Он представил, как она медленно идет вдоль шкафа, ведет мокрой тряпкой по его потрескавшимся от старости темным деревянным панелям, садится на пол, с аккуратностью учительницы складывает в папки разбросанные по полу листы… И вдруг понял. Это кропотливое возвращение вещей на свои места было штрихом, окончательно замыкающим линию в круг. Когда Вероника впервые оказалась в лаборатории Прохора, здесь царил порядок. И вот теперь она свела все к нему же. Гнев был бы проявлением слабости, признанием, что дед по-прежнему имеет над ней власть. Но теперь это осталось в прошлом. Здесь снова был диктат вещей – но лишь вещей, а не Тульского Зодчего. Тряпка стирает пыль с книжной полки – и вместе с пылью растворяются годы тревоги и страха. Она стерла прошедшее время и вернула все к исходной точке. Теперь из нее начинался другой путь, и он больше не вел в комнату деда. Лелик вышел и закрыл за собой дверь. Эта история закончилась. В доме стояла тишина, глубокая, как вода. Яна уехала, Женька бежала. Похоже, Вероника тоже исчезла, не попрощавшись. Он для нее не больше чем пыль на книжной полке. Символ прошлого, от которого ей не терпелось поскорее избавиться. Ему почудилось за окном какое-то движение среди деревьев. Лелика ударило внезапной радостью. Если Вероника тут… Он бросился к двери, распахнул ее и замер. Под облетающей яблоней стоял его отец с чемоданчиком в руке. – Здравствуй, Алексей, – официально сказал он. – По телефону до тебя не дозвонишься. Я приехал лично узнать, что здесь происходит. Лелик начал смеяться. Он прислонился к мокрым перилам и хохотал, глядя на отца, сурово взирающего на него через линзы очков. – Мне не очень понятны причины твоего веселья, – сказал Юрий. – Ты пьян? – Если бы, пап… Ладно, пошли в дом. – Я должен кое-что прояснить, – бубнил отец, следуя за ним по коридору. – Приезжают какие-то люди, наводят обо мне справки, вытаскивают на божий свет события многолетней давности… – Откуда ты об этом узнал? – спросил Лелик. Его охватило странное безразличие. – Татьяна позвонила. Какой-то частный детектив к ней приходил. Что это за глупости? Объяснись, Алексей! Я уверен, ты имеешь к этому отношение! Что за детские игры? Все безразличие с Лелика точно ветром сдуло. Он всегда считал себя довольно уравновешенным человеком. Но за последние пять минут его швыряло, как лодку по волнам, от одного переживания к другому. Он не желал задумываться, в какой степени причиной этому был отъезд Вероники. Отец стоял напротив, обвинительно тыча в него сухим желтым пальцем, и весь проснувшийся гнев Лелик обрушил на него. – Игры? – с трудом сдерживая ярость, переспросил он. – Я тебе объясню, папа. Да, это игры, только не мои, а твои. Помнишь свою затею сыграть в добренького благодетеля? – При чем тут… – При том! Яна выяснила, кто на самом деле убил Пашку. Она наняла для этого частных детективов, и они раскопали, что мальчик, которого ты мечтал взять в наш дом вторым сыном, был вовсе не Пашкой Варнавиным! – Что? – Сын дяди Вениамина умер еще маленьким! И они подобрали в какой-то деревне первого попавшегося пацана и привезли к Прохору. – Что ты несешь? Зачем? – Нуждались в деньгах, видишь ли. А парень возьми да наведи своих приятелей-уголовников на дом Изольды. Те ее и грохнули. – Подожди… – Юрий поставил под ноги чемодан и принялся дергать петлю шарфа. – Что за бред? – Бред, папа, это твое намерение привести к нам в семью человека, который был гадом до мозга костей! Он тебя использовал. Собирался рассказать тебе о том, что он не настоящий сын Варнавиных, и за это Вениамин с Тамарой его убили! Петля шарфа все никак не хотела растягиваться, а Юрий все тянул и тянул за нее, и это бессмысленное движение почему-то привело Лелика в бешенство. – Венька? – глупо переспросил отец. – Венька и Тамара? Боже мой, какие мерзавцы… – О, узнаю этот напыщенный книжный язык! Ты еще добавь «Да будут они прокляты до конца своих дней»! Юрий наконец справился с шарфом и расстегнул плащ. – Я не понимаю, отчего ты разговариваешь со мной подобным тоном, – негодующе начал он. Лелик расхохотался: – Правда не понимаешь? Папа, очнись! Ты был как очарованная принцесса, и до сих пор ею остаешься. Ты бы с радостью обменял тогда меня на Пашку. – Я никогда не… – Прекрати! Я понимал это, еще когда мне было двенадцать. Ты не догадываешься, каково мне было? Каждый день видеть, как ты все сильнее привязываешься к уроду, который собирался отыметь тебя! – Алексей! – Он перехитрил тебя, потому что ты вел себя хуже идиота. Пятнадцатилетний парень сделал тебя как последнего лоха. Попутно помог ограбить несчастную старуху. А потом сообщил мнимому отцу, что игра закончена. Он нашел себе нового папочку! Юрий взмахнул рукой, пытаясь остановить сына. – А знаешь, что он еще сделал? – продолжал Лелик, насмешливо кривя губы. – Довел до исступления бедную Янку. Она приручила котенка, а он обставил все так, словно повесил его. И она кинулась в драку. А вы, взрослые идиоты, ничего не поняли! Ты так трогательно вцепился в подсунутую тебе родственную душу! – Я не хочу этого слышать! – выкрикнул Юрий. – Придется! – повысил голос Лелик. – Ты едва не взял в наш дом законченного подонка! – Это было давно! – Ничего не изменилось! Появись сейчас новый Пашка, ты бы снова вцепился в свою несбыточную мечту иметь нормального сына! Юрий отшвырнул шарф на диван, трясущимися руками стащил плащ. – Черт возьми, ты понимаешь, как я был несчастен? Лелик издевательски засмеялся: – Папа, кому ты об этом рассказываешь! Но я научился перерабатывать свои несчастья в топливо. Топливо для движения, для жизни. Помнишь убитую малиновку? Я ведь тогда зарисовал ее. Хотел сразу похоронить, но не смог. Смотрел на нее, потом потянулся за карандашами. Мне было противно от самого себя, но в то же время я испытывал странный жутковатый восторг. Не знаю, как объяснить. Словно тебя тащит течением. Я ненавидел Пашку и был благодарен ему, потому что если бы не он, ничего бы не случилось. Горе можно использовать как строительный материал, папа. Посмотри на меня! Вышла неплохая постройка. – Паршивая вышла постройка, – отрезал Юрий. – До сих пор сводишь счеты с умершим врагом! – Не с тобой же мне их сводить! – А ты хотел бы, правда ведь? Лишь бы унизить меня, оскорбить! Лелик едва сдержался, чтобы не запустить в отца чашкой со стола. – А ты, папа, на что надеялся? – На что надеются все родители? На то, что ты будешь меня любить! – Думаешь, это легко? – Лелик с горечью рассмеялся. – Маленьким я любил тебя. А сейчас, когда я вырос, где ее искать, эту чертову любовь? Она похоронена под раздражением и досадой! Невозможно терпеть рядом с собой чужого человека, отличающегося во всем! Со своими дурацкими привычками, глупыми требованиями и навязчивым мнением! Юрий побагровел. – А каково приходилось мне, ты никогда не думал? Ты не желал со мной общаться! Существовал в своем мире из рисунков и игр. Да, мне было не о чем с тобой говорить! Я уважал твои интересы, но не разделял их. И с тех пор ничего не изменилось. Но ты живешь своей жизнью, у тебя все хорошо, а во мне после смерти твоей матери осталась пустота. – Он шагнул к сыну, сжав кулаки. – Хоть раз задумайся об этом! Во мне дыра, слышишь? У меня было ничтожно мало родных людей! И я хотел, очень хотел, чтобы ты стал мне близким! Но у меня не получается, что бы я ни делал! Лелик вскочил и отшвырнул стул. – Потому что ты пытаешься вставить меня в свою жизнь, как кусочек пазла! Думаешь, эта пустота в тебе – она сделана по моим лекалам? Думаешь, я существую для того, чтобы тебе стало легче? – он орал, не замечая этого. – Нет, черт возьми! Я думаю, ты мне послан в наказание за мои грехи! – закричал и Юрий. – Тогда терпи! Не можешь любить – терпи меня! Смиренно, твою мать! Без этой твоей гордыни: ах, какой я красавец, что общаюсь с сыном, который так меня разочаровал! Хоть раз в жизни можешь перестать любоваться собой и осознать, что не ты – точка отсчета? Юрий внезапно сник. Лицо его обвисло. Он шагнул в сторону, опустился на диван. Упавший на пол шарф лежал под его ногами. Лелик выдохнул, постоял, не зная, что сказать. Поднял стул и поставил на место. Он чувствовал себя таким опустошенным, каким не был, кажется, никогда. – Мне в детстве казалось, что кто-то поиздевался над нами, – тихо сказал он. – Собрал чужих людей. Связал их друг с другом ниточками под названием «семейные узы». И порвать нельзя, и тянет. У кого на ноге петля, у кого на шее. Одни могут ее сбросить. Другие мучаются. Он открыл форточку, и в окно осторожно вошел осенний садовый ветер, неся дым и запах палой листвы. «Все это бесполезно, – подумал Лелик. – Кричим, обвиняем друг друга… Все равно каждый разговаривает сам с собой». – Я хотел взять еще одного ребенка, чтобы не жить постоянно с ощущением вины, – сказал Юрий. – Смотрел на тебя и каждую минуту помнил, что это из-за меня ты остался без матери. Мне казалось, если появится другой мальчик… ребенок… я смогу утешать себя тем, что сделал для какого-то живого существа что-то хорошее. – Он ссутулился. – Устал я жить, не прощая себя. Даже свою собаку и то я убил. Лелику было что сказать. О том, что вокруг виноватых людей почему-то больше всего страдают их близкие, которые совсем ни при чем. О том, что отец волочет свою вину, как другие несут тяжелый герб – мучительно, но с гордостью. О том, что можно было завести другую собаку. И это было бы лучше и правильнее, чем завести другого ребенка. Ничего этого он не сказал. Подумал, сел рядом с отцом – близко, но не прикасаясь к нему. – Яна просила разобрать сарай и погреб. Ты мне поможешь? Юрий покосился на него. – Одному там трудно, – продолжал Лелик. – Вдвоем работы на пару-тройку дней. Отец молчал.