– Ну да, чтобы она поднималась в воздух сама собой. – Гм. – Доктор задумался. – Должен признаться, что такими вещами я не занимался. Хотя, если обратиться к физике Краевича… Магнитом, наверное. – Магнитом? – Да, магнит притягивает железо, и это свойство можно использовать, чтобы… – Ага, понял. – Опалин вздохнул. – Но там нет никаких магнитов. И потом, стол, который летал – он деревянный. – Я думал, вы имели в виду что-то металлическое. – Да. Но это было уже после стола. Виноградов пристально поглядел на собеседника, но благоразумно решил оставить свои вопросы при себе. «Опять что-то случилось в усадьбе… Кончится тем, что кого-нибудь там убьют». Он подумал об этом без намека на волнение, зная, что в случае возможного убийства ему же и придется делать вскрытие. А доктор Виноградов был так устроен, что предпочитал лечить живых. – Помните, я еще в прошлый раз… – Опалин замялся. – Так вот, чтоб вы ничего такого не думали, скажу сразу же. Я ничего не пил. – И вы абсолютно уверены, что все это произошло на самом деле? – Если я видел своими глазами… Конечно, уверен. Взгляд доктора Опалину не понравился. – Что? – резко спросил юноша. – Понимаете, – заговорил Виноградов, тщательно подбирая слова, – есть вещества, которые… Одним словом, они могут вызвать галлюцинации… видения, которые человек не сумеет отличить от реальности. – Опалин открыл рот, собираясь протестовать. – Строго между нами: вы совершенно уверены, что никто не мог подмешать вам, ну хотя бы в еду… И тут у Ивана пропала всякая охота спорить с доктором. Он вспомнил, что уже несколько дней ел то, что давала ему Лидия. Значит, если рассуждать логически, она вполне могла подсыпать ему чего-нибудь этакого. И внезапно он вспомнил еще одно – что когда-то она была сестрой милосердия, и что вещества, которые имел в виду собеседник, для нее уж точно не были тайной. – Вот же ж… Он выругался и присел на пень неподалеку, чтобы собраться с мыслями. Виноградов докурил папиросу и оглянулся на здание больницы. Мысленно он был уже там и прикидывал, чем вылечить запущенный отит, который грозил пациенту серьезными осложнениями. – Доктор, – серьезно сказал Опалин, – я прошу вас никому не говорить о том, о чем мы сейчас… И вообще… – Разумеется, – кивнул Виноградов. – Извините, мне надо идти. Он удалился, а Опалин отправился в деревню, поговорить с комсомольцами. От первого же встречного он узнал, где искать Демьянову и Проскурина, и заодно выслушал предысторию избы-читальни с множеством живописных подробностей. Когда он вошел, комсомольцы как раз спорили о привлечении кинопередвижки. – На голое обличение народ не пойдет, – говорил Проскурин. – А вот если мы в конце покажем бесплатную фильму… Слово «фильм» в то время употреблялось в женском роде. – Ну и как фильма с Китоном поможет нашему делу? – возражала Демьянова. На лице у нее были ссадины, оставшиеся после столкновения с воинственной Зайцевой, углы рта оттянулись книзу. Она явно обрадовалась появлению нового лица и сказала подчеркнуто громко: – Здорово, товарищ Опалин! – после чего крепко, по-мужски, пожала его руку. – О, Ваня, ты как раз, – объявил Проскурин. – Слушай, повлияй ты на владельца кинопередвижки, а? Кулак, чистый кулак! Не хочет нам помогать с бесплатной фильмой, я, говорит, за деньги работаю… Кинопередвижкой тогда называли проектор, который возили из деревни в деревню на лошадях и устраивали сеансы там, где еще не было кинотеатров. Фильмы обычно попадались старые, проверенные временем – комедии, мелодрамы с Верой Холодной, титры которых были написаны еще по старой орфографии, так что по-своему Демьянова была права, когда говорила, что кино им ничем не поможет. Проскурин же мыслил иначе: объявление о бесплатном фильме поможет заманить побольше зрителей, которым оратор будет раскрывать глаза на грабительскую сущность отца Даниила. Гостю не очень понравилось, что его пытались привлечь к решению проблем, которые его не касались, но он не хотел ссоры и потому уклончиво пообещал поговорить с владельцем кинопередвижки. – Он у Пантелея Никифорова остановился, – сказал Проскурин. – Ты с ним обязательно поговори, а если понадобится, то припугни. Пусть проявит сознательность, мы же не для себя просим… – А где вы столуетесь? – спросил Опалин, который вообще-то пришел сюда по совсем другому поводу. Он хотел разузнать, можно ли ему наладить свое питание отдельно. – Да пока нигде, – удрученно ответил Проскурин, глядя на него с высоты своего немалого роста. – Местные комсомольцы подкармливают. Дуня вчера пыталась картошку сварить, чуть избу не спалила. – Тебе надо, сам и вари, – огрызнулась Демьянова. – Я тебе говорила, что я не кухарка. И не прачка! Опалин понял, что разговоры об этом, наряду с нежеланием Проскурина расписаться, составляли главный камень преткновения между его собеседниками, и ему стало скучно. Все это попахивало мещанством, и даже хуже того – безнадежной пошлостью, которую он инстинктивно не переносил. – Слушай, Вань, а это правда, насчет