– Помню, как в «Демоне»… – Виноградов вздохнул и обмяк. – Ладно. А я что, кого-то убил? – Убил? – Ну раз уж вы здесь. – Я хотел поговорить с вами о призраке в Дроздово, – мрачно ответил Иван, чувствуя, что не справляется и что беседа течет по какому-то невразумительному руслу. – И о том, почему вы оттуда уехали. – Да какой призрак, – отмахнулся Виноградов, – чепуха. Он потер лицо, чтобы прийти в себя. Его тонкие пальцы дрожали. – Думаете, никакого призрака на самом деле нет? – спросил Опалин. – Конечно. Это… – доктор сделал туманный жест. – Простите, что не предлагаю вам сесть… Садиться и впрямь было некуда. Опалин скрестил руки на груди и прислонился к подоконнику, разглядывая своего собеседника. – Вы что-то знаете о призраке, Дмитрий Михайлович? Вам известно, кто этим занимается? – Мне? Нет. – Хорошо. – Опалин немного подумал. – Вы знаете, что призрак – не призрак, и все-таки вы уехали из усадьбы. Почему? Доктор скривился. – Не люблю, когда из меня делают дурака, – решительно ответил он. – Кто делает? Однако Виноградов сразу учуял, что его подталкивают назвать конкретное имя, то есть фактически выдвинуть обвинение, и холодно поглядел на Опалина. – Слушайте, я не для того несколько лет резал трупы в анатомичке университета, чтобы верить в каких-то призраков… Мне стало неуютно в усадьбе, и я съехал. Лидия Константиновна вздрагивала при каждом шорохе… Эта… комсомольская барышня вся извелась из-за своего жениха… Когда у него случился эпилептический припадок, он чуть язык не проглотил. Мог бы и умереть, если бы я не оказался рядом. Значит, не такой уж ты плохой врач. Какого же черта ты ломаешь свою жизнь? – А Киселев? – вырвалось у Ивана. – Что Киселев, простите? – Он сильно испугался? – Ему по чину не полагается. – Дмитрий Михайлович впервые позволил себе что-то похожее на усмешку. – По какому такому чину? – спросил Опалин после паузы. Доктор не стал отвечать. Он сидел на кушетке, привалившись к стене. Все краски в его лице словно выцвели, и он явно испытывал упадок сил. Серо-голубые глаза его блестели, но даже человек, слабо знакомый с медициной, сразу же понял бы, что это нездоровый блеск. – Вам что-то известно об Платоне Аркадьевиче? – спросил Иван настойчиво. – Как же я устал, – пробормотал доктор без всякого выражения. – Вчера приходил, задавал глупейшие вопросы, теперь вы… – Кто к вам приходил вчера? – Этот… с петлицами… И тоже из Москвы. – Бураков? Он не мог приходить вчера. Он был тут раньше. – Значит, у меня в голове все перепуталось. – Дмитрий Михайлович вздохнул. – Я считал, что они умнее. Но хватило тряпья и фосфора, чтобы все всполошились. – О чем вы, доктор? – Да призрак этот. Бледный и светящийся… какая-нибудь светлая тряпка, вымазанная фосфором. Мистификация, – проговорил он отчетливо, и глаза его сверкнули. – А стол? – Что? – В усадьбе есть стол, который летал и стучал. Как его вы объясняете? – Молодой человек, – внушительно ответил доктор, – летающие столы вы можете видеть только в одном случае: если у вас delirium tremens. Ясно? Белая горячка, – сжалился он, видя, что Опалин его не понимает. – Или какая-нибудь иная форма бреда, осложненного галлюцинациями. Но обычно речь идет именно о белой горячке, потому что… – Однако два человека видели, как этот чертов стол движется, и никто из них… – Да неужели? Они вам сказали, а вы поверили? У них есть свидетели? Лидия Константиновна будто бы видела. Платон Аркадьевич будто бы видел… И каждый из них был совершенно один, когда это происходило! Опалин открыл рот. Ему было стыдно сознаться, но считая, что почти разгадал тайну призрака, он все же не представлял, как объяснить движущийся сам собою стол. Он подозревал, что тут замешана какая-то хитрая машинерия, и пожалуйста – доктор-морфинист с ходу сумел предложить самое простое и убедительное решение. – Я понял, – заговорил Опалин возбужденно. – Вы уехали из усадьбы, потому что решили, что они вас разыгрывают. Даже если бы в доме были какие-то секреты, кому их не знать, как женщине, которая жила в нем