– Плевать! Набирайся техники, учись владеть телом. Тебе, Бочков, может, и неудобно, а Лаэрту все удобно, потому что он труп. Понял мысль? Тогда ногой не дрыгай. Он еще раз покосился на кроссовку Ильи, дрожащую в воздухе: – Плохо у тебя, Бочков, с техникой! Будет перерыв – я твой шпагат посмотрю. На прошлой неделе хреновый был у тебя шпагат! Такому шпагату нечего делать в Тотельдорфе. Илья застыл и закрыл глаза. – А вот глаза как раз открой! – гневно вскрикнул Кирилл. – И не моргай – ты труп! Ты у нас вносишь ту каплю натурализма в общую условность, без которой все летит к черту. Натурализм необходим, но в гомеопатической дозе. Поэтому убью, если моргнешь. Смотри на колосники! Илья уставился в скучный темный потолок. Скоро ему начало казаться, что все эти громадные балки, трубы и мертвые невключенные лампы, мрачно поблескивающие из своих жестяных ящиков, хотят обрушиться на него и раздавить, как букашку. Илья в ужасе скосил глаза и тут же наткнулся взглядом на Розенкранца-Гильденстерна, который кротко сидел в шпагате. Это была неприятная картина. Не нравилась она и Кириллу, который ругал беднягу на чем свет стоит, совсем забыв про Илью. Тогда Илья стал искать глазами Тару. Она послушно хромала в эльсинорской толпе и была бледна, серьезна и прекрасна. Илья радовался, что может сейчас смотреть на нее неотрывно, без всяких помех. Он ничуть не жалел о маленьких неудобствах покойного Лаэрта (мурашки, дрожь в ноге и пыль в ноздрях от топота массовки). Ведь даже Изора на все готова ради любви! Илья снова вспомнил Изорину просьбу и стал думать, как ее исполнить. Кирилл в это время, лопаясь от негодования и восторга, ставил последний выход войска Фортинбраса. Конца маршу не предвиделось. Режиссер перед самым носом Лаэрта топал своими ботинками, слегка обрызганными неизбежной осенней грязью. Покойник мог теперь рассмотреть эти ботинки в малейших подробностях. Например, левый ботинок явно начинал просить каши. Видел Илья и ровную строчку на джинсах режиссера. В эту-то минуту он и придумал, как поговорить с Поповым об Анжелике. Заодно и ногу можно будет опустить – только бы правильно выбрать момент. Когда Кирилл в очередной раз, фортинбрасовски топоча, приблизился к мертвому Лаэрту, труп дернулся, сделал невольную подсечку, и режиссер полетел на серые доски сцены. Илья, как мог, это падение смягчил: приподнявшись, он ухватил Попова за край джемпера. Но джемпер только упруго растянулся. Его носитель все равно стукнулся об пол локтями. Отпустив джемпер, Илья успел заглянуть в большеглазое лицо Кирила. Оно было так вдохновенно, что Илье самому захотелось выкатить глаза. Он сделал это, а потом прошептал: – Кирилл, мне нужно только две минуты! Поговорить… вопрос жизни и смерти! – Опять? – поморщился Кирилл, тяжело вставая с колен. – Ты это нарочно сделал, гаденыш? – Нарочно, – признался Илья. Кирилл даже присвистнул, а потом сказал: – За что я тебя терплю, Бочков, так это за непредсказуемость. Скоро уже бить начну, а пока – ценю. Ну что тебе приспичило? Опять секреты? Всем – перерыв четыре минуты! Последние слова были сказаны громко и властно. Датское королевство тут же уползло за кулисы. Стоя посреди пустой сцены с глазами до сих пор выпученными, Илья начал: – Анжелика Шишкина просила вам передать… – О-о-о! Кирилл зажмурился и страдальчески почесал грудь. – Зачем тебе все это надо, Бочков? – спросил он. – Что ты за вестник богов? Твое дело сторона. – Сторона, – согласился Илья. – Но Анжелика очень просила, так что слушайте, а потом уж делайте что хотите. И он пересказал Попову панические просьбы Изоры, а от себя добавил, что бедняжка вся в синяках, хромает и даже в туалет не может выйти без охраны. Спасение для нее теперь одно – бежать в Москву. Кирилл выслушал все это с серьезным и недовольным видом. В тишине вдруг