— Еще в старшей школе мы со всеми нашими друзьями набили одну и ту же татуировку. Это было глупо, но таков был наш договор. — Выглядит жутковато. Он мрачно усмехается. — Думаю, что да, если ты действительно не понимаешь смысла. Тату должно символизировать расчет порядка, а глаз — это символ видения всего. Всезнание. — Значит, вы, ребята, были в основном иллюминатами? — язвительно замечаю я, и он смеется. Это глубокий баритон смеха, который, как я чувствую, вибрирует по всему моему телу. — Нет. Просто молодые и глупые. Играя роль человека, который ничего о нем не знает, я спрашиваю: — Ребята, с которыми ты набил татуировку, вы все еще друзья? Он смотрит на меня и медленно кивает. — Можно и так сказать. Уклончиво. Он, очевидно, еще недостаточно доверяет мне. — Что насчет тебя, Маккензи? Я чувствую, что ты всегда задаешь вопросы, но ты все еще загадка для меня. — Я прожила простую, скучную жизнь. Даже сейчас, к сожалению. — Нам придется это исправить, не так ли? Наклонившись, Баз нежно касается губами моих. Это такое эпическое поддразнивание, что у меня нет другого выбора, кроме как поцеловать его в ответ, изливая в него всю себя. Наши языки воюют друг с другом, как мое сердце и разум. Наши руки касаются друг друга, будто мы два подростка, крадущиеся вместе, пытаясь справиться с чувствами. Когда мы возвращаемся с нашего свидания, я кладу руку на его теплую, твердую грудь, останавливая его от входа в мой номер. Как бы мне ни хотелось снова провести с ним ночь, я думаю, что сегодня мне нужно сделать шаг назад и записать то, что я узнала. И только потому, что он имел мое тело бесчисленное количество раз и в бесчисленных позах, я не хочу становиться для него мимолетной фиксацией. Мне нужно оставаться на переднем крае его сознания. Мы расстаемся по-дружески, и хотя он выглядит удивленным моей готовностью лечь спать, я знаю, что поймала его на крючок. Мужчины любят то, чего не могут иметь. Вернувшись в свой номер, я включаю ноутбук и открываю несколько документов, записывая всю информацию, которую я узнала за сегодня. И впервые за несколько месяцев, нажимая на свой открытый документ, слова летят по экрану — история, которую я пыталась рассказать в течение многих лет, наконец обретает форму. Улыбка растягивается на моем лице, когда я изливаю информацию. Работая, я чувствую, как она говорит со мной, и в такие моменты я ощущаю себя сумасшедшей. Чувствую, что схожу с ума, потому что она никак не может быть здесь и говорить со мной. Она мертва. Мне все равно, сколько исследований будет проведено. Я отказываюсь верить, что феномен близнецов настолько силен. Я чувствую ее свирепый взгляд. Ее суждение. Я с грохотом ставлю кружку с горячим чаем на стол и бросаю на нее сердитый взгляд. — Перестань на меня смотреть. Я перевожу взгляд на неё краем глаза. Она скрещивает руки на груди и ухмыляется. Это как удар в грудь, потому что это Мэдисон. Не знаю, как справиться с этой манерой. — Ты действительно думаешь, что сможешь найти способ остаться в его жизни ? Что ты собираешься делать, когда дело дойдет до остальных ребят ? Тебе повезло, что они еще не поняли, кто ты. Моя верхняя губа изгибается над зубами. — Думаешь, я этого не знаю? Теперь я другая. Я выгляжу совсем иначе. До тех пор, пока я продолжаю быть другим человеком, я могу это делать — продолжать шараду. Она недоверчиво поджимает губы. И я чувствую, что начинаю волноваться все больше и больше. — Ты думаешь, что я не смогу это сделать, да? — я резко вскакиваю, чувствуя, как поднимается мой гнев. — Новость, Мэдисон, ты, блядь, мертва, ясно? Я твой единственный шанс найти правду и добиться справедливости. Ты понимаешь это, правда? Боль мелькает на лице моей сестры; это первый раз, когда она выглядит по-настоящему огорченной моими словами. — Я знаю это, Кензи, а ты? Ты меняешься. Я вижу это. Ты потеряешь себя из-за этой миссии. И все ради чего? — печально спрашивает она. Я закрываю глаза, массируя виски. — Я делаю это ради тебя, — шепчу я, в моем голосе слышится усталость. Мэдисон улыбается и качает головой. — Нет, это не так. Но я позволю тебе разобраться в этом самой. Звонок сотового отвлекает мое внимание от сестры в спальне. Он становится все громче. Пока не начинает звучать, как сигнал тревоги, почти. Я закрываю уши руками и падаю на колени, раскачиваясь взад-вперед. Мои уши словно кровоточат от пронзительного звука. Я оглядываюсь на Мэдисон, чтобы посмотреть, слышит ли