– Да цитата это. – Киселев махнул рукой. – Тебе бы, Ваня, поучиться. Образование – великая вещь, а ты же совсем не знаешь ничего. – То, что мне надо, я знаю, – насупился Опалин. – А чего не знаю, то узнаю. Значит, ты в гражданскую воевал? – Угу. Под Царицыным Троцкий мне руку жал. Потом, правда, расстрелять хотел. – За что? – Ну… Долго объяснять. Он требовал невозможного. Я отказался выполнять приказ. На войне, Ваня, немного надо, чтобы пропасть. Сталин за меня заступился, но из армии меня выкинули. – Так ты Сталина знаешь? – Немного. Он с Троцким на ножах, и заступился, только чтобы ему насолить. Дал эту бумажку, направил меня в Москву. Ну… что мне в Москве делать? Жилья нет, родни нет. В генштабе штаны протирать? Тем более что мне там сказали: «Нам какой-то Сталин не указ». Короче, пошел я опять по учительской линии… Опять стал читать книги, а то я несколько лет их в руки не брал. Тогда же я и сделался толстовцем. Опалин уже открыл рот, чтобы сказать, что поздновато записываться в непротивленцы после того, как по самую макушку замарался кровью – но внезапно понял, что реакция на его слова будет ужасной, и он сто раз пожалеет о том, что произнес их. Это ощущение было для него внове: обычно он говорил, что думал, не размышляя о последствиях своих слов. – Скажи мне вот что, – потребовал он, хмурясь. – Ты всегда спишь в одежде? – Нет. – Платон Аркадьевич протянул руку за бумагой, и Опалин отдал ее. – Тогда почему… – Мне нравится Лидия, – коротко сказал учитель. – Я боялся, что она может быть в это замешана, а ты ее поймаешь. – Ты ее подозревал? – Я и сам не знаю. – Киселев вздохнул. – Слушай, она единственная из нас, кто жил в этом доме раньше. Поэтому… поэтому да, мне было не по себе. Я видел, что она испугана, но… знаешь, я много чего видел в жизни. Люди иногда притворяются так, что до правды нипочем не доберешься. И врут, и выкручиваются, и… – А стол, о котором ты говорил? Ты действительно видел, как он летает? – Хочешь сказать, что мне все приснилось? Я и сам был бы рад так думать. Но я точно знаю, что мне это не снилось. – От кого Лидия узнала, что Сергей Иванович умер? – Одна ее знакомая переписывается с родственницей за границей. Нет, родственница не из эмигрантов, не подумай ничего такого. Ее муж в полпредстве работает. – И что, эта родственница была на похоронах Сергея Ивановича? – Нет. О его смерти сообщили газеты, она прочитала и написала сюда. Почему тебя так интересует Сергей Иванович? – Да так, – уклончиво ответил Опалин. – А почему ты мне не сказал, что он выкопал труп Стрелковой и отрубил ей голову? – Ваня, прости, но это чепуха, – сказал Платон Аркадьевич решительно. – Почему чепуха? Он же вернулся после революции? Его ведь здесь видели? – Никуда он не возвращался. Ваня! Я смотрю, тебе совсем голову задурили… Историю о том, что он вернулся, выкопал комиссаршу и прочее, выдумали местные жители. Им, знаешь ли, не очень-то хотелось отвечать за то, что они натворили, вот они и нашли удобного козла отпущения. – Они натворили? Хочешь сказать… – Я хочу сказать, что Стрелкова расстреляла достаточно людей, чтобы ее в уезде ненавидели лютой ненавистью. Ясно тебе? Ее даже свои не любили и боялись, и это одна из причин, почему они не увезли ее тело с собой, а похоронили здесь, после чего случилось то, что случилось. Я, Ваня, несколько раз встречал таких, как эта комиссарша. Они думали, что получили власть над жизнью и над смертью, и что теперь им никто не указ. И почти все они плохо кончили. Скажи-ка мне лучше вот что, – прибавил бывший красный командир с явным раздражением. – Зачем ты вообще полез в эти старые дела? Там ничего нет, кроме крови, грязи и смерти. – Я думаю, – проговорил Опалин с расстановкой, – что