стало ясно, что этажом ниже ветераны выводят «Смуглянку-молдаванку». – Это, Бочков, называется одним словом – влип, – сказал Кирилл после тягучей паузы, во время которой все так же нервно чесался. – Влип! Черта мне в этой Анжелике? Таких дур озабоченных всюду полно. Правда, мне казалось, что эта с деньгами… Не подумай плохого: я могу взять с женщины только на постановочные расходы. Или на поездку на фестиваль. Не более! Ничего себе, все для дела! А тут я влип: цепкая попалась бабенка, хотя и совсем без мозгов. У нее, оказывается, еще один бойфренд есть – да еще с садистскими наклонностями. Не хватало еще и мне опухнуть и захромать. Ну что, Бочков, теперь делать, как думаешь? Правильно: делать ноги! – Вам обоим надо бежать в Москву, – согласился Илья. – Вдвоем? Черта с два! – вспыхнул Кирилл и показал Илье крепкий кукиш. – Я что, враг себе? Таких Анжелик я могу иметь сотню, а голова у меня всего одна. – Разве вы Анжелику не любите? – изумился Илья. – Нет. Тебе от этого легче? Какой же ты, Бочков, дурак! Впрочем, ты просто еще очень молодой. Смешно смотреть, как ты таешь от одного вида этой нашей серой мышки, как ее?.. Все, молчу! Не надо размахивать конечностями. Все, забыли! – Что передать Анжелике? – угрюмо спросил Илья. – А ничего. Черт с ней! – Но она вас любит! Ей плохо! Алим ее убьет! – Не убьет, – равнодушно сказал Кирилл. – Не грузись из-за ерунды – ничего страшного не случится. Из ничего и выйдет ничего, сказал Шекспир. Глупые стишки, как всякие, что набиты житейской мудростью. Рассосется трагедия, как прыщ. Живи спокойно, рыцарь бедный! Женщин много, а искусство вечно. Все, на сцену! Он захлопал своими широкими ладонями, и студийцы повалили из-за кулис. Репетиция продолжилась. Вдохновение покинуло Кирилла – но не разящая злость. Войско Фортинбраса, сформированное из безликих эльсинорцев и тех героев, чьи трупы не лежали на сцене в финале, отчаянно маршировало взад и вперед. Оно производило дикий грохот, от которого то и дело мигали скудные лампочки Дворца металлистов. Но Кирилл по-прежнему был недоволен. – Громче! Грубее! Брутальнее! – вопил он и сам бил в такт ногой, на которой ботинок просил каши. Странно, но Кирилл больше не хотел, чтобы посреди сцены лежал Лаэрт в неудобной позе. А ведь и Клавдий, и Гертруда, и Виталик неподвижной грудой покоились у задника! Режиссеру теперь, наверное, даже смотреть на Илью стало противно. Он муштровал свое войско, а большая и лучшая часть его мозга билась над проблемами, подброшенными Бочковым. В бездонных зрачках Кирилла пылал жгучий огонь самосохранения. – Вот что, Бочков, – вдруг сказал он, бросив маршировку и метнувшись в кулису, где в привычной тени стоял Лаэрт и думал, что никто его не видит. – Скажи своей коллеге по гастроному, чтобы она забыла дорогу ко мне на квартиру. И пусть больше не звонит – так мы еще имеем шанс уцелеть. Номер мобильника я сегодня же поменяю. Пусть она затаится, а там видно будет. Понял, рыцарь бедный? Илья согласно кивнул. Все оказалось плохо и страшно – гораздо хуже, чем он ожидал. Погибай теперь, Изора… Сколько раз он морил ее в своем нордическом замке! Сколько раз он радовался, глядя на розовый дымок, который курился на месте, где стояла только что белокурая колдунья. Потом и дымок исчезал. Ура! Зато теперь… Войско Фортинбраса бешено топотало, и от этого казалось, что в мире уже началась какая-то незваная жестокая война, что появятся вот-вот чудовища, которые не пощадят никого. Даже байковая кулиса, за которой стоял Илья, сама собой колыхалась грозно и мерно, как от чьего-то большого дыхания. А Кириллу не было ни страшно, ни интересно. – Вялый шаг! Так лохи плетутся, а не викинги печатают шаг! – брезгливо кричал он. – Громче! Побольше милитаризма! Нет, их не вразумишь… Крайний сзади, вон со сцены! И тот, что в