И почему, кстати, Радаев взял именно «Додж», хотя в нашем гараже стояли три «Виллиса», в том числе и его собственный? Впятером нам в «Виллисе» было бы чуток тесновато, но сколько раз так и ездили. Потому что в «Виллисе» хватало места только нам, а вот в «Додж» можно посадить еще несколько человек? Следовательно, подполковник уверен, что на обратном пути у нас непременно будут пассажиры, понятно кто? Что я о Радаеве не знаю? Нужно признать, многое – чем он занимался до назначения к нам, остается тайной за семью печатями. О себе он говорил скупо – в нашей системе давно, служил в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в Карелии… А там и думать стало некогда – Радаев тронул Петрушу за плечо: – Притормози… Машина остановилась почти на том же самом месте, с которого я недавно разглядывал мельницу. Радаев встал в машине и поднял к глазам бинокль. С минуту смотрел на мельницу, вновь усевшись, сказал: – Значит, так… Возле коновязи телег нет. Стоит только бричка, запряженная каурой лошадью. Людей на подворье не видно. Подъезжаем, входим, аккуратненько собираем всех в комнату – капитан говорил, там есть большая горница… Вы, старший лейтенант, и вы, сержант, осмотрите все помещения и убедитесь, что там никого больше не осталось. Если кто-то и будет – тоже в горницу. Старший лейтенант остается за ними присматривать. Сержант несет внешний караул. Мы трое, товарищи офицеры, осмотрим подвал – там солидный подвал, фундамент высокий, и вентиляционные окошки видны… Вопросы есть? Ну, тогда поехали. Всем быть предельно осторожными, в случае нападения оружие применять на поражение. Я подумал, что вместо «нападения» было бы более уместно «вооруженного сопротивления». «Нападение» – чересчур неопределенно, это слово можно трактовать разными способами. И такой старый профессионал, как подполковник, должен был прекрасно это понимать… Лопухнуться он никак не мог. Значит, ожидал чего-то, что не подходило под стандартные формулировки… Получается, он мне верил?! Машина остановилась перед большим, «господским» домом. Небо было чистое, лишь кое-где украшенное кудрявыми белыми облачками, светило ясное солнце, стоявшее в зените, повсюду спокойная тишина, только в птичнике кудахтали куры, гоготали гуси, но не тревожно, мирно. Картина – сплошное благолепие, сельская идиллия… Никто из обитателей так и не показался, хотя кто-то да был дома – у коновязи стояла запряженная в добротную бричку каурая лошадка, глубоко засунув голову в висевшую на шее торбу – судя по хрупанью, там было не сено, а овес. – Старший лейтенант – на мельницу, – распорядился Радаев, – сержант – в домик. Далее – прежние инструкции… Петруша и Вася Тычко проворно выскочили из машины, прихватив «шмайсеры» – мы все, кроме Радаева, взяли автоматы (опять-таки по указанию подполковника). Мы трое успели сделать к крыльцу большого дома лишь два шага – на крыльцо вышел Жебрак, все в той же просторной рубахе и заправленных в добротные сапоги шароварах, но на этот раз без фартука и следов мучной пыли. Как и в прошлый раз, он выглядел невозмутимым и мой взгляд встретил без тени замешательства, словно мы увиделись впервые в жизни. – Витам[55] панов офицеров, – сказал он спокойно. – С чем пожаловали в наши глухие места? – Кто еще в доме, кроме вас? – отрывисто спросил Радаев. – Кому ж там быть? Сын в гости приехал, супружница. Собралась как раз птицу кормить вместе с бабами, как всегда… – Да уж, птички у вас с примечательные… – сказал я, чувствуя, как губы помимо воли складываются в злую усмешку. Жебрак и глазом не моргнул: – Стараемся… – Соберите в горнице всех, кто есть в доме, – все так же резко приказал Радаев. – Коли власти приказывают… – пробасил Жебрак и пошел в дом. Мы трое чуть задержались на крыльце и вошли, когда они втроем заходили в горницу: мельник, пожилая женщина и мужик лет сорока, бородатый, похожий на Жебрака. Никто не выглядел удивленным – та же спокойная