Алёна покачала головой. Она знала, о каком кофе говорил Тим, его можно было получить в специальных автоматах по знаку паранормы; это был адский коктейль из стимуляторов и нейромедиаторов, его принимали при серьёзных нагрузках, после длительного напряжения сил и при угрозе паранормального срыва. Кто же такое с собой носит, прямо запрещено под угрозой ареста на длительный срок, и, в зависимости от обстоятельств, может быть ещё и смертной казни… Алёну с самого начала активации паранормы учили вовремя распознавать признаки приближающегося кризиса и принимать меры, девочка держала в уме карту точек доступа с той же достоверностью, что и таблицу умножения. А Тим, идиотина такая, скорее всего не обратил внимания на первые звоночки! Проклятье, да с его возможностями, он же тут всё разнесёт к такой-то бабушке! — Держись, — свирепо сказала Алёна. — Слышишь? До следующей платформы минут десять ещё; держись! Тим кивнул с несчастным видом. Его трясло, и Алёна чувствовала, как раскручивается вокруг него страшная спираль психокинетической энергии. Сдержать её для человека с индексом Гаманина ниже трёх — это как гигантскую пробоину в крупной плотине затыкать парой собственных кулаков. Но Тим продержался, и даже сам вышел из поезда. Алёна довела его до ближайшей лавочки, сбегала до раздаточной точки и принесла ему кофе. Он его, не будь дурак, выхлестал в один приём, даже не поморщившись. Почти кипяток. — Ну, как? — участливо спросила Алёна. — Легче тебе? — Нет, — отсутствующим голосом сказал Тим, — Не легче и не будет легче, за горизонтом… я держу… держу… поле держу… кто-нибудь, догадайтесь… хоть кто- нибудь… Но стоявшая над ним грозовая мощь начала отступать, рассеиваться. Алёна чувствовала, как слабеют силовые линии, как тают они в окружающем воздухе, растворяясь в пространстве. Минуло. — Пошли, — сказала Алёна, поднимаясь. — Пошли ко мне, тебе пожевать чего-нибудь надо. Первое дело после срыва — набить желудок. Чтобы организму было из чего восстанавливаться. — Пошли! Тим послушно взял её за руку и пошёл. Кажется, в разум он ещё толком не вернулся. И шёл доверчиво и покорно, как маленький ребёнок. Очнётся, надо будет его как следует отругать. Нашёл, с каким огнём играться! Алёна невольно стиснула пальцы. Она помнила свои собственные срывы, неизбежные при активации паранормы; как хорошо, что умные головы в Институте догадались избавить несмышлёных малышей от любых проявлений пирокинеза. Паранорма начинала пробуждаться только после двенадцати лет… Наверное, младенец-прайм спалил им лабораторию, а то и не одну, после чего и были приняты кардинальные меры. А может, профессора с самого начала осознавали опасность и разработали ограничение превентивно, так сказать. … Тим слопал столько, что Алёна всерьёз обеспокоилась, как бы он не треснул ненароком. Оно понятно, жрать очень хочется, но надо всё-таки знать берега! Девочка приготовила кофе, на этот раз обычный, и как раз разливала его по чашечкам, когда услышала от порога какой-то сдавленный звук. Она обернулась и увидела в дверях маму. Мама смотрела на Тима расширенными в ужасе глазами, лицо её стремительно выцветало, обретая зеленоватую бледность. Казалось, ещё немного, и мама хлопнется в натуральный обморок. Капитан войск быстрого реагирования в отставке, да. — Боже, дочь! — севшим голосом воскликнула Маргрете Свенсен. — Как ты могла притащить в дом ЭТО?! — Мама! — возмутилась Алёна такой реакции. — Это же Тим Тридцать Три Несчастья! — мама как не услышала последней фразы. — Он приносит беду одним только своим появлениям. Он… Дрогнули, тонко зазвенели стёкла в окнах, в шкафах. Мир словно бы поплыл, заворачиваясь спиралью. — Я держу…. поле… второго стелларатора, — сообщил Тим, глядя в одну точку остановившимся взглядом. — Уже час… и ещё один час… кто-нибудь… скажите Олегу… Снова он понёс какой-то совершенный бред, что-то про Олега — много раз, и про стелларатор — без конца, как заведённый, а вокруг него снова начала стремительно накапливаться чудовищная мощь. Алёна ощущала её как гору, нависшую над головой — сейчас тяготение возьмёт над нею