– Вот так всегда, – шептала она чуть позже, отвернувшись и блестя в потемках заплаканными глазами. – Ты, Бочков, славный, только нельзя влюбиться в такого! – А в Конотопова можно? И в какого-то Вальку? – вдруг обиженно вспомнил Илья. – Откуда ты про Вальку знаешь? – Знаю! Ты со всеми подряд целуешься. – Но ведь и с тобой тоже. Тебе не нравится? – Нравится, – спохватился Илья и на всякий случай крепче обнял Тару. – А все-таки ты любишь этого сволочного Попова. Как же ты… Да нет, такого просто не может быть! Попов дрянь, а ты самая лучшая. Я всегда буду с тобой! Ты ничего не бойся. Я набью Попову морду, и он перестанет тебя со сцены гонять. Тара засмеялась, прижалась щекой к его щеке. Ее горячие губы оказались возле его уха. – Ничего не говори о нем! Я не разрешаю. Я все равно его люблю – просто он не знает. Ты лучше скажи, какие у вас с ним дела? Вы все время о чем-то шепчетесь. О фестивале, да? Мы все в Тотельдорф поедем или только любимчики? – Я не знаю ничего про Тотельдорф… Фестиваль? Нет, у нас есть свои проблемы… Мы говорили… – мямлил Илья. Его голова шла кругом. Нежная, теплая Тара каким-то странным образом вся обвилась вокруг него. Ее вдруг можно стало трогать и прижимать к себе. Под шершавой синей кофтой бездарности дышало и больше не ускользало атласное тело волшебницы. Ее губы целовали и целовали. Потемки стали еще гуще. Хор ветеранов смутно гудел с небес. Илье казалось, что они с Тарой оба давно перевернулись вверх ногами и теперь плывут и кувыркаются в каком-то густом и жарком сиропе, не чувствуя собственного веса. Правда, угол фанерной избушки то и дело упирался Илье в бок и напоминал, что некоторые законы физики еще не утратили своего действия. Только на это было плевать! Ведь Адам терпел, когда у него выдергивали ребро. Теперь тоже из ребра, которому тоже было больно, творилась новая Тара – своя, единственная – для бесстрашного Альфила. Что у нее на уме, понять было невозможно. Но не надо никакого ума, чтобы любить друг друга, особенно в темноте, которая все беды большого мира растворила в себе без остатка. – Ой! – вдруг вскрикнула Тара. – Кажется, на этаже свет совсем потушили. Как бы нас тут не заперли! Она оттолкнула Илью и исчезла во тьме – сначала она сама, ее тепло и дыхание, а потом и неровная дробь ее шагов. Илья наконец отодвинул от себя избушку и тоже выбрался из фанерной чащи. К тому времени, похоже, угас свет на всей земле. Давно разбрелся по домам хор ветеранов, исчезли студийцы Попова, а прекрасная Тара бежала вниз по лестнице мимо бесконечного витража. Гигантский стеклянный Металлист указывал на Тару своим циклопическим пальцем с квадратным ногтем, напоминая Илье: она твоя! Догнать Тару удалось только в вестибюле. Там еще горела самая тусклая из ламп. Древний вахтер, он же ночной сторож, уже закрывал трясущейся рукой женский журнал, чтобы встать и запереть до утра тяжкую дверь Дворца. Под его враждебным взглядом Тара подбежала к зеркалу и окончательно стерла платочком размазанную губную помаду. Илья тут же оказался рядом. Он успел поцеловать Тару в горячую шею и даже увидел краем глаза отражение этого поцелуя. Сразу стало весело: огонь запылал, небеса осыпались бесчисленными звездами, сомкнулись и скрыли последние пятна скверны, какие еще оставались в мире. Из темноты не лезли больше мерзкие чудовища и гнилые скелеты. Зато совсем близко ровным теплом дышали розовые губы, которые пахли карамелью и детскими цветочными духами. – Не бери в голову, – вдруг произнесли эти губы. Тара почему-то нахмурилась и устремилась вперед своими быстрыми шагами. – В какую голову? – удивился Илья, нагнав ее. – О чем ты? – Все это ничего не значит. Ты понимаешь? То, что было за декорациями. Забей! – Как такое может ничего не значить? – Может. Какой ты глупый, Бочков! С луны упал, что ли? Просто забудь все, что было, и живи дальше. – Как? – все еще не понимал Илья. – Забыть? Тогда зачем ты это сделала? Ни единому слову Тары он сейчас не верил, потому что знал: она с ним навсегда. – Ты глупый, – серьезно повторила Тара. – Скажи, тебе сколько лет? Семнадцать? А мне через две недели стукнет двадцать один. Понятно теперь? Ты для меня и молод, и глуп, и неинтересен. Просто сегодня мне стало грустно. Я вообще невезучая. Меня никогда не любят те, кого я люблю, а те, кого совсем не люблю… В общем, не бери в голову и не вздумай приставать. Я это сегодня сделала от тоски. Кирилла я люблю почти год, но он ничего не знает. Он меня не замечает, а если заметит, то сразу начинает презирать. Я бездарность. Да ты сам сегодня видел! Но… я просто умру, если меня никто не будет любить. Даже такой, как ты! А Кирилл… – Он полная сволочь, – сказал Илья тусклым голосом. Уж лучше бы она сейчас молчала, и только ветер бы свистел, и счастье слепило бы глаза ночной чернотой! – Молчи, – возмутилась