Стену они увидели задолго до того как подъехали к ней — по долбанным прожекторам… Стена — это было физическое воплощение самой Холодной войны, ничего подобного не было ни в одной стране Европы. Восточные немцы называли ее «Антифашистским оборонительным валом», хотя ее предназначение было строго иным. Как и всё в этой долбанной коммунистической стране. Стена была предназначена не для того, чтобы останавливать фашистов, идущих в социалистический рай — а для того чтобы из социалистического рая люди не бежали в проклятый, гнилой Запад[38]. Не бежали к продуктам без очередей, машинам, которые могут развивать более ста километров в час, дорогам на которых не трясет, свету, который не дают по часам, и прочим приметам гниения и увядания… Два ЛендРовера, относящихся к БАОР — остановились на обочине дороги рядом с колонной из трех автомобилей ЛИАЗ. На автомобилях были восточногерманские номера… В ЛИАЗах были гражданские, один из них снял пломбу со своего грузовика, открыл воротину полуприцепа. — Лезьте, только осторожно. Несколько мужчин, с большими сумками, одетыми в хорошо узнаваемом стиле Восточной Европы — мешковатость и побольше темных тонов — протиснулись в узкую щель между коробками и стенкой кузова. Там двойной стенкой было отгорожено отдельное помещение… — Черт… а тут вентиляция есть? — Вон, смотри… — Пока не включайте. Офицер БАОР пожал руку переправщику — капитану Штази — и водители принялись заставлять щель коробками. … Пропускной пункт был всего в нескольких километрах, он был скорее автомобильным, чем пешеходным. Царство бетона и яркого цвета. Пограничный пункт ГДР был отнесен вглубь территории на случай силового прорыва, на дорогу — уставились пулеметы. Вежливые и корректные западногерманские пограничники машины почти не досматривали, то, что покидает их страну, их не особо волновало. Машины тронулись по огороженной с обоих сторон высокими стенами бетонной трассе к КПП — навстречу восточным пограничникам. Те в отличие от Запада проявили к машинам повышенный интерес, тем более, что была ночь, больше машин не было, а обер-лейтенант, который командовал, был молод и ретив. Он преувеличенно внимательно изучил документы, а потом повелительно махнул рукой. — Загоняй машины вон туда, на яму! Будем проводить усиленный досмотр! Из головного ЛИАЗа выбрался человек в штатском, но по выправке — военный. Он подошел к начальнику пограничного участка. — Стой! — отреагировал тот и вскинул автомат. — Ты сейчас вот-вот заработаешь билет в один конец до психушки, сынок, — сказал тот, — а то и до могилы. — О чем это вы? — О том, что ты видимо новенький, так? Видишь вот эту отметку? Она означает, что мы не подлежим никакому досмотру. — Мне на инструктаже ничего такого не говорили! — Потому что никто не станет такое говорить. Мы возим западные товары, закупленные для высокопоставленных товарищей. И об этом не станут говорить на инструктаже. Лейтенант явно засомневался. — Если хочешь, можешь запросить начальство. Только потом не удивляйся, если поедешь на границу с Польшей. Будешь там разбираться с бедолагами-спекулянтами, которые пробираются к нам чтобы колбасы купить; в Польше-то и колбасы уже нет. — Герр обер-лейтенант! Герр обер-лейтенант! — к ним бежал молоденький пограничник, сумка с запасными обоймами смешно билась по боку. — Секретная телефонограмма! Секретная телефонограмма! — Еще громче закричи, идиот, — досадливо отозвался обер-лейтенант, — так, чтобы на той стороне услышали — дай сюда! По мере прочтения — брови лейтенанта поднимались все выше, в конце концов он встал в стойку смирно и щелкнул каблуками. — Извините, герр капитан! Я новенький и… — Оно и видно. Давай сюда… Штатский взял бланк телефонограммы и сжег его. А пепел растер башмаком. — Больше не смей нас останавливать. — Слушаюсь! — Вот… держи… Мальборо, настоящие. Американские. Держи еще, поделись со своими солдатами. И помалкивай… … Виктор Колдфилд… Он первый раз был за занавесом и сейчас жадно впитывал все, что видел, слышал и понимал. Благо немецкий его был отнюдь не школьным — три года в БАОР давали о себе знать. Странные автомобили, которых большинство на улице — из знакомых только вездесущие Жуки, какие, видимо, закупали централизованно. Прямоугольные из светлых бетонных плит дома. Передачи для детей с гоблином и пчелкой. Серая, однотонно одетая толпа, в которой выделяются те, кто имеет возможность покупать западные вещи или те, кому присылают родственники — как бабочки на фоне серой прошлогодней травы. Почти нет всяких лавочек, которые так привычны по западным городам, люди здесь покупают в больших магазинах, если там, конечно, есть что купить. Огромные плакаты везде — Ленин, Маркс, Энгельс. ГДР гордится тем, что является страной, где жили двое из троих основателей коммунистической доктрины. С контактом он должен был встретиться в парке, которые здесь назывались «парки отдыха трудящихся» — только в них почему то не было типичных для таких парков в Англии американских горок и аттракционов. Контакт оказался живчиком, лет тридцати с чем-то, одетым в джинсы, кожаную куртку и с золотыми зубами. Если не смотреть на золотые зубы — подобных типов полно на улицах Белфаста. — Ты гость из Бремена? — Да, — ответил Колдфилд, сжимая в кармане Вальтер ППК, обычное оружие для «наблюдателей» в Белфасте. — Иди за мной. Вместе они вышли на улицу, гость указал на довольно новую Ауди. — Садись. — Куда мы едем? — Ты же хотел получить посылку? От дядюшки из Берлина? Колдфилд сел в машину. … Машину живчик вел нагло, к удивлению — другие участники движения это воспринимали как должное. По-видимому, почти новая Ауди-100 — это повод хамить на дорогах. Они приехали в какое-то огороженное место, где живчик указал на стоящие в рядок машины. — Вот эти. Забирай. Не знаю, какому придурку потребовалась советская Волга, но это не мои проблемы. — А посылки? — Сейчас заберем. Учти, таскать не буду. Ключи. Колдфилд поймал ключи. — Они, по крайней мере, заправлены? — До заправки доедешь. Ему нравился настрой этого типа — дай ему палец, всю руку откусит, но при этом нет того безумного блеска фанатизма в глазах, какого полно в Белфасте. Просто парень зарабатывает себе на хорошую жизнь. — Слушай, друг, — неожиданно сам для себя спросил Колдфилд — а тебе тут нравится? — Здесь? Здесь — супер! Колдфилд с сомнением оглядел грязный забор, непонятное, вероятно оставшееся с войны строение, лужу на въезде. Живчик понял намек и поднял руку — в ней была вожделенная голубая бумажка, сто марок ФРГ. — Видишь? На эту бумажку здесь можно прожить неделю. Там — один раз сходить в магазин. Понимаешь? ГДР, трасса. 18 февраля 1989 года Когда этот козел каким-то чудом увернулся из-под колес грузовика — Френк Хемни, бывший водила-дальнобойщик, пойманный за перевозкой взрывчатки на своей фуре, отсидевший и уже ставший активным боевиком ГГД[39] — выругался на языке, на котором никто кроме него не понимал. Это был кант или шелта — язык тревеллеров[40]. — Сукин сын! — Что ты говоришь? — переспросил сидящий рядом Колдфилд. — Он вывернулся! Ушлый сукин сын.