Мама свела в тонкую ниточку губы: оценила растрёпанный вид, сопоставила кар на двоих и одну на двоих работу на Южном склоне. — Ты что, — тихим, но страшным по оттенку голосом начала она, — ты что, ты… ты была с ним?! Вы были вместе?! Ты сошла с ума, Элен! Как тебе в голову пришло такое! Нет, я это быстро прекращу, сегодня же вернёмся в Нижний Город… — Я тебе мужиков не выбирала, мама! — яростно бросила непоправимое Алёна. — Огнева твоего и прочих! Вот и ты мне — не смей! Мама в гневе шагнула вперёд, занося ладонь для хлёсткой пощёчины. От избытка чувств она не могла даже слов найти, только шипела, как разъярённая кошка. Алёна ушла от удара и на её кулаках возникло багровое, грозно гудящее пламя. Мама отступила на шаг, не веря своим глазам. — Тихо, — негромко сказала профессор Смехова, вставая между разъярёнными женщинами. — Не в моём доме, пожалуйста. Нескольких мгновений маме хватило, чтобы взять себя в руки. — Приношу извинения, госпожа профессор, — ледяным голосом сказала она. Повернулась и пошла прочь, напряжённо-прямая, несгибаемая, разгневанная. Алёна стряхнула с рук пламя, осознавая, что именно сейчас натворила. Замахнулась на маму. Замахнулась на маму с огнём в кулаках Ужас случившегося накрыл тьмой как лавиной. Захотелось кинуться следом, упасть на колени, просить прощения, но впервые в жизни она чувствовала, что это бесполезно: мама не простит. Не простит никогда. Ни Тима не простит, ни этой вот ссоры. Всё. Конец. Алёна вдохнула влажный, полынный запах весны, согнулась и зашлась в сухих беззвучных рыданиях. В груди болело, не хотелось жить, и воздуха не хватало. — Ну-ка, пойдём в дом, дитя, — Смехова обняла её за плечи. — Пойдём… нечего мёрзнуть на ветру… пойдём… В домовладении Флаконниковых, точно так же, как и в домовладении Огневых и в любом другом подобном домовладении, было много детей всех возрастов. Они носились по своим делам — быстро, шумно, весело. При этом каждый знал и выполнял свои обязанности без попыток свалить работу на другого, это считалось позорным, позора же не хотелось никому. Профессор Смехова увела Алёну на закрытую террасу, здесь, очевидно, было её рабочее место, куда без приглашения или без серьёзной причины никто не заходил. Алёна долго сидела за столиком, перед остывшей кружкой кофе и тарелкой с печеньем, смотрела в никуда, в голове было пусто. За окном стемнело, вспыхнули фонарики на дорожках. В их свете плясали редкие снежинки — после захода солнца снова похолодало, небо затянуло облаками, пошёл снег, пока слабый и редкий, но к утру снова ожидалась метель. Не буран, но всё же метель. Профессор работала за своим терминалом, никак не напоминая о своём присутствии. Иногда она отводила взгляд от экрана, смотрела на девочку, качала головой и возвращалась к работе снова. Уютный полумрак истекал теплом и тишиной, лишь где-то далеко, за дверью, в коридоре что-то знакомо такало. Часы. Похоже, в Отрадном любили напольные часы, раз ставили их в каждом доме. А может быть, здесь жил мастер, их создававший, как знать. — Ну, почему? — спросила Алёна мучительно. — Почему она со мной так?! — Уверена, твоя мама любит тебя и желает тебе только добра, — откликнулась из- за своего терминала профессор. — Это не любовь! — возмутилась Алёна, вытирая предательские слёзы, вновь проступившие на глазах. — Это я не знаю что такое, только не любовь! — У тебя пока нет своих детей, поэтому ты не понимаешь, что такое материнский инстинкт, — терпеливо объяснила Смехова. — Это очень древнее чувство, базовое, без него человечество погибло бы. Твоя мама не желала тебе зла, поверь. Ведь Тимофей — особенный мальчик, его паранорма нестабильна, репутация у него соответствующая. Твоя мама просто хотела тебя защитить, только и всего. — Она подняла на меня руку! — вспылила Алёна. — При всех! Хороша защита! — Ты, — веско сказала Смехова, — ударила её при всех. — Я не била её! — крикнула Алёна, вспыхнуло мельком на