстовский, который замкнулся в молчании и, казалось, был поглощен только тем, что ел и пил. – Вот Ваня думает, что Свешников не нашел золотой сервиз, – сказал Берзин, усмехнувшись. – Серебро нашел, а золото – нет. Скажи-ка, Никодим, а серебро случайно не твой папаша прятал? Он был ведь предан господам, как мне говорили. А? Зайцев покраснел и стал горячо защищать своего родителя. Впрочем, он все же вынужден был признать, что старый Евстигнеич был идеологически некрепок и до мозга костей пропитан духом прогнившего царского режима. – Бардак тут у вас. – Берзин прищурился и почесал подбородок. – Ничего, мы порядок-то наведем… На горе себе, Глеб Проскурин горячо и откровенно подхалимски вздумал поддержать собеседника. Каспар повернулся к комсомольцу, и по выражению его лица Опалин угадал, что сейчас произойдет нечто скверное. – Вы, товарищ Проскурин, сейчас говорили совершенно правильные слова – что деревня нуждается в твердой руке и сильной власти. Так вот, дорогой товарищ, власть должна понимать, что она делает. Нельзя показывать съемку похорон Ленина вместе с веселой комедией – даже для того, чтобы привлечь народ. Это головотяпство, и по-хорошему вы должны за него ответить… – Я ему говорила, что нельзя так делать, – вмешалась Демьянова. – Ваня, скажи, ты же был, когда мы спорили! Однако Опалин недооценил Берзина, у которого в запасе оказался великолепнейший козырь; и козырем этим он прихлопнул Проскурина, как муху. – Впрочем, что ожидать от человека, двоюродный брат которого сидит в Риге и пишет для эмигрантской газетенки, – мягко промолвил Каспар. И, развалившись на стуле, стал ждать, что последует за его словами. Глеб побелел – и то была отнюдь не фигура речи. Все краски сбежали с его удлиненного лица, а на впалом виске часто-часто забилась жилка. – Товарищ Берзин… Я давно отказался от своего двоюродного брата… Я не поддерживаю с ним никаких отношений… – Все так говорят, – уронил Берзин. Верхняя его губы задралась, обнажив зубы. А Проскурин, словно не понимая, что здесь и сейчас оправдания не могут привести ни к чему хорошему, страстно ринулся оправдываться. Опалин не жаловал комсомольца, но ему не нравилось, когда человека растирают, словно плевок; а Каспар занимался именно этим. И, словно ему мало было унижений Глеба, он прицепился к Демьяновой, у которой тоже имелись неблагонадежные родственники, только связанные с церковью, а затем прозрачно намекнул, что знает все о братьях Зайцева. Все это, с точки зрения Опалина, было совершенно излишне, и, когда гости ушли (с облегчением, которого даже не пытались скрыть), он не удержался и спросил у Каспара: – Ты чего такой злобный? Если бы Иван был лет на десять старше (и, стало быть, в несколько раз умнее), он бы не стал задавать такого вопроса, потому что понимал бы: перед ним человек, который таскает с собой свой ад, и хотя кому-то может показаться, что такое бремя причиняет Берзину мучения, на самом деле ему нравится заражать адом все вокруг. Но Опалин имел глупость разразиться целой тирадой о том, что нельзя упрекать людей за то, какие у них родственники, потому что… – Ты знаешь, как умер отец Свешникова? – перебил его Каспар. Иван напряг память. Кто-то при нем упоминал о том, что старый сторож усадьбы умер, но он не выяснял, как именно это произошло. – Его расстреляли за спекуляции, – сказал Берзин. Опалин таращился на него, не понимая – и внезапно догадался. – Уж не твоя ли мать приказала его расстрелять? Каспар дернул головой так, словно ему жал шею воротник. – Теперь ты понимаешь, почему он отрубил ей голову, – проговорил Берзин сквозь зубы. – Ну а теперь попробуй сказать мне, что родственники не важны! В его тоне звенела такая ненависть, что Опалин не нашелся что ответить. Он предпочел уйти к себе и заняться составлением отчета о поездке в Дроздово. Отчет этот, впрочем, был заколдован точно так же, как усадьба, потому что упорно не желал продвигаться дальше первой фразы. «…прибыв в б. усадьбу Дроздово, помощник агента угрозыска Иван