много лет? А Киселев явно к ней неравнодушен… Он умолк, спохватившись, что увлекся и поведал собеседнику больше положенного. – Я устал ломать себе голову, – проговорил Дмитрий Михайлович безжизненным тоном. – Видите ли, Каспар… – Меня зовут Иван, – довольно сухо напомнил Опалин, который был чрезвычайно чувствителен к попыткам исказить его имя и фамилию. – Правда? – Доктор помолчал, что-то соображая. – Позвольте мне быть с вами откровенным, милостивый госуд… а, черт, товарищ. – Он решительно потер виски. – Милостивый товарищ, мне совершенно все равно, что там в усадьбе затевается. Я просто не хочу никоим образом быть причастным… Это же игра с огнем, поймите, причем в самом буквальном смысле. В конце концов деревенские могут вспомнить прежние навыки и… и попытаться сжечь усадьбу снова. Дважды, если я правильно помню, им это не удалось, но если они опять примутся за свое… – Он вздохнул. – Вообще я хочу только одного: чтобы меня оставили в покое. Все. Он умолк и стал правой рукой нервно чесать левую ниже локтя, словно все у него там зудело. – Вы мне очень помогли, Дмитрий Михайлович, – решился Опалин. Он отлепился от подоконника, к которому прислонялся, и шагнул к двери. – Я? Да бросьте. – Нет, правда. Спасибо, доктор. Если вы вдруг понадобитесь… я смогу вас тут найти? Вы здесь живете? – Да, – кивнул Виноградов. – Только это не жизнь, – медленно закончил он, когда дверь затворилась. – И даже не существование. Опалин отправился на поиски фельдшера, который разговаривал в кабинете со старушкой с костылем, которую Иван уже видел в приемном покое. – Можно? – попросил Опалин, просунув голову в кабинет. – На два слова. Насупившись, Горбатов вышел к нему. – Слушай, – смущенно начал фельдшер, – он не всегда… Ты не думай… Он блестящий врач, его обстоятельства прижали… Из комнаты в Москве выписали, жена бросила… – Ему лечиться надо, – сказал Опалин. – Ты не знаешь, может, у него есть знакомый врач, который… э… занимается такими случаями? Фельдшер задумался. – Может быть, профессор Дробинский… Дмитрий Михайлович как-то упоминал, что учился у него… И профессор вроде бы… ну… У него клиника… – А что ж Виноградов к нему не обратится? – По юношеской привычке Опалин рубанул с плеча. – Ты что, думаешь, ты так просто к нему попадешь? – усмехнулся фельдшер. – Понимать надо! Профессор Дробинский – величина… Эх, было бы все так легко… Я бы сам его туда отправил. – Он тяжело вздохнул. – Когда Дмитрий Михайлович в порядке… ну, более-менее… это ж такой врач, такой врач! Помню, принесли к нам селькора… Герасимова… Упился, мол, до смерти. Дмитрий Михайлович только на него посмотрел – нет, говорит, его топили… Держали и топили. Вскрыл – и точно, в легких вода… – Да, я помню, – хмуро кивнул Опалин. – Герасимов не с той бабой спутался… – Ты что! – Фельдшер быстро оглянулся и понизил голос. – Его за то убили, что он селькором был… всех выводил на чистую воду… Бабу ту уже потом приплели, когда стало ясно, что скрыть убийство не удастся… А она с кем только не блудила… И на суде горой друг за дружку стояли… Потому и сроки получили, можно сказать, пустячные… Опалин нахмурился. Совсем недавно он готов был поверить, что комсомольцы сказали ему правду и что убийство селькора не имело никакой подоплеки, кроме личной. Теперь же оказалось, что все было совсем не так. Да еще убийство изначально пытались выдать за несчастный случай, и если бы доктор Виноградов был не в порядке, он вполне мог не заметить… «Не, в этих местах надо держать ухо востро», – решил Опалин. Он попрощался с фельдшером и направился к ожидавшей его карете – пардон, телеге. Глава 11 Дела минувших дней – Тот момент, когда начинаешь воспринимать жизнь как шагреневую кожу, которая сокращается с каждым днем, и есть начало старости, – сказал Платон Аркадьевич. – Верно я говорю, Лидия Константиновна? Ермилова машинально поправляла шаль на плечах. Услышав вопрос учителя, она подняла глаза. Вообще она недолюбливала разговоры о старости, о смерти, и ей всегда было нелегко поддерживать их.