невозмутимость, что у мельника… Мы остались стоять в коридоре. Вошел Петруша, ведя перед собой бородача пожилых лет – ага, второй подручный, надо думать. Тоже невозмутим, как индеец из приключенческих романов. Петруша легонько подтолкнул его к двери в горницу, не удержался, покрутил головой: – Ну, машинерия… – Да какая там машинерия, – сказал Жебрак, они так и стояли между дверью и столом. – Все как при дедах-прадедах… Какие будут приказы, пан начальник? – Садитесь к столу, – распорядился Радаев. Сержант Тычко ввел двух женщин неопределенного возраста, как это часто бывает у крестьянок: выглядят лет на полсотни, но могут оказаться и моложе годами из-за тяжелого труда. Они тоже выглядели невозмутимыми – ну форменное индейское стойбище! Когда все шестеро расселись, Радаев кивнул сержанту с Петрушей. Сержант пошел на улицу, а Петруша, взяв один из свободных стульев, устроился в углу с автоматом на коленях. Пока что все было в порядке. Мы втроем взялись за дело, бегло с порога осмотрели комнаты (их, кроме горницы, было пять) и быстро убедились, что никого там нет. Не было нужды искать вход в подвал, вот он, в конце коридора – проем без двери, вниз уходят широкие ступеньки с перилами с одной стороны. Все трое спустились вниз, включив фонарики. Подвал занимал ту же площадь, что и дом: стены и потолок из темного кирпича, слева – пять дверей из потемневшего тесаного дерева: Жебрак-старший обустроился капитально… Первая комната, небольшая, полна всяких шорных принадлежностей – хомуты, упряжь… Вторая, побольше, набита мешками, одни в мучной пыли (ну да, я помнил, что мельник берет за помол не только деньгами, но и мукой), другие с зерном, явно для птичника. Еще две – кладовки для съестных припасов: окорока, колбасы, закатанные банки с мясом, грибами и огурцами-помидорами. Изобилие, словно и не было войны и трехлетней оккупации… Последняя дверь. Едва я ее распахнул, в нос ударил острый, густой запах птичьего помета. Половина комнаты покрыта слежавшимся слоем белесовато-серого птичьего помета: сразу видно, только там, куда достигали цепи – вернее, цепочки, гораздо тоньше собачьих, с кольцами, идеально подходившими для птичьей шеи. Пять цепочек, на приличном расстоянии друг от друга… И – ни одной птицы. Цепочки, помет, под потолком два широких окна, незастекленных и незарешеченных, куда способна вылететь не только ворона, но птица покрупнее, вроде той, что на меня налетела на лесной дороге… Не знаю, сколько времени прошло. Я стоял и оторопело пялился на цепочки, прекрасно укладывавшиеся в общую картину и решительно противоречившие версии о гипнозе, а еще не способные служить убедительным доказательством… – Хватит тут торчать!! – воскликнул Радаев каким-то незнакомым голосом. – Пошли! Я опомнился и вышел первым. Мы поднялись в коридор… В горнице раздалась коротенькая автоматная очередь, оглушительная в тесном пространстве, что-то шумно упало, зазвенело разбитое стекло, и тут же совсем рядом, на улице, застрочил автомат – длинная очередь казалась бесконечной… Я ворвался в горницу первым. С одного взгляда оценил обстановку – рядом с опрокинутым стулом лежал лицом вверх неподвижный Петруша, выглядевший в точности как человек, у которого волк вырвал горло, и уже расползалась кровавая лужа… Некогда было думать и поддаваться эмоциям. Одним прыжком оказавшись у окна, я выбил сапогом раму с зубчатыми остатками стекол, вскинул автомат и застрочил – по шести волкам, наметом мчавшимся к лесу. И опустил «шмайсер», не расстреляв до конца магазина – волки мчались так, что были уже за пределами прицельной дальности. Да и прицельный огонь, мелькнуло у меня в голове, не причинил бы им ни малейшего вреда… Сержант уже не стрелял. В коридоре загрохотали сапоги, и Вася Тычко бомбой влетел в горницу – без пилотки, с автоматом без магазина в опущенной руке, ошарашенный. – Ох ты ж! – выдохнул он, натолкнувшись взглядом на мертвого Петрушу. – Товарищ майор, товарищ подполковник… Когда стекла вылетели и эти сыпанули из дома, я по ним бил чуть ли не в упор… Только без толку, будто холостыми палил… Все молчали. В воздухе стоял тяжелый запах крови. И я подумал заполошно: многое, очень многое оказалось чистейшей правдой – но мы проиграли… Пещера Али-Бабы Мы с подполковником Радаевым сидели по разные стороны стола и молчали, и это длилось уже долго. У меня не было ни малейшего желания произнести хоть слово – подозреваю, и у него тоже… Кончилась эта история. Врать нам пришлось не особенно много, но все же пришлось, главным образом письменно… Едва мы более-менее опомнились, Радаев устроил на улице, возле машины, этакий военный совет в Филях, в котором участвовали все четверо, без различия, кто офицер, а кто сержант. Все едва ли не моментально согласились с Радаевым: правду рассказывать никак нельзя, нам просто не поверят, даже если не заподозрят в злоупотреблении водкой или в психическом расстройстве. Уже потом, когда мы с подполковником остались вдвоем, он рассказал одну старую историю. «Дело было лет сто назад, – говорил он глухим голосом, не глядя на меня. – Два французских военных корабля попали в шторм и потеряли друг друга. Вот фрегат и поплыл искать второй корабль, и вдруг они увидели на горизонте… Плыл большой самодельный плот и вел на буксире несколько лодок. Потерпевшие кораблекрушение махали руками морякам с фрегата. Это отчетливо видели несколько десятков моряков, офицеры, адмирал, командир фрегата. Он приказал на всех парусах идти на выручку. Вот только когда подошли ближе, увидели, что ничего этого нет – ни плота, ни лодок, ни потерпевших бедствие людей. Только груда веток, унесенных в море бурей. Однако несколько десятков человек видели своими глазами… то, что хотели видеть, – трезвехонькие, вменяемые. Вот такие бывают массовые галлюцинации…»[56] Так что мы все четверо представили гораздо более реалистическую картину трагических событий. К мельнику мы поехали, поскольку он, по неподтвержденным данным, прятал оружие, и не паршивенький пистолетик, а автоматы с гранатами (как Радаев и рассчитывал, после всего, что произошло, никто в дивизионном управлении не стал особенно интересоваться источником «неподтвержденных данных»). Вот мы и собрали всех обитателей в горнице, оставили Петрушу их караулить, а сами пошли обыскивать подвал, что заняло какое-то время, уж никак не минуты, и, поднявшись из подвала, мы обнаружили, что Петруша убит, окна разбиты, а все шестеро обитателей мельницы сбежали. Вот это в дивизии проглотили, не поморщившись и не поперхнувшись. Вполне жизненно, знаете ли. Как и следовало ожидать, полковник Аверьянов устроил разнос Радаеву – за то, что повел себя как зеленый стажер, не взял солдат, а привлек неспециалистов, командира разведбата и его ординарца. В детали Радаев не вдавался, но у меня появилась догадка, что разнос был не таким уж сокрушительным. На месте Радаева я обязательно пустил бы в ход иногда срабатывавшую отговорку: «Никто не мог предвидеть именно такого развития событий». Наверняка и он поступил так же. Самое суровое начальство прекрасно знает, что порой так и случается, невозможно заранее просчитать все варианты развития событий. Что касается меня, никакого разноса не последовало – я играл роль подчиненную. И уж никто не имел никаких претензий к Феде Седых и его сержанту – их дело вообще было десятое… Разумеется, на мельницу послали трех оперативников и взвод солдат, устроили скрупулезнейший обыск, даже в конюшне, коровнике и птичнике протыкали землю в подозрительных местах железными щупами. Ничего не нашли, но в горнице обнаружили вместительный тайник, явно оборудованный давно – в стене за неподъемным шкафом. Тайник был пустехонек. Отсюда сделали вывод: Жебрак и в самом деле хранил там нечто предосудительное – и, вероятнее всего, заранее вывез содержимое тайника куда-то, намереваясь потихонечку скрыться из этих мест. Вот и пошел на убийство – боялся, что на него сыщется серьезный компромат, и предпочел не испытывать судьбу… Разумеется, эту гоп-компанию будут искать, передадут их приметы всем, кто примет участие в поисках, от оперативников нескольких ведомств до комендантских патрулей и заслонов из войск по охране тыла. Однако я крепко сомневался, что их найдут. Вероятнее всего, они в волчьем облике далеко уйдут лесами, а потом вдалеке от этих мест, там, куда не станут посылать ориентировки, объявятся не вызывающие подозрений мирные люди, трое мужчин и три женщины (мужчины к тому же мобилизации уже по возрасту не подлежат, а значит, и внимания военкоматов не привлекут). Взятых у того ювелира золота и драгоценностей так и не нашли, а значит, Жебрак их куда-то переправил, и в самом деле намереваясь распрощаться с Косачами (теперь я нисколечко не сомневался, что и ювелира обработал он с сообщниками – вот только об этом убеждении лучше тоже помалкивать). – Интересно, проработанная версия у тебя есть? – спросил Радаев. – Касающаяся всего этого дела… ну, ты понимаешь, о чем я. О том, что нельзя никому выложить… Я очнулся от тягостных раздумий и сказал: – Конечно. Кольвейс о кладе знал с гражданской, возможно, даже наверняка, и о рукописи Збигнева Косач-Косачинского тоже – от Стефы, от кого же еще? И только в этом году получил какие-то сведения, позволившие ему продвинуться вперед. Какие именно, не берусь гадать, но он начал действовать. Пришел к Липиньскому. Судя по тому, что взял с собой Гильферинга, тот был в курсе. Полное впечатление, что с определенного момента Кольвейс работал в первую очередь на себя, любимого. Сколотил команду: он, Гильферинг и Эльза. Тут налицо перекрестные связи: Гильферинг в прошлом – любимый ученик Кольвейса, а Эльза – любовница Гильферинга. Из допросов пленных офицеров следует: многие начали понимать, что Германия идет к краху и военное поражение отнюдь не исключено. Некоторые просто ударились в меланхолию, а некоторые ищут выход. Вы же помните того интенданта, что под шумок обчистил сейф Дойчебанка и нагреб золотишка с камушками? – Такого персонажа не скоро забудешь, – хмыкнул Радаев. – Хоть и не по нашей части, но такие оригиналы не каждый день попадаются… – Безусловно, – сказал я. – А ведь он был не просто воришка. У него, оказалось, была стройная программа, которая вполне могла завершиться успехом. Собирался, если дела у рейха пойдут совсем скверно, сбежать в Швейцарию. Где собирался выдать себя за еврея, даже нашел неразборчивого врача, хорошо ему заплатил, и тот сделал немцу обрезание. Убедительная легенда: долгое время притворялся чистокровным немцем, но возникла угроза разоблачения, и он сумел укрыться в Швейцарии. Швейцарские таможенники не трясут придирчиво багаж пассажиров, можно ввезти золотишко… Что, если и Кольвейс собирался отколоть такой же номер? Слинять в Швейцарию с парочкой верных сообщников? Майору абвера гораздо легче обзавестись надежными документами, чем интенданту. Обратите внимание: интендант был урожденным, коренным немцем. Но был готов наплевать на отечество и фюрера ради безопасной комфортной жизни в Швейцарии. Что уж говорить о наших «пайщиках-концессионерах»? Кольвейс и Гильферинг, по большому счету, чужаки в Германии, они туда перебрались только четыре года назад и, несомненно, в поисках лучшей жизни. Эльзу вообще ничего практически с Германией не связывало. Ну да, она крепенько ненавидела советскую власть – но не из каких-то идейных соображений, а оттого, что советская власть лишила ее комфортной, сытой жизни. Золото и ей могло показаться крайне привлекательным. Что очень важно: из того, что рассказал Крамер, недвусмысленно следует – и Гильферинг, и Эльза обладали какими-то способностями, для простоты назовем их особыми. Вполне возможно, Кольвейс эти их способности как раз и использовал для поисков клада. Найти золото, вывезти его в Германию… – Один нюанс, – прервал меня Радаев. – Пятьдесят тысяч золотом – это пуда три. В чемоданчике не унесешь… – Но и не тонна же? – сказал я. – Золото – штука тяжелая, но компактная. Три пуда занимают не так уж много места. Кольвейс мог рассчитывать, что немцы сюда вернутся. После Орловско-Курской дуги немцы уже не проводили крупных контрударов, а вот локальные случались. Иногда они даже ненадолго захватывали освобожденные нами территории, приходилось их опять выбивать. В сводках упоминается, что немцы как раз и планируют в здешних местах контрудары, чтобы не пустить нас в Польшу. Если бы они сюда вернулись, Кольвейс, найди он клад, мог бы использовать… да хотя бы ни о чем не подозревающих солдат. Упаковать золото в стандартные саперные ящики, как они поступили с архивом, вывезти их под видом ценного секретного груза. Солдаты, конечно, вмиг определят, что ящики чертовски тяжеленные, но кто будет задавать вопросы офицеру? В особенности когда речь пойдет о ценном, секретном грузе? Вполне реальный план… – А Жебраку ты какое место во всем этом отводишь? – Он тоже охотился за кладом – с помощью своего умения. И как-то вышел на Кольвейса, умение пошло на умение… – Колдовские войны? – хмыкнул Радаев. – В этой глуши? – Вот в глуши как раз гораздо больше шансов, что эти войны останутся незамеченными, чем если бы дело происходило в каком-нибудь большом городе, – серьезно сказал я. – Мы же исходим из того, что все – правда… Кстати, в большом городе, вдали от лесов, почти невозможно действовать волкам и Садяржицам… Итак. Началось то, что за неимением лучшего назовем колдовской войной, Жебрак достал Кольвейса, а потом и Эльзу, которая могла и проговориться нам о кладе. Ну а потом… Сами знаете, что было потом. Может быть, Кольвейс с Эльзой нашли клад. В этом случае они его должны были оставить на прежнем месте – как бы они его перевезли в другое место? Находясь на нелегальном положении, не располагая транспортом, даже паршивой тачкой? Может быть, клад нашел Жебрак, у него-то как раз есть лошади, повозки, и никто не обратит внимания, если он будет везти какие-то мешки или ящики, никто не станет останавливать и досматривать груз… Однако чутье мне подсказывает, что клад все еще в тайнике… – Ну, что тебе сказать… – протянул Радаев. – Всегда знал, Чугунцов, что разыскник ты хороший. Убедительную версию построил, логически непротиворечивую. Правда, есть в ней неясности, темные места. Вот, например: зачем Жебрак хотел вывести из игры Барею и Липиньского? Они-то ему чем мешали? Они вообще не в игре… – Согласен, темные места есть, – сказал я. – Но и над ними можно подумать… – А вот этого не надо! – сказал Радаев напористо, приказным тоном. – Только не хватало и кладом заниматься, пусть даже он, допустим, вполне реальный… и лежит на прежнем месте. У нас своих забот полон рот. Об архиве нужно думать в первую очередь. Конечно, пятьдесят тысяч золотом – вещь заманчивая. Не одну танковую колонну можно на них построить. Но искать клады не наше дело… и не Гармаша. Знаешь что? Напиши в темпе вальса убедительный документ – все реальные, без капли мистики, сведения о кладе, твои соображения по поводу того, что Кольвейс ударился в кладоискательство, приведи как пример того интенданта. Приложи рукопись Косач-Косачинского. А я отнесу все Граевскому. Клад – сугубо внутреннее дело, пусть им НКВД и занимается. Чем черт не шутит… – А может, не стоит тратить время, если можно проще и быстрее? – спросил я, чувствуя знакомый охотничий азарт. – Ты что имеешь в виду? – цепко глянул на меня Радаев. – Да появилась шальная мысль… – сказал я. Азарт крепчал. – Если допустить, что этот незадачливый пан Ксаверий не бредил на смертном одре, а имел в виду нечто конкретное… В этой истории есть Хронос! Если я тяну пустышку, все проверить очень легко – поехать на машине за несколько километров, саперного инструмента там достаточно… – Ну-ка, ну-ка! – с нешуточным оживлением воскликнул Радаев.