Вот тогда-то я это и вижу. Или его. Татуировка на его предплечье — явная улика. У меня пересыхает во рту, когда я смотрю на мужчину на снимке. Прошло много лет с тех пор, как я видела его в последний раз, и мгновенно переношусь на девять лет назад. Я выбегаю из дома, входная дверь в спешке ударяется о стену. Я не оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, следует ли за мной шериф Келлер или все еще пытается утешить моих родителей. У меня на уме только одно — Трент Эйнсворт. Что произошло прошлой ночью ? Был ли это его план с самого начала ? У него с Мэдисон случилась ссора на скале Поцелуев, и поэтому она погибла ? Так много вопросов и возможных ответов обрушилось на мой мозг в полную силу, но ни один из них мне не нравится. Мне нужно знать, что произошло прошлой ночью. Реальная история. Все еще одетая в пижаму и пушистые тапочки, которые мама и папа подарили мне на прошлое Рождество, я бегу по грязной дороге, направляясь к единственному месту, где, как я знаю, тусуются Дикари. Корт. Каждое воскресенье ребята играют в баскетбол на корте. Точно так же, как каждую пятницу с незапамятных времен люди ходят на их футбольные матчи. Так было всегда, сколько я себя помню, и именно поэтому в глубине души я знаю, что они там. Гравий и камешки грязи бьются о мои лодыжки и икры, когда я несусь по улицам Ферндейла. Горький утренний холод льнет к моей коже и проникает в грудь. Такое ощущение, будто я проглотила кусок сухого льда. С каждым дуновением воздуха с моих губ срывается все больше клубков белого пара. В груди словно горит огонь, а в боку тугая рана, от которой меня чуть не выворачивает наизнанку прямо на дорогу, но я не могу остановиться. Я не могу сдаться, не сейчас. Толстушка Кензи не сдастся. Мое сердце сжимается от прозвища, которое дала мне Мэдисон. Слезы щиплют глаза, но не по тем причинам, о которых можно было бы подумать. Я привыкла к Мэдди и ее резким словам, но мысль... Боже, одна только мысль, что я никогда больше не услышу ее голос, никогда не увижу, как она завивает свои красивые длинные волосы по утрам перед школой, никогда не увижу, как она откидывает голову назад при смехе, опустошает меня. Я не могу вернуть ни одного из моментов с моей сестрой. Мой близнец. Девушка, с которой я делила утробу. Ее нет. Ее действительно нет. Слезы текут по моему лицу, когда я думаю о сестре. Она не всегда была такой высокомерной и злой. Она была моей лучшей подругой. Моей защитницей. Черт, когда-то мы даже разделяли двойной феномен — чувствовать боль друг друга и одинаково мыслить. Так почему я не почувствовала ее прошлой ночью ? Почему, блядь, я не почувствовала, как боялась Мэдисон в последние секунды своей жизни ? Качая головой, я бегу сквозь боль. Мои икры начинают напрягаться и сводить судорогой. Когда заброшенные улицы очищаются, я знаю, что приближаюсь к нужному месту. Вдалеке я вижу корт и низкий туман, который льнет к земле, почти скрывая темные фигуры, играющие впереди. Но я их чувствую. Я знаю, что они там. Мои тапочки шлепают по тротуару, когда я приближаюсь к их игре. Туман, нависший над травой у корта, начинает рассеиваться, и не успеваю я опомниться, как оказываюсь там, стоя перед пятью — погодите — четырьмя грозными дьяволами — Дикарями округа Гумбольдт. Я уверена, что выгляжу абсолютно безумно, все еще одетая в тапочки и пижаму, со слезами, струящимися по моему лицу. Я могу только догадываться, о чем они думают. Четыре пары глаз поворачиваются ко мне, но мой взгляд прикован только к одному из них. Трент перестает бросать баскетбольный мяч, его брови опускаются при виде мое расстроенного состояния. — Почему ? — хриплю я, когда новая волна слез обжигает мне глаза и нос. Один из Дикарей — Зак Ковингтон — резко смеётся. — Кто, черт возьми, эта занудная сука ? Остальные присоединяются. Кроме Трента. Он все еще смотрит на меня, как на головоломку, которую пытается сложить. Игнорируя замечание Зака, Трент спрашивает: — Могу я тебе чем-нибудь помочь, ребёнок ? Ребёнок ? Ребёнок ? Ты издеваешься ? Мои губы сжимаются в тонкую линию. Я делаю угрожающий шаг вперед и тычу пальцем в его сторону. Он не вздрагивает и не отстраняется, только вопросительно поднимает бровь. — Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. — Может кто-то пожалуйста, увести эту корову из корта ? Она портит всю игру! — Винсент Хоторн — еще один из них — рычит. Я сердито смахиваю слезы, текущие по лицу, ненавидя себя за то, что выгляжу такой слабой. Ненавижу, что Трент смотрит на меня так, будто понятия не имеет, кто я. — Пожалуйста, Трент, — умоляю я, пытаясь найти другой подход. — Просто расскажи мне, что