Часть III Корабль Оспа Ехать на поезде было не так уж плохо, хотя он всё ещё скучал по Эди и Сигу и думал о них каждый день, всё время, каждую секунду. Мальчик успел перебывать на стольких поездах, что они его уже не удивляли. Здесь тоже ехали раненые, но этот поезд почти не делал остановок: он был специальный, скорый, и шёл через всю страну. В этом поезде даже можно было по-настоящему спать. К тому же ему дали собственную койку у окна. Он лежал на этой койке, прикреплённой к потолку, и смотрел в окно на пролетающие просторы. Это вроде как отдых на природе, но не совсем. Иногда это помогало отвлечься от мыслей о Сиге, Эди и ферме. Поезд двигался на запад. Дважды он видел настоящих ковбоев на лошадях. В общем, не так уж плохо. Ещё там был вагон-ресторан, где кормили красивой едой. Там были блестящие серебристо-белые скатерти и маленькие тёплые печенья. Они ломались на три части, а масло подавали маленькими кубиками, на которых были выдавлены цветочки. Мальчик подумал, что это бы понравилось Эди. Всё хорошо. А ещё был вагон-бар, где его мать неустанно пила и общалась с мужчинами, которые покупали ей напитки, а ему колу в прозрачных стаканах и со льдом, от которого по стакану стекали холодные капли воды. Было видно, что мужчины хотели, чтобы, получив колу, мальчик ушёл, а они могли бы пообщаться с его матерью. Ему не приходилось залезать на столы и петь, от него требовалось только уйти и не путаться под ногами. Поэтому он мог свободно гулять по поезду. За окном было на что посмотреть. Они проезжали горы и реки, а когда поезд, объезжая огромное озеро, изогнулся на повороте, мальчику показалось, что он идёт прямо по воде. Постепенно он перестал плакать от тоски по Сигу и Эди, хотя слёзы всё ещё подступали вместе с яркими воспоминания о том, как он победил гусей или как заснул на плече у Сига. Мальчику хотелось знать, как там его дядя и тётя и как поживает бабушка, но в его жизни уже хватало резких и непонятных умолчаний и уходов. Он знал, что нельзя спрашивать. А потом они приехали в Сан-Франциско. Ночью, в густом тумане. Они должны были сесть на корабль до Филиппинских островов, но он пока не был готов принять пассажиров, так что мать мальчика нашла очень дешёвый отель на краю чего-то под названием Чайна-таун[23], рядом с рынком, пропахшим горелым жиром. Люди там были довольно добры, но мальчику стало плохо и его тошнило – как он думал, от запаха горелого жира. Но потом у него по всему телу появились гнойные прыщи, и ему сказали, что это ветряная оспа. «В полном расцвете», как заметила осматривавшая его медсестра. Как будто это был какой-то дурацкий цветок. Мать рассердилась, будто мальчик подхватил ветрянку специально, просто чтобы испортить ей плавание на, как она выражалась, «роскошном лайнере». Она рассердилась ещё больше, когда власти сказали ей, что мальчика нельзя выпускать за границу, пока он полностью не вылечится. По их словам, болезнь может передаться населению другой страны и потенциально убить миллионы, и нужно от двух недель до месяца, чтобы мальчик стал не заразным. А корабль отплывал через неделю. Вот. Выходило, что им придётся нюхать горелый жир ещё по меньшей мере месяц. Но его мать поговорила с кем-то, кто поговорил с кем-то ещё, и встретилась с капитаном судна в баре, пока мальчик оставался в отеле в одиночестве. Люди, которые были к нему очень добры, теперь большую часть времени избегали его, боясь заразиться. Боялись настолько, что дважды в день просто подходили к его комнате и оставляли на пороге миску горячего липкого риса, часто с жирным мясом или овощами, втыкали туда две деревянные палочки, стучали в дверь и уходили. Мать же в отеле почти не бывала. Китайскими палочками он пользоваться не умел, поэтому просто выгребал ими еду через край миски себе в рот. Мальчик думал, что люди слишком бурно реагируют на его болезнь, но, посмотревшись в треснутое зеркало над умывальником, признал, что выглядит откровенно жутко. Весь сплошной нарыв с гнойниками. Он думал, что если ему придётся прожить так целый месяц, он выживет из своего маленького ума, как сказал бы Сиг. Но дней через пять или шесть, ночью, когда стоял густой туман, его разбудили осторожными толчками. Это была мать и какой-то мужчина. – Просто лежи и не двигайся, – прошептала мать. – Мистер Ригс завернёт тебя и понесёт. Не одеяло и не ковёр. Грубый брезент, который пах, как и незнакомец, маслом, жиром и чем-то ещё. Новой водой. Солёной водой. И ещё чем-то рыбным. Тухлая