– Значит, кто-то другой, – легко согласилась женщина. – Да только больше некому. Разве что Танька могла… – она задумалась. – Да, Танька запросто могла бы! Она бы всем нам бошки размозжила, будь ее воля! – За что? – А за то, что живем вольно, как захотим. Летаем, а не с цепями ползаем. Но ведь цепи-то она сама к себе приковала. Развелась ты с мужем – ну заведи себе нового мужика! Пусть он тебя кормит! Нет, Танька за свободу какую-то держалась, красивые слова о самостоятельности твердила… Ну и к чему тебе эта свобода? Лучше бы у меня училась, дурочка! Людмила торжествующе посмотрела на Макара, как будто на его месте сидела сраженная завистью Татьяна. Слушать этот панегирик собственной предприимчивости Илюшину надоело. – Вы бывали в доме Изольды Дарницкой? – спросил он, чтобы отвлечь ее. Эффект от его вопроса был поразительный. Кровь отхлынула от лица Людмилы. Полные розовые губы посерели, в глазах вспыхнул испуг. – Люда? Она не сразу справилась с собой. – У Дарницкой? Н-нет. Никогда! – Вы уверены? – Не приглашала она меня к себе! Голос Илюшина приобрел пугающую вкрадчивость: – Вы бывали в доме без ее приглашения? Людмила закусила губу и отрицательно помотала головой. – Вам что-нибудь известно о ее смерти? Женщина вскочила. – Идти мне пора. Времени-то уже… – Она подняла к глазам правую руку, на которой не было часов, спохватилась и быстро заморгала. – Я вам все сказала! – Нет, не все. – Ничего я не помню, клянусь! Убили ее грабители. – Вы знаете, кто это был? – Нет! Ничего не знаю! Извините! Илюшин смотрел, как она торопливо уходит, почти бежит по двору: тяжеловесная, в туфлях на высоких каблуках. Перед тем как скрыться в арке, Людмила испуганно обернулась. Кажется, боялась, что он ее преследует. Илюшин не собирался идти за ней. Вместо этого он вытащил из кармана хирургические перчатки и спокойно снял с планшета отпечатки ее пальцев. Затем достал телефон и обнаружил пять неотвеченных вызовов от Сергея. – Если Кошелева ничего не знает об убийстве Варнавина, то о смерти старухи ей что-то известно, – сказал Макар, едва набрав его номер. – Разговорить ее мне не удалось, она боится. – Прохор был знаком с Геннадием Козицким, – в тон ему ответил Сергей. – Он рецензировал его рассказы и помогал пристроить в журнал. Илюшин осмыслил новость. – И Раиса оставила после смерти наследство Яне Тишко, – вслух подумал он. – Серега, мы, похоже, знаем, кто убийца. – Но какой смысл Прохору убивать соседку? Зачем? Денег у него и так куры не клевали… Бабкин осекся. Они с Илюшиным одновременно подумали об одном и том же. Прохор создавал миф о своей жизни, и в этом мифе центральной фигурой был он сам – преуспевающий писатель, певец родного края, которому край отплатил благодарностью. Огромный дом, просторный сад – и все это на гонорары, полученные за книги. Успешность Тульского Зодчего была неотъемлемой частью легенды. Историю о нищем таланте, замерзающем в коммуналке, Савельев тоже мог бы воплотить. Но он выбрал иной сценарий. Вполне возможно, что все это только декорация. Картонная стена на фанерных подпорках. Образ жизни Прохора на первый взгляд свидетельствовал о его богатстве. Но что, если не было никаких гонораров? Вдруг это тоже часть мифа? Выдумкой хорошо кормить читателей. Однако печь ими не протопишь. – Вот именно! – сказал Илюшин и встал. Поднялся холодный ветер, понес мимо него лиственное крошево. – Про кур и происхождение зерна нам ничего не известно. Поступим так: свяжись с издателем, который выпускал книги Савельева, и постарайся разузнать, сколько ему платили. Вопрос о гонорарах очень скользкий, но дело было давно – возможно, тебе и ответят. – Сделаю. – Илюшин услышал, как шуршит ручка по бумаге. – Отлично. Я пока