– Я же сказал, что не люблю их, – произносит Алекс обыденным тоном. – Ты специально сейчас напомнил мне про тот вечер? – Ты спросила, я ответил. Никакого скрытого смысла, Марион. Я отворачиваюсь от него, уставившись в окно, и закрываю глаза. Воспоминания о том вечере всплывают в сознании, и мне никак от них не убежать… Когда мне было пятнадцать лет, Алекс встречался с девушкой, которую звали Мано. Она мне сразу не понравилась. Хоть внешность у нее было просто ангельской. Большие голубые глаза, светлые волосы, очень стройная, даже миниатюрная, прямо действительно – ангел во плоти. Все равно в ее взгляде я замечала что-то отталкивающее, что-то очень расчетливое и неприятное. Она всегда задевала меня, когда никто этого не видел. При каждом удобном случае напоминала мне, что я в этом доме – падчерица, а затем, при Алексе, тут же расхваливала меня и мое чувство юмора, когда я отвечала ей колкостью. В день нашей первой встречи я осознала, что такое ревность. Возможно, в тот момент я не понимала, откуда она взялась. Однако когда я видела, как Алекс обнимает Мано, целует ее, смешит, мне становилось не по себе. Разумеется, во мне говорили мои комплексы, и, так как Алекс своим поведением успел убедить меня в моей исключительности и значимости, мне было неприятно, что есть еще одна мадам, которой он уделяет свое внимание. Мано стала неотъемлемой частью нашей жизни, каждой бочке затычка. Она перла вперед словно локомотив, не давая свободно вдохнуть. Но не всегда. Порой Мано казалась легкой как перышко, она шутила, вся светилась, и рядом с ней было приятно находиться. Но очень скоро я поняла, что это – своеобразная роль. Именно этой ролью она подцепила Алекса и играла ее часто, чтобы он не успел очухаться и увидеть ее истинное лицо. Но, мне кажется, женская природа позволяет нам на некоем интуитивном уровне чувствовать подвох, ложь и узнавать стерву даже в ангельском обличии. У мужчин эта врожденная интуиция немного притуплена, а у Алекса, как я смогла убедиться, и вовсе отсутствовала напрочь. Порой мне хотелось встряхнуть его и сказать: «Открой глаза, осел! Тебя обводят вокруг пальца, как последнего идиота!» Но, разумеется, я этого не делала. Я тихо наслаждалась семейными ужинами, придумывала заранее шутки, чтобы впечатлить Алекса, и всячески старалась как можно больше времени проводить за разговорами с ним. Александр был отменным рассказчиком, в семье ходила поговорка, что даже если он сходит в магазин за хлебом, то преподнесет это настолько грандиозно и смешно, что мы все повалимся от хохота, держась за животики. А еще Алекс всегда был очень любознательным, а я – любопытной. Он мог рассказывать мне про мифы Древней Греции, Вторую мировую войну, военные кампании Римской империи, и я впитывала каждое слово его историй. Мне с ним было хорошо, комфортно, уютно и до чертиков интересно. Как-то я услышала, что Алекс с Мано обсуждали новый ночной клуб в Париже. Мано то и дело касалась Алекса, и мне было неприятно на все это смотреть, но я решила отбросить ревность и попытаться поучаствовать в разговоре. – Чем этот клуб отличается от других? – спросила я как бы между делом. И если Алекс никогда не общался со мной так, словно я слишком маленькая, Мано при любом удобном случае это подчеркивала. Тот вечер не стал исключением, и, высокомерно сверкнув глазами, она заявила: – Ты все равно не поймешь. В скольких клубах ты успела потусить, мелкая? Последнее слово было произнесено наигранно весело, словно она не унижает меня, а всего лишь сюсюкает с трехгодовалым ребенком. Меня это задело, было ощущение, что я какая-то отсталая, маленькая, глупая. В тот же год к нам переехала Эстель. Родная дочь Антуана, родная