если Сергей Иванович Вережников возвращался сюда после 17-го года, он мог повторить это еще раз. И еще я думаю, что если кто-то кому-то написал, что видел сообщение в газете, это не слишком надежный источник. Я уж не говорю о том, что при желании он мог симулировать свои похороны… – Нет, это… – начал Платон Аркадьевич с удивлением. – С чего ты взял? – спросил он наконец. – С того, что он каким-то образом заставлял карты летать, а столы – вертеться. Никому другому ведь это не удавалось, верно? Столько лет все было спокойно, и вот – его стол опять стал двигаться. Скажешь, совпадение? – Спроси у меня что-нибудь попроще, – проговорил учитель после паузы. – Конечно, если вдуматься… Всякое может быть. Но если… если Сергей Иванович и впрямь вернулся… Он запнулся, но Опалин прочитал его мысли так же легко, как если бы сам был Сергеем Вережиниковым, магом и чародеем. Если хозяин вернулся, Лидия Константиновна должна об этом знать – или как минимум подозревать. Не может быть, чтобы она ничего об этом не знала. Однако вслух Иван сказал другое: – Если он вернулся, он должен где-то жить и чем-то питаться, вот в чем дело. – Невольно он почти повторил фразу, которую ему сказал Кирюха. – Вопрос в том, где именно. – А рапира? Ее ты как объясняешь? А портрет? Ведь если Сергей Иванович действительно вернулся… слушай, он должен был первым делом уничтожить портрет, чтобы его никто не узнал. Зачем вешать его на прежнее место? – Может быть, портрет повесил вовсе не он, – отозвался Опалин. – Может, тут замешан еще кто-то. Что ты думаешь об этом Кирилле Снегиреве? – Что тут думать? Забитый он. Влюбился в Дашу, но она себе на уме. За нищего она не пойдет. Да даже если бы она и хотела, ей отец не позволит. Кузнец – он такой. Иван потер глаза. Он чувствовал, что его клонит в сон, и еще – он сознавал, что безнадежно проштрафился со своей ловушкой для призрака. Ни на шаг вперед он не продвинулся в расследовании. Да, он узнал, что Киселев воевал, и что деревенского батрака девушка подбила забраться ночью в усадьбу – но все это никак не проясняло основного вопроса. – А ты, Ваня, молодец, – неизвестно к чему добавил Платон Аркадьевич. Опалин, которого хвалили редко, невольно напрягся. – Другой бы арестовал Кирюху да попытался бы все свалить на него. А ты не стал. Думаешь, ищешь… Это хорошо. – Мои товарищи в Москве серьезными делами занимаются, бандитов ловят, – проворчал Иван, исподлобья глядя на собеседника. – А я тут застрял… С одним привидением разобраться не могу. Какой я молодец? Разве не видишь – не выходит у меня ни черта. Эх! Он безнадежно махнул рукой и шагнул к двери. Глава 18 Визитеры – У Пантелея-то, Кирюха-то, слышали, чего учудил? – Ну? – Ночью в усадьбу залез. – Ай, ай! – А там энтот! С пистолетом! И как начнет палить… – Убил? – Не, не убил. Промахнулся. – Ай, ай! Матушка Анастасия всплеснула руками. Ее собеседница Клавдия Зайцева выдержала паузу и спросила: – Кроликов-то возьмете? Смотрите, только вам предлагаю! А то другие возьмут, охотников много… Но жена священника дипломатично ответила, что у них и с курами хватает хлопот, и отправилась дальше. В лавке ей сообщили историю ночного приключения Кирюхи – с той только разницей, что московский агент стрелял в него и попал не то два, не то три раза, так что племянник Пантелея теперь лежит раненый. Кроме того, вчера комсомольцы устроили у гробовщика собрание с демонстрацией фильмов и обличением отца Даниила как нетрудового элемента и паразита рабоче-крестьянского класса. Показанная после выступления комедия имела живой успех, а лента с похоронами товарища Ленина вызвала неожиданные отклики, самый мягкий из которых был «Туда ему и дорога», из-за чего чуть не случилось драки. – Ах, ах, что