она тоже, но она уже ушла. Мои глаза расширяются, и я неуверенно вскакиваю на ноги. — Мэдс? — кричу я, перекрывая звон. — Мэдисон! — я бегу через весь номер, но звук визжащий. Я не могу ясно мыслить. Даже дышать не могу. — Мэдисон! — кричу я. Мои глаза распахиваются, и я резко просыпаюсь, мое горло все еще саднит от крика. Требуется секунда, чтобы понять, что я в постели, и мой телефон звонит на подушке рядом со мной. Выпрямившись, я стряхиваю с себя странный сон, в котором фигурировала Мэдисон, и замечаю, что мой ноутбук все еще открыт со вчерашнего вечера. Я поднимаю трубку, одновременно входя в систему. Морщусь от раскалывающейся головной боли, когда говорю привет человеку на линии. — Ты не звонила мне! — кричит Кэт на другом конце провода. Я вздрагиваю, в голове и ушах все еще звенит от сна. Христос. Это было слишком реально. Я смотрю на часы и стону. — Кэт, ты хоть понимаешь, сколько сейчас времени? И почему ты вообще звонишь мне так рано? — Ну, если бы ты звонила и отвечала на мои сообщения время от времени, ты бы знала, что у меня сегодня модный показ. Я в гримерке сейчас и подумала о тебе. Поскольку ты меня игнорируешь, я решила позвонить. И прекрати это. Сейчас только семь тридцать. Я съеживаюсь. Я собиралась ответить на ее сообщения и сказать, что я хорошо обустроилась, но между Базом и попытками оставаться в курсе моих планов, я забыла. Я чувствую себя ужасно, особенно после того, как ее отец заселил меня в этот номер. — Боже, Китти Кэт, прости. Я пыталась освоиться и потеряла счет времени. Эта писанина отняла у меня много сил, — ложь легко слетает с моих губ. — Между прочим, сейчас четыре утра, так что нет, не надо мне говорить «сейчас только семь тридцать». — Кто-то сегодня капризничает, — цокает она. — Но я оставлю тебя наедине с твоей красотой. Напиши мне, как только проснешься. Я не шучу! Повесив трубку, я смотрю в темный потолок. За окнами, за занавесками, темнота сменяется мягкой синевой, как ночь сменяется рассветом. Очень скоро начнет подниматься солнце, и яркие лучи, проникающие в номер, заставят меня встать. Хотя это был всего лишь сон, я все еще чувствую себя странно, потому что это было так реально. Мне казалось, что я разговариваю с Мэдисон. И хотя я знаю, что мне, вероятно, следует не ложиться спать и писать больше, я закрываю глаза, легко проваливаясь обратно в сон. Надеясь, что каким-то образом мне удастся снова провести немного времени с сестрой. Прошлое — Клянусь, ничего не случилось. Я умоляю их, пытаясь заставить поверить мне, но по выражению их лиц ясно вижу, что они не верят. Потому что с чего бы одному из самых горячих парней в школе интересоваться пухленькой дочкой ? Почему бы ему не интересоваться Мэдисон, а не мной ? Это абсурд. Я читаю вопросы в их глазах. Черт, я тоже об этом думала. Сомневаюсь в себе с тех пор, как шериф Келлер сообщил эту новость сегодня рано утром. Может, это просто какая-то дурацкая шутка ? Была ли ужасная смерть Мэдисон действительно от моих рук ? Даже если я не была той, кто физически убил ее, была ли я все еще каким-то образом виновна во всем произошедшем ? Я сижу за кухонным столом с родителями. Мы провели здесь целый час, обсуждая детали вчерашнего дня, какими бы неприятными они ни были. Мама смотрит в свою чашку с чуть теплым чаем, а папа обхватывает голову руками, даже не глядя на меня. Ни один из них, кажется, не может смотреть на меня, и это больно. — Повтори еще раз. Ты пришла на вечеринку с Винни, а потом что было ? — снова спрашивает папа монотонным голосом. Они не должны заниматься этим прямо сейчас. Мы не должны этим заниматься. Мы должны оплакивать потерю моей сестры, а не допрашивать меня, когда нам нужно исцеляться. Я не могу понять, насколько эпически испорчена вся эта ситуация. Я снова все пересказываю, и на этот раз отец отскакивает от стола. Ножки стула царапают кафельный пол, прежде чем он откидывается назад, ударяясь о стену. Мы с мамой подпрыгиваем, и он бросается прочь, хлопнув дверью своего кабинета наверху. — Мама, я... — Кензи, милая, я... — она сглатывает, слезы собираются в ее глазах. — Сейчас мы имеем дело со многими вещами. Я позвонила бабушке и дедушке. Может, если ты дашь нам время подготовиться, понять, мы сможем побольше поговорить и попытаться разобраться во всем этом, но прямо сейчас... — она задыхается, сжимая закрытые глазами, сдерживая слёзы. — Милая, сейчас все бессмысленно. Твоему отцу нужно пространство.