портрета? – спросил у него Проскурин, очевидно, желая сменить тему. – Правда, что он сам собой вернулся на место? Замявшись, Иван подтвердил, что так оно и есть. – Боже, как же я хочу в Москву, – неожиданно проговорила Демьянова, и неподдельная тоска зазвенела в ее высоком чистом голосе. – Не божись, – одернул ее комсомолец. – Иди ты к черту! Тут Иван, не дожидаясь продолжения, сбежал и даже не стал прощаться. Но когда он шел по деревне, он встретил Марфу, которая стала расспрашивать, верно ли говорят, что в усадьбе колдуна опять что-то стряслось. Из корзинки, которую Марфа несла с собой, выглядывала утка, и, казалось, она тоже прислушивается к сбивчивым объяснениям Опалина насчет портрета. Он вернулся в усадьбу недовольный собой и всем светом. Марфа подтвердила, что столоваться ему негде, если, разумеется, он не станет платить втридорога за всякий продукт. Правда, она добавила, что у нее пропасть огурцов, и если он как-нибудь зайдет, она снабдит его ими. Но Иван сомневался, что на одних огурцах сумеет долго протянуть. В холле было тенисто и прохладно. Он покрутил головой, рассматривая стенгазеты, после чего, сделав над собой некоторое усилие, отправился проведать телескоп. Тот так и стоял в классной комнате, где Опалин оставил его ночью, и казался безобидной принадлежностью учебного процесса. Иван протянул руку, но не смог заставить себя коснуться прибора. Шепотом чертыхнувшись, он отправился искать Ермилову и Киселева. Проходя мимо бывшего кабинета Сергея Ивановича, Опалин не удержался и заглянул внутрь. В следующее мгновение сердце его подпрыгнуло в груди, и он буквально прикипел к месту. На столе, на котором еще недавно ничего не было, лежала старинная рапира с богато украшенной рукоятью. Глава 15 Беспокойная ночь – Что-то наш Чичиков неважно выглядит, – заметил Платон Аркадьевич. Он сидел возле стола, на котором Лидия Константиновна резала овощи для окрошки. Взяв листок петрушки, учитель принялся его жевать. – Перестаньте называть его Чичиковым, – с укором шепнула учительница. – Ну не Холмсом же его называть, тем более что он сам против, – хмыкнул Киселев, блеснув глазами. – Ночью зачем-то телескоп таскал. Я уж боялся, он его разбил. Посмотрел – вроде не разбил. Странный он все-таки! – Зачем ему телескоп? – рассеянно спросила Лидия Константиновна. – Ну, может, чтобы следить, кто подходит к дому. Да! Тут Зайцева приходила, спрашивала, не купим ли мы кроликов. – Зачем? – Как зачем? Выращивать их, а потом есть. Мех, опять же, и размножаются быстро. А с крольчатником я вам помогу. – Я не смогу убивать кроликов, – пробормотала Лидия Константиновна, передернув плечами. – Я… простите, я даже шею курице свернуть не могла, когда есть было совсем нечего. Нет. Хватит с меня того, что я выращиваю в саду… – Ну я буду их убивать, – предложил Платон Аркадьевич. Собеседница поглядела на него и неожиданно разразилась истерическим смехом. – Что с вами? – встревожился учитель. – Ничего. – Она вытерла слезы, выступившие на глазах. – Зайцева предложила кроликов… Зайцева – и кролики… Не понимаете, да? Смешно! Только вы плохо ее знаете, Платон Аркадьевич. Если она продает, значит, кролики либо больные, либо никуда не годятся… О-о! Она рухнула на стул, таращась на Опалина, который возник в дверях кухни, держа на весу старинную рапиру в ножнах. – Что это за штука? – спросил гость без всяких околичностей. Киселев поднялся с места, удивленно покосился на рапиру, взял ее и уверенным движением вытянул клинок из ножен. – Где ты это нашел? – спросил он с изумлением. – Я нашел? – раздраженно повторил Опалин. – На столе эта сабля лежала. Напротив портрета. – Это не сабля, это рапира, – сказал Платон Аркадьевич, повертев клинок в разные стороны, так что Опалин укрепился в мысли, что с учителем, который так хорошо разбирается в оружии, что-то нечисто. – Может, даже итальянская работа… хотя я не знаток, черт меня дери. Лидия Константиновна, с вами все в порядке? – Я знаю, что это такое, – прошелестела учительница. – Она принадлежала Сергею Ивановичу. Была в коллекции старинного оружия, которую он унаследовал от отца и… и расширял… Я не видела ее много лет. И вы нашли ее на столе? – Она обернулась к Опалину. – Как же она туда попала? – Я думал, кто-то из вас принес ее, – хмуро бросил Иван. Он протянул руку за рапирой, и хотя Платону Аркадьевичу явно не хотелось с ней расставаться, он вернул клинок в ножны и с сожалением протянул оружие Опалину. – Знаешь, Ваня, я тебе честно скажу: если бы у меня была такая вещь, я бы никому ее не отдал. Видел, какой изгиб у гарды, какой до сих пор острый клинок? И ни пятнышка ржавчины, заметь, хотя оружие давно не чистили. – Это была шпага Цезаря Борджиа, – сказала Лидия Константиновна больным голосом. Платон Аркадьевич посмотрел на нее с изумлением. – Борджиа? Позвольте, это же… ну да, 1500 год. Плюс-минус несколько. Нет, Лидия Константиновна, это не может быть рапира Борджиа. Восемнадцатый век, ну, может, семнадцатый, но не раньше.