рыба и солёная вода. – Куда… – хотел спросить он, но мать перебила его, накинув брезент ему на голову так, что он перестал что-либо видеть. – Мы идём на корабль, – сказала она. – Но они же сказали, что нам нельзя отплывать, пока… – Мистер Ригс – капитан корабля, и он сказал, что всё будет в порядке. А теперь не двигайся и молчи. Они сделали это с ним той тёмной ночью. Они положили его, всё ещё завёрнутого в брезент, на заднее сиденье машины. Мальчик не видел, куда они едут, но когда машина остановилась, Ригс вытащил его и понёс на плече, как свёрнутый ковёр или мешок с припасами. Запахи смазки и соли становились всё сильнее, где-то поблизости низко ворчали моторы. Его несли по наклонному трапу, и он чувствовал, как по-новому движется тело Ригса. Звук моторов нарастал, становился громче, окружал. Они спустились по крутой лестнице и пошли по коридору. Голова мальчика то и дело билась об стену или скользила по ней. Короткий поворот, пауза – и Ригс поставил его на ноги, сняв брезент. Глаза резанул белый свет, настолько яркий, что в глаза будто воткнулись иголки. Пустой, резкий белый свет. Он поморгал и наконец приспособился к освещению. Он увидел, где находится – и растерялся. Маленькая стальная камера, выкрашенная в белый цвет, с двумя койками на боковой стене и туалетом и раковиной, приваренными к дальней. Одна лампа, одна невероятно яркая лампа свисала с потолка, и поскольку всё – стены, потолок, койки – было покрашено в белый, свет казался почти невыносимо ярким. Здесь не было никакого выхода во внешний мир, и у него не было ни малейшего понятия, где он находится. Он хотел спросить, но Ригс указал на нижнюю койку и сказал: – Тебе придётся пожить здесь. – Но где мы? Его мать стояла рядом с Ригсом. – На корабле, – сказала она. – Капитан позволил нам взойти на борт, несмотря на некоторые дурацкие правила, но тебе придётся сидеть тут, пока… – Пока что? – Пока я не скажу, что можно выходить, – сказал Ригс непререкаемым тоном. Теперь, когда мальчик смог его рассмотреть, он увидел, что запах Ригса – запах смазки, соли и рыбы – ему подходил. Он выглядел так, будто его небрежно собрали из старых запчастей. Сутулый, но сильный, грубый, как запах, и полностью привыкший, что его приказам подчиняются беспрекословно. Ригс повернулся и вышел из каморки. Мать мальчика осталась в проёме вместе с каким-то коротышкой. У него были угольно-чёрные волосы, очень коротко подстриженные на висках, он был одет в морскую форму чистейшего белого цвета. Мальчик хотел задать матери накопившиеся вопросы – целый огромный список вопросов, – но у неё был странный вид, а кожа приобрела зеленоватый оттенок. С таким видом, как будто её вот-вот стошнит, мать мальчика поспешила за Ригсом. – Морская болезнь, – коротышка покачал головой и пощёлкал языком. – Мы ещё у причала, а её тошнит просто от качки в гавани. Такое бывает с теми, кто не привык быть на борту и не переборол морскую болезнь. – Вы кто? – открыто спросил мальчик. Он сразу вспомнил Сига и то, как иногда проще обходиться без лишних вопросов, но этот слетел с языка раньше, чем мальчик успел его придержать. – Я Рубен, – мужчина улыбнулся. – Сними рубашку, пожалуйста. – Что? – Сними рубашку и штаны. Мне нужно осмотреть и промыть твои болячки. Только сейчас мальчик заметил, что Рубен держит коробку ватных палочек и бутылку жидкости – спирта, как потом оказалось. Мальчик разделся, и Рубен начал обрабатывать его болячки. Было немного больно, когда пропитанная спиртом вата касалась язв, их жгло, но мальчик вспоминал свой бой с гусями и терпел. Зато воспользовался возможностью расспросить Рубена. И узнал многое. Рубен был родом с Филиппинских островов, филиппинец. Поступил на службу во флот США сразу после начала Второй Мировой войны. Был стюардом, заодно узнал основы медицинского дела, заботясь о команде и пассажирах. Он оказался добрым, на его лице появлялась улыбка, такая же мягкая, как и голос, каждый раз, когда он видел мальчика. А это случалось ежедневно, пока тот жил в своей маленькой камере. Да, это была именно камера. Корабль точно не был роскошным океанским лайнером, как думала мать мальчика. Скорее, «старое корыто». Это был один из кораблей типа «Либерти»[24], которые наскоро строились на верфях Кайзера[25] во время войны. Большую часть жизни он возил с острова на остров солдат и снаряжение. Корабль в целом был в рабочем состоянии, но не в идеальном. – Он устал, – сказал мальчику Рубен. – Корабль устал. Ему нужен отдых. Комната, в