побеседую с Татьяной Тишко. – Зачем? – Для удовлетворения собственного любопытства. – Он пошел к выходу из парка, рассеянно обходя бегающих детей. – И вот еще что. Помнишь, в материалах дела попадается опись драгоценностей Изольды? – Конечно. – Кто ее составлял? Сын? – Ювелир, – сказал Бабкин, не задумываясь. Он обратил на это внимание, когда первый раз просматривал дело. – Все свои кольца и серьги она много лет приобретала через одного мастера. Не помню фамилию. Надо посмотреть. Ветер подул сильнее. Илюшин поднял воротник пальто и ускорил шаг. – Постарайся отыскать его. Половину ценностей вернули, но где-то бродит вторая. Если наши догадки верны, украшения распроданы по одному. Вдруг он что-нибудь слышал об этом. – Прижать его можно? – флегматично поинтересовался Бабкин. – Прижимать никого нельзя, – наставительно ответил Макар. – Действуй словом, друг мой. – Аминь, – согласился Сергей и нажал отбой. Прежде чем уехать из Тулы, Бабкин собирался кое-что проверить. Подруга покойного Козицкого назвала фамилию: Дворжик. Сергей не знал, ниточка ли это и куда она может привести, но он был добросовестен и въедлив. Поговорить с родителями Козицкого ему не удалось: мать была в отъезде, отец оказался пьян и не способен к связному диалогу. Приходилось хвататься за другие зацепки, пусть даже самые хлипкие. «Прохор и Козицкий, Прохор и Козицкий… – Бабкин сверился с навигатором и поехал в направлении района с многообещающим названием Пролетарский. – Алиби Прохора никто не проверял. Разумеется. Не было необходимости». Он поморщился, когда встречная машина, попав колесом в яму, обрызгала грязью лобовое стекло. Раиса знала, кто убийца. Хранила ли она эту тайну пятнадцать лет или догадалась недавно? Быть может, Прохор перед смертью решил облегчить душу и рассказал ей, что он сделал с собственным внуком? Машина остановилась возле кирпичного дома, которому подошло бы гордое звание особняка, не располагайся он на шести сотках. В окне мелькнуло женское лицо. Дворжик оказался смазливым парнем с повадками провинциального хозяина жизни. Он владел двумя автомобильными заправками и в местных средствах информации именовался тульским бизнесменом. У него был свой дом, БМВ последней серии, свежая жена, взятая с последнего местного конкурса красоты, и три страшных алабая, изображавших охрану. Бабкин с первого взгляда определил, что псы дурные, толком ничему не обучены, кроме как лаять на чужих. Жена, впрочем, была такая же. – Разувайся, – велела она, не поздоровавшись. – Дома грязь будешь разносить, а у меня нечего. Все время, пока Бабкин, присев на корточки, развязывал шнурки, она возвышалась над ним. Перед Сергеем уходили ввысь две тонких длинных ноги. Когда Бабкин выпрямился, она повернулась спиной и его взгляду открылся глубокий вырез на платье. – Хозяюшка у меня строгая, – подмигнул Дворжик и игриво ущипнул хозяюшку за бедро. – Руки убрал! – взвизгнула красавица. – Все, зая! Уж пошутить нельзя! И, еще раз заговорщицки подмигнув Бабкину, предложил: – Так, мужик, давай сразу договоримся – на «ты», я церемоний не люблю. В комнате, куда провели Сергея, женщина села на подоконник и закурила, делая вид, что не интересуется содержанием беседы. Бабкин по телефону предупредил, что речь пойдет о Козицком, но в подробности не вдавался. – Помню его, – сказал Дворжик, наливая себе коньяк. – Но мы друганами не были. Козицкий, он по жизни лох. Ну, не лох, может. Но лоховатый. Сергей вспомнил сумму, которая фигурировала в материалах дела – стоимость украшений Дарницкой. Лоховатый, значит… – Ты с ним долго вместе работал? Дворжик задумался. – Года полтора. Может, чуть больше. Это ведь я ему помог в «Муромец» устроиться. Блин, до сих пор жалею! – Почему?