синем. Да, да, ты, бездарь. Вон! Бездарем в синем оказалась Тара. Она послушно покинула строй викингов и знакомой рысцой, прижав руки к щекам, побежала в потемки кулис. Сердце Ильи замерло от любви и жалости. В первую секунду он даже захотел огреть чем-нибудь Кирилла по гладкой круглой башке. Но ничего подходящего поблизости не было, кроме стула. Да и на этом стуле, обняв его драную суконную спинку, восседал своим крепким задом великий и жестокий режиссер Попов. Он барабанил в такт по коленке своей небольшой, но широкой рукой. Все это запомнил Альфил, не прощающий обид! Однако наказание врага он отложил до лучших времен. Он бросился вслед за Тарой. В этот час просторы Дворца металлистов были пусты и начисто лишены освещения: почти все лампочки кто-то вывернул и унес домой. Но Илья за время своей театральной карьеры успел изучить закулисье. Он смело шел на звук мелких, сбивчивых шагов Тары. Еще он слышал впереди душераздирающие, влажные всхлипы, от которых горько таяло сердце. Иногда раздавалось сморкание и стоны. Наконец шаги стихли, а сморкание усилилось. Тара не была оригинальна: побродив и поплакав в пустых коридорах, она забилась в угол, где были сложены старые декорации. Здесь, под немигающим взором фанерной матрешки, Илья уже дважды вступал в поединок с всесильным Поповым и даже думал, не стоит ли зачислить режиссера в черные рыцари. Теперь в этом углу рыдала бедная Тара. Она с ногами забралась на огромный сундук, который был расписан для какой-то сказки корявыми загогулинами. Илья приблизился к сундуку. Он нарочно топал погромче, чтобы не напугать Тару. – Кто здесь? – спросила Тара темноту плачущим голосом. – А! Это ты, Бочков… – Можно я тоже тут посижу? – Можно, если не будешь сочувствовать и приставать. Илья присел рядом, на жесткий краешек сундука. В темноте белел носовой платочек Тары, в который она сморкалась, и гораздо смутнее – ее лицо. Все остальное едва проступало из тьмы и было неузнаваемо. Лишь вверху, как сумасшедшая луна, торчала громадная физиономия матрешки. – Ты зря так расстраиваешься, – начал Илья после долгой паузы, во время которой он слышал лишь собственное неприлично шумное дыхание. – Я бездарь. Ты сам слышал! – обиженно прошептала Тара. – Вот ты у нас без году неделя, а уже выбился почти что в звезды. А я… – Ты очень талантливая! – вскрикнул Илья так громко и убежденно, что плоская избушка, совершенно незаметная в темноте и задетая его локтем, качнулась. Илья пригнул голову. Избушка с грохотом присоединилась к куче фанерного лома, сваленного в угол. Таре и Илье на лица тихо посыпалась невидимая прохладная пыль. – Ты все тут переломаешь, – сказала Тара. – Иди лучше репетируй. – Не хочу. Я здесь все сокрушу! Хочешь? Театральное барахло такое хилое, на соплях, ненастоящее! А Кирилл Попов такой гад, что… Посреди гневной фразы его рот замкнула нежная и холодная рука Тары. – Не смей ничего о нем говорить, даже хорошее! Ты недостоин, – прошептала Тара, не отнимая руки. Можно было теперь эту руку целовать, изо всех сил прижимаясь к ней губами. – Он гений, – продолжала Тара. – Он супер! И я его люблю. Ну конечно же! Вот кто таинственный «другой»! Неужели и Тара?.. Илья очень пожалел, что не стукнул Кирилла, оседлавшего стул, хотя бы кулаком. – Люблю, люблю, – повторяла Тара; она отобрала наконец руку, чтобы вытереть невидимые слезы. – Я такая невезучая! Все всегда не так, как я хочу. Все наоборот! Илья собрался утешить ее тем, что актерская карьера не слишком завидная. Вон даже сама Барахтина снимается в поганых сериалах и похожа на резинового носорога. Но ничего сказать он не успел: Тара притянула его к себе тонкими ловкими руками и уже целовала – всерьез, долго, без отрыва. Целовала своими сладко-солеными губами, горячими от слез! Снова целовала! Как тогда, у двери с домофоном!