сестра Алекса и моя сводная сестра по совместительству. Когда я увидела ее и то, как Антуан обнимает родную дочь, я испытала такой сильный укол зависти, какого не чувствовала никогда. За три года жизни с Антуаном я очень к нему привязалась. Он никогда не скупился на добрые слова и поддержку. К этому оказалось легко привыкнуть и сложно захотеть делиться. До ее приезда все внимание домочадцев было сосредоточено на мне, с появлением Эстель ситуация сразу же кардинально изменилась. Эль всю жизнь прожила в Штатах и лишь на каникулы приезжала во Францию. И если бы ее мама и отчим не решили пожить какое-то время в Индии, она бы никогда к нам не переехала и я бы оставалась единственным ребенком в семье. Звучит, может, и жалко, но мне, как девочке без отца, поначалу было очень сложно довериться Антуану. Но я это сделала, и мне стало очень страшно, что с приездом его родной плоти и крови он забудет обо мне и его отношение изменится. Антуан, конечно, не думал ни о чем таком, он переживал, как его дочь освоится, Александр никак не мог нарадоваться, что может увидеть сестру, когда ему вздумается. Мама была нейтральна и больше уделяла внимания процедурам против старения, потому что подходила к сорока пяти годам и было видно, что ее это изрядно пугает. Меня все злило. Я даже толком не могу найти оправдания своей злости, но она клокотала внутри, и я ничего с этим не могла поделать. Я стала грубить, капризничать, таким образом надеясь на каплю внимания со стороны домашних. Но они все больше от меня уставали и старались держаться на расстоянии. Как-то раз я изучила интернет-страничку клуба «Потерянный рай». Тот самый клуб, о котором говорили Мано и Александр. Тот самый клуб, в который можно попасть после восемнадцати лет. Вход стоил баснословные сорок евро, но для девушек в красном платье – бесплатно. Я подбила свою школьную подругу Ноэми, убедив, что мы обязаны попасть в клуб, о котором говорят все тусовщики Парижа. Ноэми была знатной оторвой. В пятнадцать лет скуривала по пачке сигарет в день, обсуждала секс с парнями и скупала шмотки в бутиках «Луи Виттон» на деньги своего папочки, как нечего делать. Почему я дружила с ней? Она всегда была в центре внимания, а это означало, что, находясь рядом с ней, я тоже буду. К пятнадцати годам я сильно вытянулась. Это произошло очень резко, словно в один день я метр с кепкой, а в другой все мои вещи стали мне коротки и малы. У меня появилась грудь полного второго размера, и я обнаружила, что косметика творит чудеса. Мама же никогда не была строгой родительницей, которая желает, чтобы ее чадо навсегда оставалось маленьким. Напротив, она всячески помогала мне с выбором вещей, которые бы подчеркивали мои плюсы. В тот вечер мы собирались у Ноэми. Я сказала маме, что у нас девичник с ночевкой. У Ноэми дома я надела ярко-красное шелковое мини-платье и блестящие босоножки на маленьком каблуке, потому что на шпильках ходить еще не умела. Распустила густые каштановые волосы, такие длинные, что они полностью закрывали мне спину, ярко-красным блеском подчеркнула губы, а черным карандашом обвела огромные зеленые глаза. Я выглядела до ужаса вульгарно, даже нелепо для пятнадцатилетней девочки, которую, к слову, во мне бы никто и не признал. Я тянула на все двадцать, а то и двадцать пять лет. Ноэми была от меня в восторге, я и сама была счастлива увидеть в зеркале кого-то настолько взрослого. И, приосанившись, уверенно подмигнула своему отражению. Наконец на меня не смотрела маленькая несуразная девочка, которая не нужна даже собственному отцу. Я заглядывала себе в глаза и видела уверенную, сексуальную девушку, которой никто не нужен и она сама по себе. Звучит