– Вы что-то об этом знаете? – настаивал Платон Аркадьевич. – Да как он может вернуться, если он умер? – проговорила Лидия Константиновна сердито. – Я во сне видела, что он умер, еще до того, как Тата мне написала… Не договорив, она повернулась в сторону двери. На пороге стоял Опалин, еще всклокоченный после сна, однако же застегнутый на все пуговицы. – Доброе утро, – проговорил он хрипловатым голосом. – Я вскипячу молоко, – спохватилась Лидия Константиновна, поднимаясь с места. – У меня вопрос, – обратился к ней Опалин. – Где-нибудь сохранилась старая обувь бывшего хозяина? Того, который спирит. – Старая обувь… – пробормотала учительница, глядя на него во все глаза. – Вряд ли, хотя… Разве что среди хлама на чердаке… Обувь-то уже давно всю экспроприировали, все, что еще можно было носить. – Сделайте одолжение, поищите, – сказал Иван. – Если что, уверен, Платон Аркадьевич вам поможет. – Хорошо, если вы настаиваете… Она удалилась быстрым шагом. Учитель сверлил Опалина взглядом, но тот подошел к окну и выглянул в сад, не обращая на Киселева никакого внимания. – Зачем ты сюда приехал? – внезапно спросил Платон Аркадьевич. – Я имею в виду, на самом деле? Опалин уже собирался ответить «Не поверишь, я и сам ломаю над этим голову» – и вновь инстинктивно почувствовал, что говорить так не следует и что, во всяком случае, бывший красный командир действительно ему не поверит. – Комсомольцы жаловались, – обтекаемо ответил он. – И Бураков наш… – он не стал говорить о белой горячке и выразился иначе: – в переплет попал. Непорядок? Непорядок. Разобраться надо… Разбираться Опалин собирался так: отыскать обувь Сергея Ивановича и проверить, насколько размер бывшего хозяина совпадает со следами, которые Иван видел под своим окном. Кроме того, он решил, что найдет Дарью, по которой вздыхал Кирюха, и допросит ее на предмет того, действительно ли она подбила его забраться в усадьбу ночью и зачем это сделала. Однако Опалину пришлось пересмотреть свои планы, потому что к нему потянулись ходоки. Первым визит нанес Глеб Проскурин. Он в подробностях рассказал о том, что вчера произошло в избе-читальне, заявил, что настроения в деревне зреют контрреволюционные, и потребовал немедленно принять меры. Когда Иван отказался, объяснив, что к его компетенции относятся исключительно дела уголовные, Глеб побурел лицом и прозрачно намекнул, что будет на него жаловаться. – Ты со своей бабой разберись сначала, – посоветовал ему Опалин, решив отбросить церемонии и поставить собеседника на место. – А то всем указываешь, что они делать должны, а сам… – Семья – мещанский, отживший свое институт, – огрызнулся комсомолец. Чувствовалось, что эта фраза для него привычна и что прежде он повторял ее десятки раз. – И вообще, мои личные дела тебя не касаются… – Нет у тебя никаких личных дел и быть не может, раз ты представляешь комсомол, – объявил Опалин в порыве вдохновения. – На тебя люди должны смотреть и пример с тебя брать. Задумайся, какой пример ты им подаешь? Потребительского отношения к женщине? Тебе – удовольствие, а ей что? Аборты? Здоровье гробить? Свинья ты, Глеб – я по-товарищески тебе говорю… Проскурин нервно подергал челюстью и удалился, но даже по его спине Опалин видел, что он не на шутку разозлился. Иван доел запеканку, которую приготовила Лидия Константиновна, и стал пить молоко, но тут явился новый визитер, которым оказался Пантелей Никифоров. Он мял в руках картуз и сбивчиво стал говорить о том, что Кирилл с рождения был дурачком и что он не понимал, что делает, когда забрался в усадьбу. – Ну он же не сам забрался, верно? Его подговорили? – спросил Опалин. Пантелей с жаром подтвердил, что это все происки Дарьи, которая вместо того, чтобы дать его племяннику от ворот поворот, дразнит его и вьет из него веревки. А все потому, что Дарье нравится дохтур, а он ее не замечает. – Это доктор Виноградов, что ли? – удивился Опалин. Пантелей кивнул. – Мы грешным делом думали, что ей фельдшер приглянулся. Она все время на приемы в больницу таскается – то одно, то другое… Но к фельдшеру она не ходит, только к дохтуру. А к ней уже несколько ребят сваталось. Хорошие, один так вообще непьющий… А она все отцу одно и то же – не пойду да не пойду. – А Игнат что? – Кузнец-то? Он сам с норовом, ему приятно, что она в него пошла. Только посмеивается. Но за дохтура он, конечно, ее не отдаст. Такой зять ему не нужен… Когда Пантелей удалился, Опалин поднялся из-за стола и отправился прогуляться. Он дошел до луга, на котором росла трава ему по колено, и остановился, глядя на сиреневые колокольчики. Неподалеку от них рос нежно-голубой цикорий, и невольно Опалин залюбовался. К декоративным цветам он был вполне равнодушен, но некоторые полевые растения трогали его до глубины души. – Тпррру! На дороге, шагах в десяти от него, остановилась лошадь в яблоках. Всадника Опалин узнал сразу – это был Зайцев, местный коммунист, который помогал растаскивать свою жену и Демьянову, когда они подрались в его доме. С того дня Иван его не видел, хотя Платон Аркадьевич несколько раз намекал, что ему не помешало бы навестить Зайцева как представителя власти. – Ты Опалин, верно? – спросил всадник. – Ваня, да? А