Иван замер. – Лошака, что ли? – А! Да, точно, Лошака. Ты его знал? Опалин попытался собраться с мыслями. Михельсон убил Лошака. Как же так? Лошак не любил, когда его привлекали к засадам, и старался в них не участвовать. Неужели из-за того, что Иван оказался в Дроздово… – Да, я его знал, – ответил он на вопрос Берзина. – Дружили? – спросил Каспар, скользнув взглядом по расстроенному лицу собеседника. – Ну, в общем… Иван растерялся, не зная, как объяснить – даже не Берзину, а прежде всего себе самому. Как это часто бывает, теперь, когда Лошак погиб, все его недостатки вдруг стали казаться незначительными. Ну, любитель простых решений, напористый, никогда не сомневался в правильности линии партии и комсомола, но ведь не это же было в нем главным. Почему-то Иван прежде всего вспомнил, что у Лошака была мать, которая души в нем не чаяла, и девушка, на которой он собирался жениться. Опалин попытался представить, что они чувствуют теперь, и у него сделалось горько во рту. Убит – застрелен бандитом при исполнении служебных обязанностей; еще один из длинной череды агентов уголовного розыска, ставших жертвами своей нелегкой профессии. – Мы за него отомстили, – сказал Каспар, который по-своему истолковал растерянность Ивана. Тот поднял голову. Лидия Константиновна мешала чай в чашке, Верстовский молчал, молчал и учитель. Что касается Яна, то он, как и прежде, присутствовал, но как разновидность человека-невидимки. Его, конечно, видели, и в то же время он никак не давал знать о себе, и по его широкому лицу не было понятно, что он думает о происходящем и думает ли вообще. – Да, кстати, насчет твоего запроса, – добавил Берзин, усмехнувшись. – Мы навели справки. Сергей Иванович Вережников действительно умер в Париже, так что можешь не волноваться. Сюда он уже не вернется. – А инженер? – вырвалось у Опалина. – Он теперь не инженер, а пролетарий. На заводе работает. – Усмешка Каспара сделалась прямо-таки адской. – Что вы об этом думаете, многоуважаемая? – Он повернулся к Лидии Константиновне. – Жил человек, не тужил, вместе с братцем выжимал досуха глупых посетителей и считал себя умнее всех на свете, а чем кончилось-то? Чужбина, копеечная должность и – что впереди? Могила на русском кладбище, на которую никто не придет? А? – А что стало с его женой, как ее – Зинаидой Станиславовной, кажется? – вмешался Иван, видя, что учительница побледнела и стала часто дышать. – Консьержкой служит, – отозвался Берзин, – это что-то вроде привратницы или швейцара, – пояснил он, видя, что Опалин его не понял. – Постой. – Иван нахмурился. – Но они же увезли с собой какие-то ценности, деньги… – Ну увезли, и что? Послевоенный кризис благополучно все съел. К тому же ты забываешь, что если люди привыкли делать деньги из воздуха, они уже не понимают их цены, – насмешливо проговорил Каспар. – Вам что-то не нравится, Лидия Константиновна? – Мне не нравится ваш тон, – выпалила учительница. Ее щеки порозовели. – Лида, не надо, – проговорил Киселев, но было уже поздно. – Какая решительность, – проговорил Берзин, и по блеску его глаз Опалин понял, что тот абсолютно уверен в себе и сейчас раздавит собеседницу точно так же, как давят какое-нибудь насекомое. – Ты слышал, Паша? – повернулся человек из ГПУ к Верстовскому. Архитектор съежился и ничего не ответил. – Вот как надо говорить, когда с кем-то не согласен! Уверен, товарищ Ермилова, – Каспар послал Лидии улыбку, от которой завяли бы цветы, – что вы точно так же высказывали свое недовольство, когда богачка Драгомирова приезжала к Сергею Ивановичу и платила огромные деньги, чтобы он передал ей с того света послание от ее маленькой дочери, умершей от кори. Да? Да? Ведь вам это не нравилось? А когда овдовевшая графиня Орлова хотела связаться со своим умершим мужем через того же Сергея Ивановича, и ради этого продала свои последние ценности? Вам же это не нравилось, да? Вы были так же решительны и высказывались против, товарищ Ермилова? Последние слова он произнес с такой злобой, что всем присутствующим сделалось не по себе. Нельзя сказать, чтобы Каспар был неправ в своем отношении к бывшим хозяевам усадьбы – но свою правоту он выказывал таким образом, что