смешно, правда? Только за фасадом уверенной и сексуальной барышни находилась все та же прежняя я. Которая нервно теребила короткий подол платья, стараясь спустить его пониже, и которой тихий неуверенный внутренний голосок нашептывал, что она все это зря затеяла. Но отступать было поздно. Ноэми каким-то чудом достала нам фальшивые удостоверения личности. Судя по тем данным, что были вписаны, меня звали Аннет Варкан и мне было добрых двадцать два года. Сама Ноэми тоже оделась в красное платье, которое едва прикрывало ей зад, и, выкурив две сигареты подряд, была готова к штурму клуба. Мы оказались в шикарном клубе, на стенах которого были выписаны цитаты из «Потерянного рая» Мильтона. Если бы не надписи, свидетельствующие об авторе этих строк, мы бы, конечно, об этом не узнали. Мы делали селфи на фоне понравившихся цитат. Мне они показались пафосными, но Ноэми была в восторге. Сделав сотую фотографию напротив цитаты «Better to reign in Hell than serve in Heaven»[11], мы кое-как привлекли внимание занятого бармена и заказали напитки. Все пошло наперекосяк, я выпила водку с газированной водой, затем виски с колой. Потом опять водку и после этого опять виски, затем какой-то коктейль, название которого я уже и не вспомню. Музыка гремела у меня в ушах, я танцевала, чувствуя, как пот стекает по спине и волосы на затылке становятся влажными. Все помещение ходило ходуном, и я закрывала глаза, чтобы не закружиться вслед за ним и не упасть. В те редкие мгновения, когда я их открывала, то видела Ноэми в обнимку с кем-то и огни светомузыки, играющие на ее теле. Меня саму то обнимали, то отпускали. Я чувствовала то одно прижавшееся ко мне тело, то другое. Кто-то что-то кричал мне в ухо, я не слышала слов из-за грохочущих басов, но ответить, попросить повторить не могла, потому что язык заплетался. Я чувствовала себя странно и на каком-то бокале и вовсе перестала считать выпитое. Ощущение было такое, будто я наконец расслабилась. Тиски, в которых я сама себя держала, и моя неуверенность ослабли. Мне нравилось это чувство, нравилось прыгать в такт музыке, нравилось быть до такой степени свободной и не ловить назойливых мыслей в голове. Мыслей, которые бесконечно сопровождали меня и повторяли мне, что я ничего не стою, что даже мой родной отец не хотел, чтобы я появилась на свет, наверное, потому, что я такая некрасивая, несуразная и никчемная. Полнейший идиотизм, но мне в пятнадцать было крайне сложно осознать собственную тупость. В какой-то момент я почувствовала чей-то рот на своем и немного напряглась. Но парень был аккуратен, он постарался без напора раскрыть мои губы, и я, подумав: «А почему бы и нет?», ответила на его поцелуй. Мы начали целоваться под музыку, я чувствовала его прикосновения на своем теле. Он трогал меня всю, но мне не было неприятно, скорее любопытно. Он был нежен, от него приятно пахло, и это оказались абсолютно новые для меня ощущения. Вот так танцевать с кем-то, прижимаясь своей грудью к его, и чувствовать под пальцами сильное мужское тело… Мне казалось, что все хорошо, да и что может быть плохого в поцелуях и танцах? Но в тот момент, когда он повел меня по коридору в другое помещение, я стала осматриваться в поисках подруги. Ее, конечно, нигде не было. Опьяненный мозг отчаянно старался работать, но сквозь пелену, охватившую его, начать соображать было слишком сложно. Парень привел меня в пустую комнату с одним диваном и столом, на потолке сверкал маленький диско-шар. Я цеплялась за детали, стараясь сфокусироваться, но мне это не удавалось. Мой спутник опустил меня на диван. Парень вел себя не грубо, я попыталась разглядеть черты его лица, он показался мне симпатичным: короткие