вверх и вся эта тысячетонная масса да на голову… — Олег! — хлопнула рукой себя по лбу Алёна. Ну, конечно же, некому больше, кроме Ольмезовского, он — телепат первого ранга, и Тим очень хорошо его знает, конечно, именно о нём он сейчас пытался сказать. Уж институтский-то профессор должен знать, как унимать слетевшего с нарезки прайма генетической линии неограниченного психокинеза! Время растянулось резиной, хотя потом, вспоминая события этого дня, Алёна отчётливо поняла — прошло не больше минуты. Алёна активировала визитку, и скороговоркой, даже не поздоровавшись, выпалила в слишком медленно, на её взгляд, светлеющий экран: — Олег Ольгердович, простите, но тут Тим у нас, он… — Понял, — коротко отозвался профессор, и выключился. Сейчас же за окнами хлопнуло, заплясали по стенам вишнёвые блики. Алёна подобрала челюсть: у Ольмезовского оказалась струна гиперпрокола! Вещь редчайшая, дорогая до безумия, нечто из разряда технической магии, о которой ходят среди людей самые разнообразные дикие легенды. Профессор уже входил в кухню, кивнул маме, сказал: — Прошу прощения… Положил ладонь на лоб Тиму, и страшное напряжение начало спадать, рассеиваться. — Это единственный способ быстро купировать срыв, — извинился за свои действия профессор. — Паранормы психокинетического спектра при ментальном подавлении теряют концентрацию почти мгновенно. Тим теперь сидел очень ровно, закрыв глаза. Алёна дёрнулась было к нему, испугавшись, что он не дышит. Но он дышал, правда, редко и медленно. — Однако, — тряским голосом выговорила мама, оглядывая кухню. По стеклянным дверцам шкафчиков, по оконному полотну, по стенам бежали чёрные, зловещие трещины. Потолок вспучился, пол пошёл неровными волнами. — Вам будет предоставлена компенсация, — невозмутимо объяснил Ольмезовский. Алёна во все глаза смотрела на него. Похоже, внезапный звонок вытащил учёногоиз бассейна или душа или где он там был. Влажные волосы, домашняя одежда, тапочки. Он что, никогда со струной не расстаётся? Вот это обугленное колечко на пальце, это она? Насколько девочка помнила, струнные переходы были одноразовыми: однажды сработав, матрица разрушалась без возможности восстановления. — Я вызвал машину, — сказал Ольмезовский. — Но мне нужно, чтобы со мной находился действующий пирокинетик. Прошу сопровождения. — У неё индекс Гаманина меньше трёх, — нервно сказала мама. — Этого хватит. Не переживайте, Тимофей сейчас не опасен. Вы, разумеется, можете сопровождать тоже, госпожа Свенсен. — Да уж конечно! — отозвалась мама. — Всенепременно! Просьбу профессора Алёна осознала в полной мере тогда, когда у Тима внезапно остановилось сердце… Их учили, всю группу, как оказывать помощь в подобных случаях, пирокинез — паранорма из того же спектра, что и целительская, а если ты собираешься служить в армии, то тебе, как говорится, сам Бог велел разбираться в болезнях, ранениях и уметь оказывать первичную помощь. Медицинский болид стремительно шёл на снижение: Ольмезовский, как видно, знал, чего ждать, и сразу вызвал «скорую». Но те несколько минут, пока парковалась машина медицинской службы, Тим жил благодаря паранормальной поддержке от Алёны Свенсен. — Держи его, девочка, — сказала врач-целитель, устраивая пациента на ложе. — Держи! Я не справлюсь без тебя. Целителей Алёна видела лишь в информе. Слишком мало их было, страховку Факультета паранормальной медицины получить для простого смертного было практически нереально, деньги не помогали. Распределение шло по сложному алгоритму, в который входил расчёт так называемого коэффициента полезности для общества: например, Огнев, скорее всего, как действующий командир, такую страховку имел, а мама лишилась её, уйдя на штабную работу. Детям до двенадцати помощь оказывалась в приоритетном порядке, но только в действительно тяжёлых случаях, с которыми обычные врачи не справлялись. Тим, очевидно, состоял на особом счету. И как прайм в своей генетической генерации, и как инженер энергетической станции. В салоне «скорой» пахло лекарствами, немного озоном, и ещё чем-то, неуловимым, но характерным для любых