– Она сказала, что мне нужно расстаться с отцом твоего Матвея. Расстаться, перечеркнуть, забыть… Будто и не было ничего. Ради тебя расстаться… – И что же ты решила, мам? – Да ничего не решила. Ты думаешь, это легко – расстаться, если сильно любишь? Если жить без человека не можешь? И даже допустим, что я расстанусь, что сердце себе разорву… Ты примешь от меня такую жертву, Анеля? Вот скажи мне сейчас – примешь? Анеля в ужасе подняла глаза, тихо замотала головой из стороны в сторону. До нее только сейчас начал доходить смысл того, о чем говорит мать… И даже ярко представилась эта картинка: как все они сидят за столом, и Анна Антоновна улыбается радостно и приглашает взглядом всех улыбнуться – ну что же вы не радуетесь за Матвея и Анелю, мы же теперь почти родственники, одна семья! Кто мы теперь друг другу, уважаемая Юлечка, а? Милые сватьюшки? Ах, как же я рада, как рада… Анелю даже передернуло слегка – нет, нет, нельзя этого, нельзя… Анна Антоновна – такая добрая, такая доверчивая! И что будет, если она узнает? Ведь по лицам ее мужа и «милой сватьюшки» все можно понять… Юля растерянно следила за выражением лица дочери и жалела, что завела этот разговор. Ну почему, почему мы всегда так запоздало жалеем о сказанном? А с другой стороны… Почему нет? Ведь она ей сказала все как есть… Правду сказала. Пусть для нее жестокую, но правду. И они вместе должны решить сейчас, что с этой правдой делать. Вместе решить, без скидок на то, что они мать и дочь. Решить, абстрагируясь от ее жертвенных материнских посылов, которые, как утверждает ее бывшая свекровь, должны в первую очередь сыграть свою роль. Ведь в итоге они обе – просто женщины… Конечно, думать об этом было стыдно. Убеждать себя – стыдно. От этих проклятых жертвенных посылов, которые в материнской природе заложены, одним убеждением не избавишься. Но что сказано, то сказано… Назад уже ничего не вернешь. Теперь с этим жить надо… Хотела было протянуть руку, чтобы огладить Анелю по плечу, но та отстранилась от ее руки так резво, будто боялась обжечься. А потом и вовсе подскочила из-за стола и унеслась ветром в прихожую, как безумная. И вскоре Юля услышала, как хлопнула дверь. Ушла… Убежала. Сбежала. Вот куда она побежала в таком состоянии, куда? Наверняка ведь и не переоделась даже! В домашнем трикотажном костюмчике и сбежала! Может, хоть ветровку на себя догадалась накинуть или плащ… Хотя чего она – о плаще. Теперь-то уж чего, когда дело сделано. Ужасное дело, подлое. И снова накрыло с головой чувство вины – зачем, зачем она заговорила про жертву? И не просто заговорила, а в прямом смысле потребовала жертвы от дочери? О, этот идиотский и ужасно жестокий вопрос: хочешь ли ты от меня жертвы, доченька?.. Ведь он сам собой предполагает ответ: мол, нет, мамочка, не хочу! Я лучше сама себя принесу в жертву, сама откажусь от своей любви… Ну как, как она могла, господи? Она, мать любимой дочери Анели! Ведь дороже дочери у нее нет никого… Никого, кроме Димы. Выходит, ей надо было выбирать между ними? И она выбрала жертвой дочь? И Анеля точно согласится быть жертвой, это надо ее знать… Ну что ж, празднуй победу, подлая мать. Продолжай любить своего Диму. Ты ведь тоже имеешь право любить того, своего единственного, который по праву рождения. А дочь… А дочь пусть будет несчастна. И не надо утешать себя тем, что этих любовей у нее будет еще много. Вагон и маленькая тележка. И мальчик этот, сын