темные волосы, тонкие губы, обычный нос, цвет глаз я разглядеть не могла. Он улыбнулся мне довольно обаятельной улыбкой и не выглядел опасным. Напротив, он делал все мягко, аккуратно, без каких-либо грубых движений, даже ласково. У меня не оказалось и секунды, чтобы по-настоящему оценить ситуацию и испугаться. Но когда я почувствовала тяжесть его тела на себе… я очень испугалась. Он коленом раздвинул мне ноги, словно делал так уже миллион раз, и оказался прямо на мне. Мое сердце сжалось от страха, и я вся оцепенела. Постепенно он начал задирать подол моего короткого платья и трогать то, что никто никогда не трогал. Я уперлась руками ему в грудь. Сла́бо. Я едва могла сопротивляться, силы были практически на исходе, и он сделал вид, что не заметил моей жалкой попытки. А может, и правда не заметил, ведь он просто-напросто наклонился и, поцеловав мое плечо, тихо прошептал: – Ты очень красивая. Я замерла, полностью растерявшись, не в состоянии сконцентрироваться из-за переизбытка алкоголя в крови, но до одури напугавшись и от страха цепенея еще сильнее. Я понимала, что должно случиться дальше. Но мне каким-то странным образом казалось, что все происходящее нереально. Будто это все лишь сон, я проснусь, парень сверху исчезнет, и все будет нормально. Его руки все еще изучали изгибы моего тела, я не шевелилась, а лишь ждала, когда все закончится. Мне хотелось, чтобы голова перестала быть такой тяжелой, а рассудок стал ясным. Мне хотелось, чтобы движения его рук прекратились, так же, как и поцелуи, на которые я отвечала скорее по инерции, чем из искреннего желания. Он будто ждал, когда я расслаблюсь и успокоюсь, потому что не торопил события. Продолжал касаться меня, даже толком не раздевая, как вдруг в комнату неожиданно влетели несколько человек и, замерев на пороге, громко заржали. Было темно, мои глаза были полуприкрыты, но в одном из вошедших я узнала Алекса. У него на шее висела неизвестная мне девушка, он продолжал отпускать шуточки и даже со смешком спросил: – Мы их прогоним или разрешим закончить начатое? В тот момент я была уверена, что вижу сон. Я смотрела на Алекса и не могла до конца осознать, что он реален. Парень на мне приподнялся на локтях и раздраженно ответил: – Алекс, мать твою, выйди вон. Последовал еще один взрыв смеха. Громкий, недовольный голос парня показался мне слишком реальным, слишком шумным. Я попробовала открыть рот, но получилось не сразу. Я словно выныривала из какого-то неизвестного для себя состояния. Смотрела на Алекса, и больше всего на свете мне хотелось оказаться рядом с ним и быть в безопасности. Я набрала в легкие как можно больше воздуха и между спорами и шуточным переругиванием послышалось мое тихое, неуверенное и чертовски напуганное: – Алекс, помоги. Даже парень надо мной замер и заглянул мне в глаза. Он тут же резко сел, словно ошпаренный, и посмотрел на меня изучающе. В его взгляде читалось явное непонимание. Я же была не в силах даже приподняться. В комнате на секунду повисла гробовая тишина, и лишь музыка из зала била басами по стенам и мебели. Тогда я даже не задумалась о том, как мне повезло, что Алекс оказался там в тот момент, я ведь даже не была уверена, что это действительно он. Александр в считаные секунды оказался возле меня и тоже в неверии пробормотал: – Марион? Он опустил подол моего платья, прикрывая трусики, и немного приподнял, а я заплакала. Весь ужас и страх, что до этого момента ютились лишь на задворках моего сознания, в одну секунду обрушились на меня. – Ян, ты, мать твою, что творишь? – хватая парня за рубашку, прорычал Алекс. Но парень тоже выглядел напуганным и сбитым с толку. – Я сам ниче не понял, – качая головой, ответил