сжатых кулаках алое пламя и тут же погасло. — Словом, — мягко объяснила профессор. — Можно ведь было сказать как-нибудь по-другому. Например: «Прости, мама, но я сейчас останусь здесь. Поговорим позже». — Вы же понимаете, — выговорила Алёна через время, — что это невозможно было! — Нет, — качнула головой Смехова. — Не понимаю. Алёна отвела взгляд. Она терпеть ненавидела нотации с моралью именно за то, что в них, как правило, сидело зерно истины. Такой истины, от которой аж в затылке иной раз свербело — со стыда. — Ты ешь, ешь, — доброжелательно предложила Смехова, меняя тему. — Печенье с секретом. Алёна вздохнула. Кусок не лез в горло, если честно, но обижать хозяйку не хотелось. Пришлось взять печенье-с-секретом и надкусить его. Секрет оказался безумно вкусной ягодной начинкой, девочка сама не заметила, как умяла половину тарелки. За окнами, в свинцово-серых летних сумерках, кружился снег, вспыхивая яркими искрами в жёлтом свете придорожных фонариков. — Во времена моей юности на этой широте в начале лета снег не выпадал никогда, — задумчиво сказала Смехова, рассеянно прокручивая в пальцах тонкую палочку электронного стилоса. — Но мы, разумеется, уже знали, что климат меняется. Я помню, с каким недоверием читала в своё время подборку отчётов от группы климатологов, Радко — Радомир, мой брат… — говорил со смехом, что мы не доживём. Сто лет — это нам казалось чем-то запредельным, и в летний снег мы с ним не верили. Не мы одни, кстати. Юг не верит до сих пор. Но Великая Зима придёт и на Юг тоже, её не остановить. Мы не могли остановить ледяной век тогда, в самом его начале, не можем обратить его вспять сейчас. Но мы можем изменить себя. Приспособиться. Выжить. — А медведя-то зачем… — буркнула Алёна, с дрожью вспоминая сегодняшнее приключение. — Биоценоз должен быть сбалансированным, — пояснила Смехова. — Это во-первых. Во-вторых, зачем человеку мёртвая ледяная планета? Без животных, птиц, растений? Хищники прекрасно вписываются в систему как естественные регуляторы численности копытных. — Он бы сожрал нас! — возмутилась Алёна. — Возможно, — невозмутимо сказала профессор. — Но это навряд ли оказало бы существенное влияние на численность популяции носителей пирокинетической паранормы. А вот медведей-модификантов у нас пока мало, каждая особь на счету. — Вы издеваетесь? — прямо спросила Алёна. Смехова тонко улыбнулась. Сказала: — Ничуть. Я в науке с двенадцати лет, мне по должности положено рассматривать человека всего лишь как один из объектов биосферы, подлежащий корректировке. Профдеформация, ничего личного. — А вот теперь вы врёте, а ещё телепат второго ранга, — сердито высказалась Алёна. Телепаты болезненно относились ко лжи во всех её проявлениях. Всем было известно, что телепат скорее язык откусит, чем солжёт кому-либо. Можно недоговаривать, можно промолчать, уйти от разговора, резко отказаться отвечать на вопрос, солгать же — невозможно, никогда и на за что. По всей видимости, это было связано с особенностями ментального общения. В мысленной речи довольно трудно лгать. Но, разумеется, среди носителей телепатической паранормы встречались разные люди. Были и те, кто вполне мог соврать, не моргнув глазом. Их было очень мало, но они были… — Ты чувствуешь правду? — заинтересовалась Смехова. — Любопытно. Сорок третья генерация, не так ли? Неприятно чувствовать себя блохой под микроскопом. Но как ещё чувствовать себя рядом с, кроме шуток, создателем?! — Гелена Андреевна, а кто мы для вас? — спросила Алёна. — Все мы. Носители генетической линии «герад». Биологический материал или всё-таки разумные люди? Она долго молчала, крутила в пальцах несчастный стилос, пока он не переломился пополам. Посмотрела на две неравные половинки, аккуратно положила их на стол. — Дети, — сказала она. — Дети, которым мы подарили будущее на сорвавшейся в ледяной век планете и повелели: плодитесь и размножайтесь… Встала, отошла к окну. Смотрела