которую поселили мальчика, на самом деле была тюремной камерой, моряки называли её «бригом»[26] – для тех, кто нарушил закон и должен быть арестован. В один из первых разов, когда мальчик использовал туалет в своей камере и дёрнул маленький рычажок на стене, чтобы смыть, корабль внезапно задвигался. Решив, что он натворил что-то ужасное, мальчик бросился на койку, но корабль продолжал двигаться боком, назад, вперёд – и всё вместе сразу. В комнате было так ярко, что свет не приглушали даже сомкнутые веки. Но мерная вибрация двигателей и движения корабля убаюкали его, и он заснул. В камере никогда не выключался свет и не было окон, мальчик не видел ни солнца, ни звёзд, не знал, день сейчас или ночь. Было очень трудно ориентироваться во времени, но позже он узнал, что его продержали в заключении десять дней. Он отмерял время, считая посещения Рубена, который приносил ему еду и чистил болячки. Мать приходила его проведать дважды за эти десять дней. Из-за качки она ужасно себя чувствовала, особенно с тех пор, как они покинули Сан-Франциско и двинулись («двинулись» было правильным словом) в Тихий океан. Плавно покачиваясь, корабль скользил по воде. Мальчику нравилось ощущать его движения, они убаюкивали его, и он спал так, будто его оглушили мягким молоточком. Но мать его от этого же движения ужасно болела. Каждый день Рубен рассказывал, как у неё дела. «Она не отходит от ведра, – говорил он. – Такая симпатичная женщина, только от ведра вообще не может отойти». По лицу Рубена мальчик видел, что тот находит это забавным, но старается не подавать виду. В целом мальчик был не против отсутствия матери. Ворчание корабельного двигателя, которое отдавалось в стальных стенах, окружало его и напоминало своего рода музыку. Становилось колыбельной, когда он хотел спать, и поддерживало его, когда он не спал и читал комиксы. Или ел конфеты. На корабле было много мужчин, и все они хотели познакомиться с его матерью, узнать её поближе и думали, что проявление внимания к мальчику им поможет. Они не могли прийти к нему, не нарушая того, что называлось медицинским заключением, но быстро выяснили, что Рубен ходит в его камеру каждый день. Они заваливали мальчика комиксами и конфетами, к которым прикладывали записки, чтобы он передал их матери. Но сейчас его матерью был корабль «Либерти». Иногда в своей одинокой камере он, засыпая, сдвигался к краю койки, чтобы верхняя койка загородила лампу, которая никогда не выключалась, и клал руку на стальную стену. И чувствовал, понимал вибрации двигателя, будто бы это было живое, бьющееся сердце. Дни проходили один за другим. Когда у Рубена было время, он рассказывал мальчику про свои родные Филиппинские острова, великий город Манила и разные истории – всегда весёлые – о своей жизни там и о других филиппинцах. Мальчик, который раньше ничего не знал об этом месте, теперь хотел знать всё. До этого он не понимал, что такое Тихий океан – Рубен сказал, что это самое большое, что есть на планете, поэтому путешествие на Филиппины было сродни сказке. Он хотел знать, будут ли там волшебные джинны, исполняющие три желания, как в комиксах. Будут ли там монстры. В конце концов выяснилось, что джиннов, исполняющих желания, там нет, но вот монстры есть – или были, – и ему предстоит жить среди того, что они разрушили и оставили в руинах. Он ещё многое хотел узнать про Филиппины, но у Рубена была куча работы, а среди прочего он должен был ухаживать ещё и за его матерью. Он мыл её ведро, клал ей влажные тряпки на лоб и заставлял много-много пить, чтобы она не пострадала от обезвоживания, потому что её постоянно рвало. Дважды за время заточения Рубен прибегал к мальчику взволнованным и говорил: «Нам нужно прибраться в каюте. Капитан Ригс проводит инспекцию». И они вместе быстро заправляли койку, аккуратно складывали в ногах комиксы и вытирали влажными тряпками, которые приносил Рубен, все поверхности в камере. Когда они заканчивали, Рубен вставал по стойке «смирно» у двери и ставил мальчика так же, пока Ригс входил, осматривался, проводил пальцем в белой перчатке около койки, качал головой, глядя на оставшуюся на пальце пыль, и уходил. Мальчик хотел спросить, как долго ему придётся тут сидеть, как далеко они уплыли и когда придут в Манилу, но он сдержался. Он повернулся к Рубену и спросил: – Нас накажут за то, что его палец испачкался? Рубен покачал головой. – Он всегда что-то находит. Он должен что-то находить, или какой он капитан, верно?