произошло вчера ночью на скале Поцелуев с Мэдисон. Обещаю, я не расстроюсь. Я просто... мне нужно знать, что ты не причинил ей вреда. Мне нужно знать, что наш поцелуй прошлой ночью был настоящим. Смех. Громкий, душераздирающий смех это ответ, который я получаю от Трента и остальных парней. Трент роняет баскетбольный мяч. Звук его удара об асфальт эхом отдается вокруг нас, и он скрещивает руки на своей твердой груди, насмешливая ухмылка играет на его губах. — Поцелуй ? Тебе приснился сон обо мне, милая ? Он поворачивается к парням, смеясь и стуча кулаками, будто это какая-то дурацкая шутка. Маркус Уайтхорн — еще один дьявол Гумбольдта— двигает бёдрами вперёд и назад, имитируя секс. Мои зубы стискиваются, я стараюсь контролировать свой гнев. — Ты поцеловал меня вчера у костра, Трент. Назвал меня красивой. Даже сказал встретиться с тобой на скале Поцелуев позже той ночью. Трент откидывает голову назад и смеется. Его шея энергично работает, поддерживая его грохочущую истерику. — Послушай, милая, я не знаю, о чем ты, черт возьми, говоришь, но я никогда не целовал тебя вчера. Блядь, я бы и близко не подошел к тебе с трёхметровой палкой. Так почему бы тебе не сделать нам всем одолжение и не убраться отсюда нахуй ? Злые слезы щиплют глаза. — Ты лжешь! — кричу я. Мой пронзительный голос отражается от корта. — Ты поцеловал меня вчера. Все вы были там! — я пригвоздила их всех своим взглядом, прежде чем снова сфокусироваться на Тренте. — Ты попросил меня встретиться с тобой на скале Поцелуев, и Мэдисон отправилась вместо меня, только сегодня утром она так и не вернулась домой, и я уверена, вы все знаете почему. Я позволила своим словам, своим намекам повиснуть в воздухе. Среди всех нас. Их смех и самодовольство постепенно исчезают, сменяясь гневом. И Трент, и Зак делают опасные шаги вперед, но Маркус и Винсент кладут руки им на плечи, останавливая их от сокращения расстояния. — Послушай, маленькая сука, я не имею понятия, что ты думаешь, но я уже сказал тебе, что не знаю, кто ты. Мы не целовались и никогда не поцелуемся. Я не хочу, чтобы меня застукали мертвым, целующимся с такой уродкой, как ты. А теперь проваливай. — Но ты меня знаешь. Вы все знаете, — выдыхаю я, слезы застилают мой голос. Глядя на Трента, я не могу не задаться вопросом, куда делся парень с прошлого вечера. Этот парень был на самом деле мил со мной, но теперь он вернулся к своим мудацким манерам. — Мы знаем эту... эту особу, ребята ? — спрашивает Трент ребят, оглядываясь через плечо. Они все смеются, качая головами. — Пожалуйста, Трент, — всхлипываю я, делая шаг. — Пожалуйста, расскажи мне, что случилось с моей сестрой. — Я сказал, блядь, проваливай! — резко рявкает Трент. Я вздрагиваю от его тона, чуть не спотыкаясь о собственные ноги. — Проваливай отсюда, пока еще можешь, уродка, — рычит Винсент, поднимая брошенный баскетбольный мяч. Я качаю головой, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь поток слез, струящихся по моему лицу. Как он мог ? Это случилось прошлой ночью. Я знаю, что да. Почему они лгут ? Почему он не может просто признаться, что поцеловал меня прошлым вечером ? Все это какая-то дурацкая шутка ? Мэдисон во всем была права ? — Трент... — начинаю я, но Зак выхватывает баскетбольный мяч из рук Винсента и бросает его в меня. Мяч попадает мне прямо в живот, выбивая из меня воздух. — ПРОВАЛИВАЙ! — рявкает он. И я ухожу. Спотыкаюсь на дрожащих ногах убегаю. Мое тело сотрясается от рыданий, когда я плетусь по улицам. Слезы текут по моему лицу, и я едва вижу, куда бегу сквозь поток слез. Мои тапочки вдруг за что-то цепляются, и я падаю. Мое тело глухо ударяется о влажную землю, и я стою на четвереньках, всхлипывая в неподвижный воздух. Я плачу по Мэдисон. Я плачу по убитой горем уродке, у которой не было ни единого шанса. Я плачу и плачу, пока у меня не остается слез. Звук шин по гравию заставляет меня вытереть лицо рукавом пижамы и посмотреть на источник. — Боже милостивый, Маккензи. Где тебя черти носили ? Ты нужна своим родителям! — говорит шериф Келлер, распахивая водительскую дверцу патрульной машины. Я даже не утруждаю себя вытереть слёзы. Вместо этого я позволяю отчаянному рыданию вырваться и посмотреть в его встревоженные глаза, когда он ползёт ко мне. — Шериф Келлер. — мой голос срывается, а губы неудержимо дрожат. Не сомневаюсь, что мои следующие слова вызовут целую бурю проблем. — Я должна рассказать вам кое-что о прошлой ночи. — Маккензи? Эй, ты в порядке, детка? — спрашивает Вера, вырывая меня из воспоминаний. — Ты отключилась на секунду. Я прочищаю горло, мои глаза все еще прикованы к фотографии и словам над ней.