Димы, пусть тоже будет несчастен… Ведь он любит Анелю. Она сама утром видела его лицо. Эти глаза, горящие нетерпением обнять любимую, прижать к себе изо всей силы… Господи, да что ж она такое наделала! Как теперь назад все вернуть? Как сделать так, чтобы этого разговора вовсе не было? Схватила телефон, быстро кликнула номер Анели. Конечно, не отвечает… А на что она надеялась, интересно? Что дочь промурлыкает в ответ ласково: да, мамочка, все хорошо… Я поняла, я очень послушная девочка… Сейчас погуляю немного и вернусь домой… Потом еще раз кликнула ее номер, еще… Нет, не ответит она, надо с этим смириться. И надо действовать как-то, делать что-то… Исправлять ситуацию надо! Но как, как ее исправишь? Надо Диме позвонить, вот что. Попросить его о встрече. И все рассказать так, как есть. Страшно, но надо. Иначе Анеля его сыну сама все расскажет, и… А что, собственно, и?.. Может, и правильно так будет? Нет, нет… Она сама должна Диме все рассказать. По крайней мере, это будет честно. Нелепо прятать сейчас голову в песок, как страус. Да, надо Диме сказать… Кликнула его номер и, когда он ответил, проговорила быстро: – Дима, нам надо срочно увидеться! Где и когда мы можем увидеться, Дима? – Что-то случилось, Юль? Почему у тебя голос такой? – Да, случилось. – Что? – При встрече все объясню… – А по телефону нельзя? – Нет. Нельзя. Когда мы сможем с тобой встретиться? – Но я сейчас не могу… У меня сегодня трудный день, все по минутам расписано. Ты ж понимаешь… – Да, Дима. Я понимаю. И тем не менее… Это очень важно для меня. Для нас… Когда мы сможем встретиться, скажи? – Я вечером только могу. И ненадолго. Мне сегодня вечером надо быть дома. – Да, конечно. Я тебя надолго не задержу. Давай вечером в кафе? В том, в нашем… – Хорошо. Я приду в семь часов. Иль в восемь… Не знаю, когда точно освобожусь. – Хорошо, я буду тебя ждать… Сколько надо, столько и буду ждать. До встречи. – Да, Юль… Извини, не могу больше разговаривать… До встречи! Поговорив с Димой, она тут же кликнула номер Анели. Снова напряженно вслушивалась в длинные гудки, пока они не оборвались механическим голосом оператора: «Абонент сейчас не может ответить, перезвоните позже». Если бы она могла увидеть сейчас, где находится ее дочь Анеля, то ужаснулась бы, наверное… * * * Анеля сидела на краю крыши, обхватив себя руками. И каждый раз вздрагивала, слыша, как звонит телефон. Зачем она его вообще взяла, когда выскочила из дома? Может, взять и сбросить его, чтобы разлетелся на мелкие кусочки, чтобы не мучил ее тоскливым зовом? А что, хорошая мысль… Да только ведь ничего этим не решишь. А решать надо. Надо… Она не отдавала себе отчета, сколько времени так сидит. День выдался ветреным, и она давно замерзла, но встать и уйти не было сил. Потому что это было спасительное место. Их с Матвеем место. Та же крыша, тот же вид на раскинувшийся внизу город. Правда, села она к самому краю… Еще чуть-чуть, и нога упрется в хлипкий парапет, и он может ее не удержать… Почему-то это «чуть-чуть» ее успокаивало. Не собиралась она перешагнуть через это «чуть-чуть», но сама возможность будто отрезвляла, даже плакать было не так горько – казалось, все слезы выплакала. Но стоило посмотреть вниз без этой слезной пелены, и внутри снова взрывалось отчаяние, и плечи начинали трястись в ознобе. А город внизу шумел, жил своей жизнью. Машин много стоит у светофоров. Неужели вечерние пробки уже начались? Да