Опалин обнаружил…» Что обнаружил-то? Нервничающих людей? Летающий телескоп? Собственную профнепригодность? Дело осложнялось еще и тем, что Опалин в принципе ненавидел бумажную работу. «Вот, допустим, Карп Логинов… – вспомнил он одного из коллег. – Почерк отличный, излагает всегда по существу, начальство на его отчеты не нарадуется. Эх! Секрет он, что ли, знает какой-то…» Он сидел за полночь, извел пять листов бумаги и так и не написал ничего путного. Проснулся Опалин поздно. Воды в рукомойнике не оказалось, и он отправился умываться к озеру. В саду Ян драил машину. Патефон он поставил на подоконник одной из комнат, и из-под иглы лился хрипловатый джаз. На сверкающей трубе патефона играли солнечные блики. – Завтракать будем? – спросил Опалин. – Уже, – лаконично ответил Ян. – В смысле? Выяснилось, что завтрак Иван проспал, а Берзин велел его не будить. Данное обстоятельство ничуть не улучшило настроения Опалина. На кухне он нашел немного хлеба и остатки сыра, но на полноценный прием пищи это не тянуло. Заметив издалека Кирюху, Иван направился к нему. Тот бродил возле сторожки, не решаясь зайти. – Платон Аркадьевич сказал, что меня могут взять на место сторожа. Я буду тут жить, да? В своем доме? Опалин начал объяснять, что дом так себе и что внутри по печке ползают тараканы, но посмотрел на лицо Кирюхи и замолчал. – Слушай, тут такое дело… – смущенно начал Иван через минуту. – Надо у Берзина спросить, согласен ли он, чтобы ты был тут сторожем. У тебя никаких подозрительных родственников нету? – У меня вообще никого нет, – удивленно ответил Кирюха. – Ну, Пантелей только, но он не в счет, потому что сволочь. – Нно, пошла! Опалин повернулся. По главной аллее ехал Киселев, правя школьной лошадью, и вид у него был такой, словно он готовится к штурму. И тут с Иваном что-то случилось: он почему-то необыкновенно живо представил себе Платона Аркадьевича в шинели и папахе, где-нибудь возле тачанки или верхом и с шашкой наголо. И образ этот ничуть не противоречил скромному учителю и стороннику учения Толстого, а напротив, словно логически вытекал из его личности, хотя тут не было ничего, похожего на логику, а, наверное, лишь вечная противоречивость русского характера, способного – в зависимости от обстоятельств – на все что угодно и даже на большее: на то, на что не способен никто другой. «Пулемета только не хватает, – мелькнуло в голове у Опалина, – а так – вылитый красный командир, хоть сейчас портрет с него пиши». Подъехав к ним, Киселев осадил лошадь. Он словно помолодел на десяток лет и обрел энергичность движений, в которой не было ничего учительского. – Где этот?.. – спросил он, не договаривая, но интонацией ясно давая понять, как он относится к тому, кто имеется в виду. – Где-то, – ответил Опалин. – Я его сегодня еще не видел. Как Лидия Константиновна? – Настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек, которого выгнали на улицу, – ответил Киселев сквозь зубы. – Я за вещами приехал. Ноги моей больше тут не будет. – И школу бросаешь? – Все бросаю. К черту! – Платон Аркадьевич соскочил на землю. – Одного себе не могу простить: что в морду ему не дал. – Кому не дал? – спросил Кирюха нервно. Не отвечая, Киселев двинулся к крыльцу. Туча закрыла солнце, и по земле поползла холодная серая тень. Ветер закружил осыпавшиеся лепестки жасмина. Стрекоза с прозрачными крыльями покрутилась возле кустов, зависая в воздухе, потом метнулась куда-то вбок и пропала. – Платон, не дури, – попросил Опалин, который едва поспевал за широкими шагами Киселева. Кирюха почти бежал. – Без тебя разберусь, что мне делать, – огрызнулся бывший красный командир. – Ян, он в доме? Шофер поглядел на его лицо, бросил тряпку, которой чистил машину, и вытер руки. – Я вас провожу. – Я не барышня, чтоб меня провожать, – сказал как отрезал Киселев, и мысленно Опалин приготовился к худшему. Хлопнула входная дверь, мелькнули перед глазами стенгазеты и рисунки учеников. – Берзин! – заорал Платон Аркадьевич. – Иди сюда, есть разговор!