принять ее было крайне трудно. Лидия Константиновна тихо заплакала. – А может быть, я заблуждаюсь, – безжалостно продолжал Берзин, – и вы ни слова не сказали против – да, ни слова, – потому что вам было удобно ничего не знать и жить за счет людей, которых обманывали братья Вережниковы. Да, вас это вполне устраивало! В конце концов, если кто-то верит в жизнь после смерти, это его трудности, не так ли? Спиритизм, столоверчение, общение с духами – если кто-то за это платит, то почему бы и нет? Вам не нравится то, что я говорю? – спросил он совершенно другим тоном, мастерски подражая интонациям учительницы. – А мне, например, не нравится, что советских детей учит бывшая эсерка! Вам не дали должность директора, потому что вы бывшая, вы только исполняете обязанности, но на самом деле вы, товарищ Ермилова, вообще не имеете право здесь находиться. Ни единого дня! Ну выдержав, Лидия Константиновна вскочила и, поднеся ладонь ко рту, бросилась прочь. Киселев бросил тяжелый взгляд на Берзина, но не сказал ни слова и вышел следом за невестой. – И это – бывший красный командир, который убил больше белых, чем в этом саду деревьев, – уронил Каспар как бы про себя. – Видел, во что она его превратила? В тряпку, о которую только ноги вытирать. – Он покрутил головой и усмехнулся. Опалин придерживался другой точки зрения – что, несмотря на участие в двух войнах, мировой и гражданской, Киселев тяготел к совсем иным ценностям, и Лидия нравилась ему, потому что им соответствовала. Но вслух Иван сказал иное: – Ты что, выгоняешь ее? – Школой она больше заведовать не будет, – холодно ответил Берзин. – И преподавать – тоже. – Отдаешь усадьбу комсомольцам? – не удержался Опалин. – Я? Отдаю? У меня нет такой власти, – по усмешке Каспара было понятно, что власти-то, может, у него и нет, но влияние точно есть. – Я тебя, Ваня, не понимаю. Ты вроде наш, а вроде и не наш. Нельзя быть одновременно на нашей и на их стороне, ясно? Это характерное для него резкое изменение темы разговора (Опалин только потом понял, что то была привычка, усвоенная во время допросов арестованных), застало Ивана врасплох. – При чем тут сторона, – проговорил он, но сам почувствовал, что его слова звучат неубедительно. – Я… мне просто жалко ее, понимаешь? – Понимаю. Ты их жалеешь, а они твоей жалостью пользуются. – Берзин прищурился. У него были темные глаза и, что особенно странно при таких глазах, светлые латышские ресницы, казавшиеся единственной неправильной деталью в его сумрачном красивом лице. – Не жалеть следует, а поступать, как должно. – И он спокойно добавил: – Всю эту деревню надо было сжечь дотла, вместе с усадьбой. Если бы один болван так и поступил, я бы не терял сейчас тут время. У Опалина не было ни малейшего желания спрашивать, кого именно Каспар имел в виду, и он, как и молчавший архитектор, просто притворился, что допивает свой чай. Глава 29 Потайная комната После завтрака Опалин ушел к озеру. Там его нашел учитель, который, волнуясь, попросил его поговорить с Лидией. – Я? – удивился Иван. – А что я могу? Платон Аркадьевич тяжело вздохнул. – Она собирает вещи, и все падает у нее из рук… Я не знаю, как ее успокоить. Не знаю! Все было хорошо, мы решили пожениться. Из Москвы пришло письмо, что комната… короче, что комната мне будет, но не сразу. Через месяц, не раньше. И тут этот… – Ей надо перебраться к кому-то на время, – сказал Опалин, поразмыслив. – Кто-нибудь сможет ее приютить? Они направились к флигелю, в котором Лидия Константиновна металась, хлопая дверцами шкафов и ежеминутно что-то опрокидывая или роняя. – Даже собаку… – бормотала она в слезах. – Даже собаку приличные люди не гонят из дома, дают ей умереть у себя… Потом она рухнула в старое кресло и разразилась рыданиями. Платон Аркадьевич беспомощно посмотрел на нее и неожиданно двинулся к двери. Выражение его лица сказало Опалину все и даже больше, и оттого, бросившись следом за учителем, он перехватил его у выхода из флигеля. – Стой, дурак… Стой! – Я его убью! – крикнул Киселев. – Пусти! – Убьешь, убьешь, и тебя расстреляют, – отозвался Иван. – Хватит! Не глупи! Он скоро уедет, и все наладится… – Платон Аркадьевич рванулся и почти