я Зайцев – Никодим Зайцев. На вид ему было лет 35. Когда он сошел с лошади и подошел ближе, перед Опалиным оказался невысокий жилистый блондин с замечательной открытой улыбкой. Видишь ее, и с человеком сразу же хочется подружиться. – Как там Лидия, не обижает тебя? – спросил Зайцев. Он допустил ошибку, взяв неверный тон, и Опалину сразу же расхотелось дружить с этим человеком. Да, Иван был еще очень молод, но каким бы он ни был, он все же являлся работником угрозыска, и любое проявление неуважения болезненно задевало его. Зайцев, должно быть, и сам понял, что переборщил, потому что включил свою обаятельную улыбку на полную мощность, из-за чего она стала казаться натянутой. – Я пошутил, – проговорил он поспешно. – Слушай, мне сказали, что ты Кирюху поймал… Было дело? Ты пойми правильно: не в моих привычках вмешиваться, но Кирюха… Парню и так несладко приходится. Не знаю, что он натворил… – Он вроде грамотный? – спросил Опалин. – Читать умеет. Пишет еле-еле. Я хотел его подключить к работе в сельсовете, но Пантелей пригрозил, что перестанет его кормить, и он испугался. Для очистки совести Опалин задал несколько вопросов о дочери кузнеца и затем перешел к тому, что его интересовало. – Мне говорили, что твой отец – Евстигнеич – был слугой в усадьбе. Верно? – Верно. А что? – И много лет там служил? – Да уж порядочно, – осторожно ответил Зайцев. Он перестал улыбаться и, как видел Опалин, размышлял, куда клонит собеседник. – Он не упоминал, может, в усадьбе есть какие-нибудь тайники? Потайные комнаты? Судя по лицу Зайцева, вопрос застал его врасплох. – Да нет, откуда… А почему ты решил… – И что, там нет никакого места, где мог бы прятаться человек? Незаметно для остальных? – Если и есть, я ничего об этом не знаю, – ответил Зайцев. – И отец никогда ни о чем таком не упоминал… – Ты не помнишь, усадьбу перестраивали? Ну, когда там поселились братья Вережниковы? – Ограду, по-моему, поставили, земли свои огородили, – сказал Зайцев, подумав. – Ворота сделали новые, деревья какие-то сажали в саду… Это было. Машину электрическую устроили, мебель меняли… Может, и перестраивали дом. Хотя, сколько я себя помню, он всегда такой был. – А как к твоему отцу в деревне относились? – В смысле? – Ну он же вроде как в доме колдуна служил. Что о нем говорили? – Странные ты вопросы, Ваня, задаешь, – усмехнулся Зайцев. – Я ничего особенного не помню. И вообще, отец мой служил не у Сергея Ивановича, а у его брата-инженера. – И что, каково было ему служить? – Отец не жаловался. Он почти все время в усадьбе был или ездил с Федором Ивановичем. В деревне редко появлялся, важничал. – А господа что, круглый год в Дроздово жили, или только на лето приезжали? – Обычно здесь жили, да. Федор Иваныч иногда уезжал по делам или за границу, проветриться. Сергей Иваныч заграницу не любил, там жена его жила. К нему приезжали… ну… разные всякие… К Зинаиде Станиславовне гости ездили… Братец ее двоюродный был управляющим, постоянно мужиков по судам таскал – то за порубки, то еще за что-то… Такой, знаешь, омерзительно вежливый господин. Бывают такие, у которых вежливость хуже любого ругательства – так вот он как раз такой был. Но бабы его любили. Все горничные в доме были его. Лидия все по нему сохла, мечтала замуж за него выйти… Но он не пожелал, хотя Федор Иваныч и говорил с ним, что даст ей приданое. – Даже так? – Да. Федор Иваныч ее отца случайно застрелил на охоте и потом всю жизнь чувствовал себя в долгу перед Лидией и ее матерью, а они ловко этим пользовались. Маменька ее палец о палец не ударила, все охала, какая она несчастная, и проохала до самой старости на всем готовом. Это, брат, уметь надо… – Послушай, ну какое все готовое, – буркнул Опалин, насупившись. – Лидия же училась в Петербурге, у нее лишних денег не было… – Это она тебе сказала? А она сказала, что Федор Иваныч ей выделил столько, что можно было жить безбедно, и она сама все спустила? А ты знаешь, что она с эсерами была связана, и ее даже хотели выслать из столицы, но не выслали благодаря связям Вережниковых? – Опалин оторопел. – То-то же! Зря ты, брат, сразу в усадьбу отправился, а не ко мне. Я бы тебе все рассказал, что к чему – потому что, между нами, эти, которые в усадьбе, мастера темнить… – Постой, постой, – проговорил Опалин, растирая лоб, – давай по порядку. На что Лидия спустила деньги, которые ей дал инженер? – Ну я так понял, на эсеров и спустила. Они у нее все выманили… – И долго она была с ними связана? – А вот это вопрос, Ваня. С тех пор, как она тут учительницей, я ни слова от нее об эсерах не слышал. Чернецкого, ну, управляющего, она иногда вспоминает, а эсеров – нет. – А с Чернецким что стало? – Да ты знаешь, с ним интересно вышло. Он всегда говорил, что ни в какой армии служить не будет и воевать не пойдет. Что он своей жизнью дорожит и ни за кого ее отдавать не будет. Но я точно знаю, что он присоединился к белым и воевал не хуже остальных. Что с ним стало потом, я не знаю. Если в бою не убили, наверное, перебрался за границу, к сестрице Зинаиде. – Тебе отец что-нибудь говорил о золотой посуде, которая была у Вережниковых? – Говорил. – И что с ней стало? – Он сказал, что ее больше нет.