Тара. – Кирилл гений. Я не разрешаю о нем говорить, или я тебя сейчас стукну! Ты ничего не понимаешь в любви. – Понимаю, раз люблю такую, как ты. – Это какую же? – Которая со всеми целуется. Под лестницей и в ванной. И в других местах. И не только целуется. Но это ничего не значит! Ты теперь моя. – Ну вот, ты такой же, как все! – вдруг обиделась Тара. – Только на вид дурачок, а сам такой же! Они в это время шли по футбольному полю. Освещенные окошки дома Тары складывались в скучное созвездие. Да и все почему-то стало выглядеть скучновато: и ночь, и звезды, и даже девушка, сотворенная из ребра Альфила. А вот ребро это до сих пор ныло – напоминая об остром фанерном крае, оно знало все о счастье, в котором нет ничего удивительного. 10 Чтобы подмигнуть, Снегирев сморщил несвежую, гладко выбритую щеку. Потом он сказал: – Илюха, стой, счастливец! К тебе заявилась юная красотка – ландыш, да и только! Ждет в нетерпении возле кондитерского. Ну-ка, бегом туда! Какая бы горькая – пополам со счастливой – бессонница ни мучила Илью прошедшей ночью, какие бы проклятия и извинения ни придумывал он для непостижимой Тары, он до сих пор помнил и чувствовал ее так явно, будто она была рядом. Она и сейчас стояла у него за спиной и шепотом смеялась в ухо – единственная в мире, горячая, податливая и обидно влюбленная в режиссера Попова. И вот она пришла! Сама! Жар кинулся в щеки, тяжесть в сердце, страстный хмель в голову. Есть счастье, есть! Остальное не важно! К кондитерскому отделу Илья шел на подгибающихся ногах. Однако никакой Тары он там не нашел. Зато стояла у витрины, сурово отвернувшись от шоколадок и насупив бесцветные брови, Алена Фролова. Старый эротоман Снегирев именно ее посчитал ландышем. – Привет, – разочарованно бросил Илья. – А Снарк где? Алена молча кивнула на входную дверь. Стеклянная, в пол, витрина позволяла видеть широкую спину Снарка, сидящего на крыльце. Пес провожал входящих и выходящих тяжелым взглядом. Покупатели осторожно семенили мимо и косились на приоткрытую зубастую и языкастую пасть. – Вы сообщили в милицию про Ивана Лукьяновича Хоменко? – спросила Алена строгим, писклявым голосом. – Сообщил, – ответил Илья. – Еще вчера вечером. Я даже узнал номер «Волги», которая ночью подъезжала к дому номер 18. Мой друг ведет дело о пропавших из этого дома. Он знает все до мелочей. Так что спи спокойно! Он повернулся и хотел уйти по своим делам, но в его бирюзовый рукав вцепилась тощая, маленькая пятерня. – И какой план разработал ваш знаменитый друг? – тем же прокурорским тоном спросила Алена. – Где он сам? Чем занимается? – Не твое дело, – огрызнулся Илья. – Поучи еще! Он попытался оторвать от своего рукава хваткую ручонку, но не тут-то было! Алена не отцеплялась и продолжала отчитывать Илью: – Пока вы оба ловите ворон, может случиться самое страшное! То есть убийство. Прошлой ночью опять приезжали люди на «Волге». Они хотели влезть к Хоменко. – С чего ты взяла? – Знаю! После школы я взяла Снарка и побежала туда. Я поговорила с дедушкой через дверь. Если ничего не делать, то будет совсем плохо! Прошлой ночью бандиты даже дверь пробовали выломать. Ничего, конечно, у них не получилось – на двери танковая броня, а внутри не только те гантели, что мы видели, но еще и баррикада. Ее дедушка вчера начал строить. А они все равно лезли! – Надо было звонить ноль два. Алена покачала головой: – Думаете, все так просто? В этом доме телефон не работает. Да и нельзя пока никуда звонить. Надо их с поличным взять, только фактов никаких нету. А я знаю, что должны быть представлены всякие улики. Вы ведь смотрите «Ментов»? Я потому сюда и пришла, что мне нужна ваша помощь. – Улики фабриковать, что ли? – усмехнулся Илья. – Мне этим заниматься некогда. Я, между прочим, на работе. – Да работайте себе на здоровье! Мне нужно только вот что… Алена наконец выпустила помятый рукав Ильи. Она порылась в кармане и достала вчетверо сложенный листок из тетради в клеточку. Листок был исписан крупным детским почерком с независимым наклоном влево. – Вот, – сказала Алена, уставившись в свою бумажку. – Первым делом мне нужен номер вашего мобильника. – Это еще зачем? – Свой мобильник я отдала Ивану Лукьяновичу. Я же вам говорила, телефон в доме отключен – кто-то порезал кабель. Бабушке я скажу, что мобильник потеряла, а когда все кончится – что нашла. Ясно? – Нет, – честно признался Илья. Он уже вышел из детского возраста, когда понимают подобные простые вещи. Когда все это кончится, он тоже предположить не мог. Алена впервые усомнилась в его умственных способностях: – Вы что, вправду не сообразили? Или притворяетесь? Все ведь ясно! Если сегодня ночью к деду снова приедут на «Волге» – а я знаю, что приедут! – он позвонит по моему мобильнику на ваш мобильник. – Почему на мой? Почему не в милицию?