высвободился; тогда Опалин решил применить последнее средство. – Ты спятил? Ее тоже расстреляют, скажут, что она тебя подучила… Бывший красный командир и толстовец враз как-то обмяк. Воспользовавшись этим, Опалин оттеснил его от входа и стал уговаривать: – Ей лучше пожить какое-то время в другом месте… Ты сам сказал: через месяц все решится… в плане комнаты… И вы уедете. Все образуется… – Да что там образуется, – буркнул Киселев. – Я же чувствую – она меня не любит. Как мы будем жить? – Он покачал головой. Иван был готов взорваться. По молодости он отличался излишней прямолинейностью, и его раздражали сложности человеческих отношений. Если знаешь, что она тебя не любит, зачем навязываешься? И зачем она согласилась выйти за тебя замуж, когда ты ей безразличен? – У нее много вещей? – спросил Опалин, пересилив себя. – Надо будет лошадь запрячь. У кого она пока остановится? – Я не знаю, пусть она решит, – отозвался Платон Аркадьевич. И они вернулись к Лидии. Немного успокоившись, она сказала, что поедет к отцу Даниилу, а там видно будет. – Боже мой, боже мой… Кто же будет заводить часы? А огород? Я знаю, у меня мало что получалось, но все-таки… А крот? Свешников так его и не поймал… Да! Надо будет нанять нового сторожа, который будет ухаживать за лошадью, следить за садом и вообще… Опалин предложил Кирюху, и, подумав, остальные с ним согласились. Затем началась возня с телегой, упряжью, перетаскиванием вещей, которых набралось на чемодан и несколько узлов. Наконец Киселев и Лидия уехали. В саду Ян мыл машину, и стайка ребятишек неподалеку глазела на нее с восхищением. – Где Каспар? – спросил Опалин. – В комнате с колоннами, – ответил Ян, кивком указав на усадьбу. Иван направился к дому. Стояла жара, кузнечики стрекотали, как оглашенные. «А ведь я не могу уехать отсюда, пока тут Платон, – внезапно понял он. – Не могу, потому что боюсь, что если уеду, он сорвется и убьет Берзина. Каспару кажется, что если он из ГПУ, он неуязвим, но…» В бывшем кабинете Сергея Ивановича Вережникова никого не было. Опалин обошел все комнаты крыла – нигде не наблюдалось даже следа Берзина. Хотя Иван знал, что чудеса, происходившие в усадьбе, являлись результатом ловких фокусов, его вдруг прошиб холодный пот. «Этот дом уничтожил Каспара – точно так же, как других до него… – в смятении подумал он. – Нет, не может быть. Но куда же он делся?» – Берзин! – не выдержав, крикнул он. – Каспар! Ты где? Ни звука в ответ. Снаружи светило солнце, шофер мыл машину, смеялись дети, трещали кузнечики; здесь же снова воцарилась власть тьмы и раскинулась территория опасных чудес, которые не сулят живым ничего хорошего. Опалин бросился на второй этаж, на чердак – никого. Он вернулся в кабинет и стал беспомощно озираться. Может быть, Каспар спустился в подвал? Но что ему делать в подвале? Неожиданно камин, напротив которого стоял Опалин, издал странный звук, похожий на скрежет, и стал отходить в сторону. Иван вытаращил глаза. За камином обнаружилось отверстие высотой почти в человеческий рост, и через мгновение оттуда показался чрезвычайно довольный Каспар Берзин. – Видел бы ты свое лицо! – сказал он и расхохотался. Следом за ним из отверстия вылез архитектор, и от Ивана не укрылось, что едва ли не впервые на его лице появилась улыбка человека, который имеет основания гордиться собой и проделанной работой. – Вы нашли потайную комнату? – вырвалось у Опалина, когда он обрел дар речи. – Так она существует? – Конечно, существует, – ответил Берзин, стряхивая с одежды пыль. – Можешь сам посмотреть, только не трогай там ничего. Опалин, наклонив голову, полез в отверстие. Он оказался в каменном мешке не самой удачной конструкции, узком и длинном, вписанном в толщину стены. Воздух был спертый, под полом возились и пищали мыши. Света, который проникал из кабинета, не хватало, Иван достал спички и зажег одну из них. Узкий стол, на нем – сложный механизм с рычагами и рукоятками, провода от которых ведут вглубь стены. Спичка погасла, Опалин зажег следующую и двинулся в угол, где ему почудилось что-то темное. Так и есть – простая деревянная кровать с тюфяком, подушкой и казенного вида одеялом, а возле нее на полу какие-то тряпки.