он, не сводя с меня глаз. – Я ее не принуждал, она сама со мной пошла, – хрипло проговорил он, стараясь защититься. – Ей всего пятнадцать, ты не видишь, что перед тобой ребенок?! Откровенно говоря, в своем красном платье и с ярким макияжем я не была даже отдаленно похожа на ребенка. Ян, нахмурившись, бросил Алексу: – Да ладно? Пятнадцать? Ты несерьезно… Алекс толкнул его к стене. – Более чем серьезно. – Алекс, говорю тебе, она сама со мной пошла! Я, мать твою, в клубе! Вход пятнадцатилетним сюда воспрещен! Откуда мне было знать?! – Меня сейчас стошнит, – подала я голос, и все содержимое моего желудка оказалось на полу. – Я с тобой потом поговорю, – грубо бросил Алекс Яну и подошел ближе ко мне. Он снял пиджак и накинул мне на плечи, после поднял на руки и вынес из клуба через черный ход. Именно находясь в его крепких руках, разглядывая полузакрытыми глазами его лицо, слушая его тяжелое дыхание, вдыхая его мятно-древесный запах, я поняла, что безумно его люблю. Люблю так сильно, как никого никогда не любила. В его объятиях было безопасно и спокойно, и я знала, что весь мир мне нипочем. Алекс аккуратно уложил меня на заднее сиденье своей машины. – Только, пожалуйста, не домой, – прохрипела я, и он аккуратно погладил меня по голове. – Я отвезу тебя к себе. Не переживай. Я свернулась калачиком на заднем сиденье, уткнувшись носом в его пиджак, вдыхая его запах, и провалилась в сон. Я помню все обрывками… Когда мы приехали, Алекс вновь взял меня на руки, после помог умыться, переодеться и уложил в свою постель, сам же, скорее всего, пошел спать на диван в зале. Утром я проснулась с дикой головной болью и пересохшим горлом, на прикроватной тумбочке меня ждала таблетка и бутылка воды. Я жадно выпила почти всю воду, а затем услышала аккуратный стук в дверь. – Входи, – неуверенно откликнулась я, понимая, что на мне майка Алекса и вряд ли я могла самостоятельно снять платье. Дверь открылась, и он вошел в комнату. Я не могла смотреть ему в глаза, настолько мне было стыдно от осознания того, в каком виде он нашел меня… Такого стыда я не испытывала ни разу в жизни. Так горько мне не было еще никогда. – Эй, ты как? – шепотом спросил Алекс, и в этом тихом мужском, с хрипотцой, голосе чувствовалось столько тепла, что мне стало еще гаже. Ведь я не заслужила этого участливого тона. – Бывало и лучше, – набравшись смелости, ответила я, и Алекс присел рядом со мной на постели. – Послушай, Марион. – Он замолчал, будто подбирая правильные слова. – Ты не должна бояться рассказать мне всю правду. Если тебя вчера принудили к тому, чего ты не хотела, просто скажи, и я со всем разберусь. В глазах у меня собрались слезы, и я отчаянно начала их тереть, чтобы они предательски не покатились. Я ненавидела демонстрировать свою слабость. – Ты видел, как я вчера была одета? – хрипло сорвалось с моих губ. – Я сама во всем виновата. Алекс поймал меня за подбородок, и от неожиданности я опустила руки. Он заставил меня посмотреть ему прямо в глаза. – Мне плевать, как ты была вчера одета, мне плевать, каким образом ты оказалась в том клубе. Если что-то случилось без твоего согласия – вот на это мне далеко не плевать. И я полюбила его еще сильнее, что-то в моем каменном сердце треснуло и раскрылось навстречу этой огромной и всепоглощающей любви. Я начала плакать и крепко обняла его. Потому что мне до сих пор было страшно, я содрогалась от воспоминаний и от одной мысли о том, что могло случиться. И как бы мне ни хотелось оправдать себя, свой идиотизм, выставить себя жертвой, которая нуждается в помощи, у меня все же оставалась совесть. Поэтому сквозь слезы, прямо ему в грудь, я прохрипела: – Я слишком много выпила, мы