творится, – сказала матушка Анастасия, качая головой. – А бедный Кирилл серьезно ранен? Пока в деревне на все лады обсуждали то, что случилось в Дроздово ночью, Ванечка Опалин спал сном младенца. Он проспал завтрак и пробудился уже после десяти утра. Взгляд его скользнул по обстановке и уперся сначала в рапиру, которая лежала на стуле, а затем в натюрморт с ананасом и золотой посудой, висящий на противоположной стене. Опалин закрыл глаза, отгоняя от себя мысли о работе, но ничего не вышло. Его не покидало ощущение, что он увяз и беспомощно барахтается, не зная, куда двигаться. Он ненавидел это состояние, как вообще ненавидел все, из-за чего начинал чувствовать себя неопытным, слабым, недостаточно готовым – одним словом, не на высоте положения. Повернувшись в постели, он с досадой стукнул по подушке кулаком. «Вернусь в Москву, и все будут спрашивать: ну что, поймал привидение? И что я им скажу? Тычусь во все стороны мордой, как слепой щенок, а толку никакого…» Тем временем в столовой Лидия Константиновна в очередной раз переставила прибор, предназначавшийся отсутствующему, и посмотрела на большие напольные часы с боем, которые неведомо как пережили две революции и гражданскую войну и до сих пор шли исправно. Часы эти, по правде говоря, некоторым образом вдохновляли Ермилову: глядя на них, она думала, что какие бы ужасы ни происходили вокруг, надо продолжать заниматься своим делом. Бунтовали крестьяне, немцы шли на Петроград, империя рассыпалась, как карточный домик, комиссары ломились в Дроздово, брат шел на брата, свирепствовал тиф, а часы все равно отстукивали время, и ничто не могло заставить их изменить своему предназначению. Лидия Константиновна подозревала, что в неповоротливых на вид часах таились бездны коварства: они подчиняли себе всех, кто утверждался в доме, и каждый новый властелин усадьбы неизменно заводил их, так что часы никогда не простаивали. А ведь они не отличались ни красотой, ни изяществом, и бой их был хрипловат, и маятник стучал по-телеграфному сухо. – Может быть, разбудить его? – в который раз предложила она, имея в виду Опалина. – Не надо, Лидия Константиновна. Пусть спит. – И Платон Аркадьевич не без раздражения добавил: – Слушайте, ну стоит ли так из-за него суетиться? И готовите для него, и молоко ему кипятите, как будто у вас своих дел нет. – Меня беспокоит этот ордер, который он с собой привез, – сказала Лидия Константиновна. Она села за стол и сцепила пальцы. – Вы знаете, с кем он говорил, только сойдя с поезда? С Виктором Терешиным, а Терешин – из ГПУ. – Он из транспортного ГПУ, которое занимается охраной путей сообщения, – проворчал Киселев. – Это не то, что вы думаете. Это как раньше на станциях жандармы за порядком следили. – Транспортное, не транспортное, какая разница, – отмахнулась Лидия Константиновна. – Я чувствую, словно… словно тучи сгущаются над всеми нами. – Она нервно провела ладонями по лицу. – Странно, что агент отпустил Кирилла. Он же был злой, как… как собака. – Да ну, что вы, Лидия Константиновна… – Вы ничего не понимаете, Платон Аркадьевич. Вы на него смотрите и думаете – а, молодой, неопытный. Но он же опасен! С этим пистолетом, с ордером… Он любого может арестовать, разве вы не понимаете? – Лидия Константиновна, – проговорил учитель, сделав над собой усилие, – вы чего-то боитесь? Нет, погодите, – быстро добавил он, торопясь точнее выразить свою мысль. – Бояться кого-то, потому что у него ордер – одно, а бояться, если действительно что-то есть… Вчера, например, он сказал, что думает, будто Сергей Иванович вернулся в усадьбу и где-то прячется. Вам ничего об этом не известно? Учительница открыла рот и недоверчиво уставилась на собеседника. – Сергей Иванович? Но… как же…