не может быть… Неужели она весь день тут просидела? Утерла глаза, глянула на дисплей телефона. Надо же, и впрямь вечер… Половина седьмого уже… И тут же заполошная мысль ударила в голову – они с Матвеем договорились встреться в шесть часов! У фонтана! Он же там стоит сейчас, ее ждет! И, словно в продолжение этой мысли, услышала, как снова зазвонил телефон. И можно было даже на дисплей не смотреть… Знала, что это Матвей. Хотела принять вызов, но пугливо отдернула руку: что, что она ему скажет? Как объяснит, почему не пришла? Неужели надо вот так и сказать: мы расстаемся? Потому что моя мама любит твоего отца? И она не может… И мы тоже не можем… Телефон умолк, а она снова заплакала, обхватив себя руками и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону. Что делать, что делать? Как поступить правильно? И что такое это «правильно»… Правильно – не помешать маме любить? Или правильно – рассказать все Матвею? Может, пусть он сам решает, как будет правильно? И снова прежняя картинка встала перед глазами – та самая, как они все сидят за столом… Они с Матвеем, папа с мамой, Анна Антоновна и отец Матвея… И никто не может смотреть Анне Антоновне в глаза. Потому что все они – подлые обманщики. А она – обманутая. И заранее оскорбленная присутствием любовницы мужа. Вздрогнула, помотала головой, будто изгоняя из нее картинку. И снова услышала, как звонит телефон. Матвей… Прости меня, Матвей. Я не могу, не могу… И застыла надолго, ухватившись за это хлипкое «не могу». Хлипкое, как парапет на крыше. Зачем его было сооружать, если он такой хлипкий? Кого он спасет? Никого и не спасет… Очнулась уже в сумерках. Снова глянула на дисплей – уже восемь. И Матвей больше не позвонил… Наверное, ушел, так ее и не дождавшись. И вздрогнула, услышав сзади шаги… Обернулась испуганно и увидела сзади Матвея. И улыбнулась ему жалко. Он сел рядом, вздохнул, крепко обнял ее за плечи, притянул к себе. И проговорил тихо на ухо: – Да ты же совсем замерзла… Дрожишь вся… Погоди, я сейчас на тебя свою ветровку надену… – Как ты догадался, что я здесь, Матвей? – Не знаю. Почувствовал, наверное. Я тебя чувствую, я ж тебе говорил… Потому что люблю очень сильно. И еще у меня все болело внутри, когда стоял там, у фонтана… Понимал, что случилось что-то и ты не придешь. Что случилось, Анель, скажи? Почему ты так плакала? У тебя глаза совсем не смотрят. И почему ты одета легко? Сегодня же день холодный… – Я… Я не могу. Матвей… Не могу тебе рассказать… Это не моя тайна, я не могу… Да и нельзя тебе знать, наверное… Не спрашивай меня, пожалуйста, ладно? – Хорошо. Не буду. Я так понимаю, что завтрашний обед у нас отменяется? – Не спрашивай у меня ничего сейчас, пожалуйста… Очень тебя прошу… – Хорошо, хорошо… Я не буду. Ты только не плачь больше, ладно? Да и черт с ним, с обедом! Можно ведь и позже наших родителей познакомить, правда? – Да… Позже… Лучше позже. Наверное… Не знаю еще… – А можно и вообще не знакомить, если… Если они не хотят. Я так понимаю, твоя мама не хочет. Не понимаю только почему… – Да, она не хочет, Матвей. Не может. И я пока не могу тебе ничего объяснить. Я тебе позвоню завтра, ладно? И скажу… Завтра скажу… Сегодня у меня уже сил нет. – Ну, завтра так завтра. Пойдем отсюда, Анель. Пойдем, ты же дрожишь вся. Пойдем, я тебя домой провожу… – Я не хочу домой, Матвей. Не хочу. Мне нельзя домой. Нет… – Ну, тогда ко мне домой пойдем. Мама тебе обрадуется.