танцевали, целовались, и когда он повел меня по коридору, я пошла вслед за ним. Я не соображала, что происходит, я не понимала, зачем он ведет меня в ту комнату. Все мои действия можно расшифровать, будто я была не против. – Мой плач усилился. – Я просто не могла соображать, до такой степени напилась, Алекс. Я не сказала ему нет, я не отталкивала его, я просто ничего не понимала. Он крепко обнял меня в ответ и успокаивающими движениями стал гладить мою спину. – Тише, маленькая. Ничего страшного не случилось, – нашептывал Алекс. Он не стыдил, не воспитывал, не угрожал рассказать родителям, не говорил, что я дура, не спрашивал, о чем я только думала, не швырнул мне в лицо кусок красной ткани, который вчера был моим платьем. Алекс крепче обнял меня и дал мне выплакаться, всем своим видом и словами давая понять, что я в безопасности и ничего страшного со мной не случилось и не случится. А после приготовил завтрак, омлет с сыром, и сварил кофе. Мы сидели у него на кухне, я вяло перебрасывала вилкой куски омлета с одного конца тарелки на другой. И Алекс неожиданно сказал: – Марион, женщины сексуальны, и это нормально. Знаешь, вокруг вас прямо-таки витает некая притягательная энергия, и вы не должны этого стесняться или стыдиться. Это – часть вашей природы, которая помогает человечеству населять планету Земля. – Он неловко усмехнулся и, поставив стакан на стол, продолжил: – Есть такая штука, как активное согласие. Если вдруг ты захочешь чего-то большего с кем-то, он должен напрямую задать тебе вопрос или же вопрос должна задать ты, если являешься инициатором. Это не испортит момент, не сделает его неловким. Но уберет все надуманное. Никто не знает, что происходит в твоей голове или в голове у другого человека. Озвучивать свои желания не стыдно, особенно если это желание обоюдно. Понимаешь? Я смущенно кивнула, а Алекс встал, вытащил из одного кухонного шкафчика шоколадку и как ни в чем не бывало кинул мне. Я поймала ее на лету. – Также необходимо знать свою алкогольную норму, но в подростковом возрасте с этим сложно. Мы только познаем пределы. Так что, если ты вдруг окажешься на вечеринке и поймешь, что перебрала или неважно себя чувствуешь, звони мне. Я обещаю не сдавать тебя родителям, так как знаю, что наказание и домашний арест не помогают. Просто знай, что, какие бы у меня ни были дела и чем бы я ни был занят, я все брошу и заберу тебя, понимаешь? Я сморгнула слезы и вновь глупо кивнула. Его «Понимаешь?» в конце каждого предложения звучало так, словно он говорит с умалишенной. Но, глядя на него, я знала: ему действительно было важно, чтобы я осознала весь смысл сказанных им слов. В следующие несколько месяцев я их прокручивала в голове по миллиону раз. И действительно всецело осознала смысл сказанного. В тот момент, когда мне хотелось спрятать свое тело, чтобы не получить ненужную дозу мужского внимания, я вспоминала слова Алекса о том, что быть сексуальной – это нормально и этого не нужно стыдиться. Возможно, он знал о последствиях моего испуга больше, чем я сама. Без его поддержки я бы очень долго копалась в себе и выискивала проблемы. Но быть притягательной – не проблема. Без Алекса я бы не сразу пришла к пониманию этого. – Почему ты так добр ко мне? – спросила я его тогда. – Почему не ругаешь и не орешь, какая же я идиотка? – Потому что ты и без меня все это осознаешь. Тебе плохо и без моих нравоучений. И, Марион, никто ведь не идеален. Мы все имеем право на ошибку, – ответил он серьезным тоном, глядя прямо мне в глаза, и тут же добавил: – Помни, как только теряешь контроль, ты знаешь, кому звонить. – Я больше не потеряю! – пылко и уверенно заявила я. Александр улыбнулся и ответил: