Через десять минут с дымящимся кофе в руке я иду на крыльцо. В доме невыносимо душно. Я сажусь на деревянную ступеньку крыльца и понимаю, что я здесь не одна. И меня это не удивляет. Я вижу Валеру, который плавает в озере. Туда, а потом обратно и еще раз так же. Он нарезает круги по этому маленькому озеру. Далеко, и не так чтоб хорошо видно, но это точно он. По ритмично поднимающейся, а потом опускающейся лысой голове, и вообще по той силе, с которой он разрезает руками воду, я понимаю, что это он. Я с любовью наблюдаю за ним. Смотрю, как он заканчивает свой марафон и плывет к нашему мостику. Потом выходит из воды на берег. Он еще не заметил меня, а же могу разглядывать его, находясь в тени. В эту самую минуту для меня он прекрасен. Я не вижу его возраста, его морщин. Намечающегося живота и грубых черт лица. Мне совершенно безразлично, как бы его оценила мама, да и весь мир. Именно в этот момент я понимаю, как сильно влюблена в него. Как моя фантазия начинает строить картинки дальнейшей жизни. До старости. В глупой улыбке влюбленной женщины я расплываюсь, когда он подходит ко мне. Капли воды стекают по его телу. Он загорелый, подтянутый и неприлично жизнерадостный. Я встала и с улыбкой идиота смотрю не него. А в голове известная песня – как же глупа влюбленная женщина… – О! Ты проснулась! Ну здравствуй, спящая красавица… – говорит Валера и притягивает меня к себе. А потом целует. Без поправки на мое болезненное состояние. Так, как будто имеет на это право. Я на ступеньке, он на земле, в итоге мы с ним одного роста. Мне не нужно задирать голову и напрягать шею. Оказывается, целоваться на одном уровне очень удобно. А целоваться с ним – вообще за гранью приятностей. – Я думала, что я тут одна. – Да ладно, ты тут всех на уши подняла этой своей внезапной болезнью. Как тебя можно одну оставлять? – Не оставляй меня одну, – говорю я, – я по тебе скучала. – Когда успела? Со смехом я сажусь обратно на ступеньку. Это какая-то новая для меня реальность. – Расскажи, что произошло. Я плохо помню последние дни, – говорю я и кладу голову на его мокрое плечо. Мне приятно касаться его своей горячей щекой. Мы сидим рядом на ступеньках крыльца. Я вспоминаю подвал в сарае, и память последних дней кусками начинает возвращаться ко мне. – Да что рассказывать. Я получил от тебя сообщение, что нужен тебе срочно. Сначала разозлился, потом понял, что ты не такая. Когда второй раз не смог тебе дозвониться, решил вернуться раньше. Приехал ночью. Ты в бреду и с высоченной температурой. Я вызвал знакомого врача. Ты не помнишь? – Нет, а должна? – Да. Он тебя разбудил, осмотрел и что-то вколол. А еще оставил какие-то таблетки, которые стоит пропить. После этого бред прекратился, а температура снизилась, и ты спала еще почти сутки. Как ты себя сейчас чувствуешь? – Выспавшейся, – отвечаю я, – а еще чертовски голодной. Мне кажется, я сейчас могу съесть слона. – Сейчас все будет, – говорит Валера и идет в дом. А я иду за ним следом. – Я знал, что ты захочешь есть, и захватил еды из дома, она в твоем импровизированном холодильнике. Еда. Волшебная Зоина еда очень быстро появляется на столе, а потом исчезает у меня в желудке. Я не жую еду, я ее заглатываю. И вместе с тем пытаюсь рассказать Валере о своем открытии. – Я видел коричневую тетрадь около твоей кровати. И даже прочитал. И сразу понял, что ты уже придумала себе детективную историю. – А ты нет? – Я нет. Это старый послевоенный дневник какой-то женщины, найденный… Кстати, где ты его нашла? – Это неважно, я тебе позже покажу. А сейчас расскажи мне все, что знаешь про хозяйку дома. Я не могу понять, это дневник Бабани? Ты хорошо знал хозяйку этого дома? Расскажи мне про нее, что знаешь. – Моя покойная теща с ней дружила много лет. Они были соседками. В те времена этот поселок был небольшим и все друг друга знали. Дружили. Я здесь бывал не часто, много работал. Когда купил первый участок, ее муж уже умер. Я хорошо помню ее дочь. Она же продавала мне участок с домом. В документах о купле-продаже можно посмотреть фамилию Бабани, дочка по доверенности мне этот дом продавала. Саму Бабаню я помню плохо, ну не до того мне в те времена было. А пять лет назад, когда я последний раз подходил к ней с предложением купить ее дом, она сказала, что умрет здесь и чтоб я больше к ней не подходил. Через три года позвонила ее дочь и сказала, что у мамы инсульт и они готовы продать дом. Я купил. Знаю, что ее тут все любили и уважали. Она была детским врачом, и к ней ходили люди со своими болячками. – А она похожа на женщину с фотографии? – Оль, ты что, смеешься надо мной? Я саму ее помню с трудом, а еще и сравнить со старой черно-белой фотографией столетней давности? – Понимаешь, я не хочу показаться сумасшедшей, но я с первой минуты почувствовала связь с этим домом. Я нашла этот тайник. А потом я прочитала дневник, и мне приснился ее сын. Я понимаю, как безумно это звучит, но я уверена, что он жив. Но я не понимаю, как этот дом связан с дневником. Но очень хочу узнать. – Оль, ты сама себя слышишь? Зачем тебе все это? – Я не знаю. Я чувствую, что должна что-то сделать. Ты же тоже не смог снести этот дом. И любишь это место. У тебя же есть связи и возможности? Давай разберемся в этой истории. – Как? Одного дневника недостаточно, чтоб найти ее владелицу. – А еще я хочу познакомиться с Бабаней, – не слушая Валеру, продолжаю я гнуть свою линию. – Ты можешь сказать телефон ее дочери? Он мог у тебя сохраниться? – Ты сумасшедшая, но если хочешь, то я тебе его дам, – говорит Валера, а я слышу столько скепсиса в его голосе. Он меня не понимает. Я живу в этой истории уже несколько дней. Я прониклась ей, пропиталась чувствами к женщине с фотографии. Я чувствую себя причастной к этой истории. А Валера нет. Стоп, он же еще не все видел. – Пошли я кое-что тебе покажу. Ты же не был в сарае? – говорю я и выбегаю из дома. – Нет, мне не пришло в голову туда идти. Я подумал, ты нашла дневник где-то в доме. Мы вышли на улицу. Все та же тишина, но не так темно. Рассвет. Я пытаюсь вспомнить, где мой фонарь. В сарае полный кавардак. Доски, банки, лопаты с граблями и еще какой-то хлам вперемешку валяется на полу. Как после урагана. Я поднимаю с пола фонарь и надеваю себе на голову. Включаю его и спускаюсь в яму. – Ничего себе ты тут поработала, – говорит Валера, едва переступив порог сарая. – Как тебе вообще в голову пришло взять топор и рубить дно? – Тогда мне это показалось хорошей идеей. Других вариантов у меня не было, а я точно знала, что там что-то есть. Я чувствовала. Меня не отпускает эта история. Я верю, что она еще не закончилась. И мне судьбой в этой истории отведена какая-то роль. Я просто пока еще не поняла, какая именно. – Ты странная. – Не спорю, вполне может быть, но посмотри, – отвечаю я Валере и протягиваю ему винтовку. Так, чтобы он увидел гравировку на стволе. – Снайперу Е. И. Щегловой, уничтожившей 175 фашистских захватчиков, от Военного Совета Ленинградского фронта, – читает он вслух. – Ничего себе. Я и представить не мог, что у дневника такие аргументы. – Я хочу узнать ее историю. Смотри, тут еще ее ордена и медали, – говорю я решительным голосом и протягиваю Валере увесистый мешочек. – Есть имя и медали, ты сможешь узнать, кому они принадлежали и что с ней стало? Мы должны узнать все и очистить ее имя, если потребуется. Наша страна должна знать каждого своего героя. Это важно для следующих поколений. Валера берет холщовый мешок и разворачивает его. Потом какое-то время рассматривает содержимое и совершенно другим голосом говорит: – Ничего себе! Да эта винтовка и медали стоят целое состояние на черном рынке. Кто-то их хранил и не продавал. В одном ты права – такую память нужно передавать своим детям и внукам. А они должны жить и знать, что их бабка Герой Советского Союза. Что бы тогда ни произошло, это было давно. В то время попасть в лагерь было проще простого. Но потом, в середине пятидесятых, многих реабилитировали. Сейчас архивы все оцифрованы, там точно есть списки всех награжденных снайперов. А еще по орденам и медалям можно поискать. Если у нее остались родственники, им следует передать эти вещи. Не уверен, что можно найти ее сына, но попробовать стоит обязательно. Я найду телефон дочки Бабани, вдруг Бабаня жива и прольет свет на эту историю? Мы еще какое-то время стоим в сарае, а потом забираем реликвии и идем в дом. – Я завтра позвоню одному человеку, и он найдет все, что есть про Щеглову Е. И. Точнее, уже сегодня. Уже пять утра, – говорит Валера, когда мы возвращаемся домой. – Мне скоро на работу. Пошли спать. Как только моя голова коснулась подушки, я заснула мгновенно. И в первый раз за последние три дня без снов, бреда и кошмаров. А проснулась я от настойчивого жужжания телефона где-то на полу. К тому моменту как я его нашла, он уже перестал звонить. Это была Машка. А еще пропущенные звонки от мамы и Олега. Я написала всем звонившим, что со мной все хорошо и я скоро буду на работе. Девять утра показывали часы на телефоне. Я чувствовала себя полной сил и пошла умываться. Пора возвращаться к нормальной жизни и идти работать. Как там мой сад? ГЛАВА 10 Дни, наполненные томительным ожиданием, потянулись один за другим. После моей находки Валера дал мне телефон. «Светлана Павловна» было написано на клочке бумаги – так звали дочку Бабани. Я позвонила ей, но никто не взял трубку. А потом пришла смс: «Я в Анапе. Вернусь в начале августа». Это стало полной неожиданностью для меня. Сейчас только начало июля. Тысяча вопросов крутились в моей голове, но они точно не для переписки по смс. Оставалось только ждать. – Подождем. Я пока по своим каналам пробью информацию по наградам, – сказал Валера, когда я пыталась излить на него весь поток своего негодования. – Как бы узнать, жива ли Бабаня? – не унималась я. Теперь я точно знала, что ее зовут Рысакова Анна Ивановна, 1927 года рождения. Валера нашел в документах. Значит, ей сейчас девяносто лет, каковы шансы, что она жива после инсульта? – Я все узнаю, только на это нужно время. Мы сидели на ступеньках крыльца. Традиционно. На нашем месте. Вечерело, зной летнего дня немного стихал. Мы только что искупались и сохли в полотенцах на вечернем солнышке. Очень жаркое выдалось это лето. Я не помню, чтоб такое раньше было. Может быть, в детстве? Дождь и плюс восемнадцать – это питерское лето. А сейчас второй месяц жара за тридцать с редкими дождиками, которых все очень ждут. Природная аномалия, не иначе. Я погрузилась с головой в эту историю и никак не могла отвлечься. Все мои мысли занимала только она и ее жизнь. Фантазия дорисовывала картинки, что мне были неизвестны. А потом они приходили ко мне во сне. Все перемешалось у меня в голове, и я уже не понимала, где кончается дневник и начинается плод моего воображения. Я пребывала в состоянии повышенного возбуждения – глаза горели, движения были резкими, а голос нервно скакал. Я утром посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Я ли это? В зеркале в холле Валериного дома я увидела очередную незнакомку. Совершенно не ту, что так понравилась мне в день обыска. Сколько же субличностей скрывается в моей душе? Я была похожа на религиозного фанатика. Видимо, про это мое состояние говорил Игорь в день развода. Именно такой я была, когда неистово пыталась забеременеть. И во что бы то ни стало получить ребенка. У меня появляется цель, а все остальное перестает существовать. Я отчетливо увидела это в зеркале и испугалась. Эта история стала очень важной для меня. Но еще у меня была работа мечты и любимый мужчина. Я не собиралась это терять. Не в этот раз. Очень отрезвляюще на меня подействовало знакомство с внутренней фанатичкой. Как для себя я ее назвала. Я пока не поняла, как мне сбавить обороты и не стать в очередной раз жертвой идеи-фикс. Но мысль, что мне нужно учиться переключаться, очень прочно засела в моей голове. Оказывается, я разная! А из приятного, что я тоже увидела в зеркале, – я отлично выгляжу. Загорелая, похудевшая, с выгоревшими волосами и горящими глазами. Я сама себе очень понравилась. Я поверила, что у меня все получится и с Валерой, и с работой. Надо только не забывать про них, когда одержимость идеей узнать историю Щегловой Е. И. начинает мной владеть. Во мне до фига одержимости, надо узнать у Машки откуда. Именно эта мысль в моей голове сейчас сказала стоп. Я сделала все что могла на данный момент, я буду ждать ответа. А пока идеальный мужчина рядом, и я хочу быть с ним. Как-то очень быстро я перестала бояться его потерять. Как только он стал ко мне ближе, он стал не такой притягательный. Что за фигня? Почему меня интересует только то, что мне не принадлежит? То, что мы сблизились за последние дни, я чувствую сейчас, сидя с ним рядом. Я вряд ли смогу это как-то объяснить, я так чувствую. Мне очень хочется сейчас ему это сказать, но я молчу, боюсь нарушить такое хрупкое равновесие. Я для него не только секс, пусть он молчит и не говорит иное, я в этом уверена. Нужно ли это проговорить, я не знаю. Только одна мысль, вынесенная из моего развода, не дает мне покоя. Молчать – значит медленно разрушать. Я должна с ним поговорить, или потом опять утону в море своих фантазий, разбитых иллюзий и неоправданных ожиданий. – Валера, нам нужно поговорить. – Я не хотела этого говорить, но слова сами слетают с моих губ. Фанатичка. Во мне сейчас говорит она. – Так мы сейчас разговариваем, – отвечает Валера, еще не понимая смены моего настроения и темы беседы. Мгновение назад я вся была занята спасением чьего-то имени и наследия, а сейчас я хочу разговора на тему «Что между нами?» Что я за человек? Почему меня так бросает из стороны в сторону и где же я настоящая? – Это спонтанное решение, и очень вероятно, что я о нем пожалею, но я хочу поговорить о том, что между нами. – Оля, может, не надо портить то, что есть? Эти разговоры ни к чему хорошему не приведут, – отвечает Валера и пристально смотрит на меня. – Ты же хотел честности, а я только сейчас поняла, что она нужна прежде всего мне. Мне нелегко начинать это разговор. Я, если бы подумала, никогда б его не начала. Но сейчас такой момент, и я хочу знать. За последние два месяца моя жизнь изменилась. Я сама изменилась, и к этому ты тоже приложил руку. – Что ты хочешь знать? – Рядом с тобой я чувствую себя женщиной. Ты очень быстро стал важной частью моей жизни. Я и не думала, что могу быть такой счастливой в таких несерьезных отношениях. А сейчас я поняла, что мне страшно, я боюсь тебя потерять. И мне важно знать, что у тебя внутри? Изменилось ли что-то с того момента, когда ты мог мне дать только секс? Я не хочу молча фантазировать и придумывать мир, которого нет.