больниц. От взгляда в узкое, вытянутое горизонтальной волной окно закружилась голова: машина шла на нижнем, специально зарезервированном для служебного транспорта, эшелоне, и непривычно близкие крыши, несущиеся под крылом, создавали ощущение сумасшедшей скорости. — Ошибки неизбежны, — отвечал профессор Ольмезовский на какой-то мамин вопрос. — Новое всегда создаётся путём проб и ошибок. При создании вашей паранормы, госпожа Свенсен, тоже возникали проблемы, иногда — на тот момент! — неразрешимые. — Вы так легко говорите, — отозвалась мама на эти слова. — Ошибки, жертвы прогресса. Но они же ведь живые люди. И этот ходячий генератор неприятностей наверняка не просил вас о такой жизни! — Познать неизведанное без потерь невозможно. Всё, чем вы владеете сейчас, госпожа Свенсен, все блага нашей цивилизации, начиная от ватерклозета заканчивая современными паранормами — оплачены кровью и разбитыми судьбами. Так или иначе. Но что такое одна человеческая жизнь и что такое жизнь всего Человечества? — Жизнью всего Человечества можно оправдать что угодно, — непримиримо отрезала мама. — Какие угодно преступления. Ольмезовский тихо вздохнул. Ему очень сильно хотелось высказаться, возможно, даже и в непечатной форме, о бытующих в народном фольклоре версий Сумасшедшего Учёного разной степени негативности. Байки рассказывались одна другой страшнее и краше, миф оказался невероятно живучим от того, что попал точно в центр коллективных страхов, связанных с самим фактом существования Института Экспериментальной Генетики в пространстве. Но сказал профессор совсем другое: — Ребёнок-прайм приравнивается в правах к кровным. Его создатель несёт ответственность за творение рук своих до конца своей жизни. Это стимулирует, знаете ли, делать свою работу хорошо. Какой родитель не желал бы вырастить умного, здорового и полноценного сына? — Но ошибки у вас всё равно случаются! — Мы не боги, — сухо ответил Ольмезовский, и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Мама фыркнула, не соглашаясь, но не стала продолжать. — У тебя хорошо получается, — сказала врач Алёне. — Не думала пойти к нам на практику? — У меня низкий индекс… — А нам высокие показатели индекса Гаманина не так важны, — объяснила женщина. — Другие совершенно критерии. — Мама хочет, чтобы я продолжила её дело, — ответила Алёна. — А жизнь твою за тебя прожить она не хочет? — спросила врач. — Вам что за дело? — хмуро осведомилась Алёна. Очень уж она не любила, когда кто-то цеплял маму. Сверстники огребали по морде, взрослые получали фунт презрения, хамство или грубость, на выбор. — Мне? — врач пожала плечами. — Никакого… «Вот и сидите ровно», — хотела было ответить Алёна, но машина резко пошла на снижение, уши заложило, и злые слова пришлось проглотить. Может, и к лучшему. Мама бы не похвалила. В реанимацию, ясное дело, не пустили. Алёна упрямо заявила, что будет ждать результатов. Врачи пообещали выйти и рассказать… где-то часа через три. Что там можно было делать целых три часа, оставалось только гадать. Ольмезовский ушёл. Он не мог позволить себе тратить три часа на бесплодное ожидание. Ушёл к себе в лабораторию, работать, как он сказал. Через три часа обещал вернуться. Мама нервно прошлась по короткому коридору. И ещё раз. И ещё. Большое панорамное окно выходило на шагающие за горизонт белоснежные пики горного хребта. На полу слева и справа от окна стояли кадки с кактусами, кактусы цвели крупными белыми цветами на длинной ножке, разбавляя неистребимый больничный запах сладковато-пряным ароматом. Мама спросила: — Когда ты познакомилась с Тимом? — Несколько дней назад, — ответила Алёна. Фразу «когда ты этого Огнева привела!» она прикусить успела. После той безумной ночи с концертом в память о погибшем друге что-то сдвинулось в ней, причём безвозвратно. Алёна больше не могла говорить об Огневе «этот». Наоборот, начала его уважать. Не формально, только лишь из вежливости, а по факту. — Почему ты назвала Тима Тридцать Три Несчастья? — спросила Алёна. — Мам, ты вообще спокойно к самым разным людям относишься, а тут тебя что-то повело. Почему?