на снег, сцепив за спиной пальцы. — Мне было семнадцать, когда я вышла замуж за папиного воспитанника, — вдруг начала она. — Ты ведь знаешь закон, по которому дети-праймы приравниваются в правах к кровным? — Алёна кивнула, — Хороший закон. Вадим Флаконников был «сменор»-прайм, и он умер в двадцать три года от прогерии Арбениной. Данный тип прогерии характерен для ранних модификаций носителей пирокинетической паранормы, впервые подробно изучен и описан деканом Факультета Паранормальной Медицины, доктором Елизаветой Арбениной. Сейчас прогерия Арбениной практически не встречается, хотя средний возраст пирокинетиков всё равно ниже, если сравнивать с натуральнорождёнными или носителями паранормы телепатической. Такова плата за ту мощь, которой вы так легко в повседневной жизни пользуетесь. Ты не доживёшь до семидесяти, а мне недавно исполнилось сто двадцать девять. Мы работаем над проблемой, прогресса пока нет, но он будет, я это знаю, я в это верю. Ведь вы для нас — дети, за которых мы несём пожизненную ответственность. Все вы, не только линия «герад». Откровенно. Обжигающе откровенно и честно. Алёна потёрла виски. Про собственный короткий жизненный век она не восприняла, семьдесят лет казались ей запредельным каким-то сроком, оно и немудрено, кто думает о собственной будущей старости в четырнадцать? Но история любви госпожи профессора впечатлила. Выйти замуж в семнадцать, похоронить мужа в двадцать три и жить дальше. Шесть лет счастья и свыше ста лет памяти о нём… ГЛАВА 5 Алёна оторвала от жёсткой подушки тяжёлую голову. Не сразу сообразила, где она и который сейчас час. На ногах лежало что-то тяжёлое и горячее, но неопасное. Девочка осторожно подняла голову посмотреть. Ящерицы. Четыре штуки. Одна крупная, вторая поменьше и с очень знакомой мордочкой, и ещё две совсем маленькие, можно сказать, детёныши. Малыши смешно дёргали лапками, видно, снилась им азартная погоня за добычей. Чем, точнее, кем они питаются, мышами? Старшие синхронно подняли головы, внимательно рассматривая человека, которого без зазрения совести назначили собственной подушкой для релакса. — Ну, извините, — сказала им Алёна, осторожно вытягивая из-под одеяла ноги. Ящерки недовольно завозились, но не убежали. — Доброе утро. Профессор Смехова никуда не делась, так и сидела за своим терминалом, а ведь в окнах уже посветлело, несмотря на пасмур и летящий накосо снег. Она что, вообще не ложилась?! — Доброе… — отозвалась Алёна, потирая виски. На веранде было слишком жарко, девочка вспотела, голова налилась свинцовой тяжестью, и тупо болело в висках. — Я заснула… извините… Она не помнила, как добралась до дивана, вот в чём штука. Скорее всего, заснула над чашкой с кофе, уронив голову на руки. — Ничего, — отозвалась Смехова, сцепляя на затылке руки и расправляя плечи. — Бывает… — А вы… — Старческая бессонница, — усмехнулась она. Ну да. Учитывая, что она сказала вчера про свой возраст. Сто двадцать девять лет… — Ой-й! — вспомнила Алёна, — да мне же на тренировку! — Погоди, не торопись, — остановила её профессор. — Подумай лучше, куда пойдёшь после тренировки. — То есть… — начала было она, и замолчала. А куда, действительно? С мамой поссорилась. Сюда возвращаться… а не слишком ли будет? Тим её не приглашал. Ну да, они были вместе… даже глаза закрыла, вспоминая, как это было, до запахов и вкуса губ, до яростного, запредельного единения двух душ, до сладкой боли. Но Тим её не приглашал. Мог забыть или не подумать, что, учитывая его состояние, неудивительно. Но вешаться ему на шею, заставлять решать свои проблемы, как-то ещё напрягать, — не хотелось. Так что сама. А у самой вариантов ни одного. Хоть в метро поселись. Откуда, разумеется, выгонят в первую же ночь, потому что нечего. — То есть, неплохо было бы тебе помириться с матерью, — подсказала Смехова. — Конечно, ты можешь остаться у нас, никто не прогонит. Но с матерью помириться тебе необходимо.