Вениамин отвернулся. Илюшин подумал, что правильно поехал сюда сам, а не отправил Сергея. Бабкина проняло бы это все: наемный работник, прихоти убийцы… – Вы сказали, что были больны. – Был. Вы все равно раскопаете, раз уж взялись за лопату. Я приехал к отцу, потому что отчаянно нуждался в деньгах. – Он взглянул прямо в глаза Илюшину. – Опухоль. Оперировать предпочтительно в Германии. Всю жизнь я дарил себя другим, раздавал бесплатно. Деньги с курсов – это оплата аренды зала, их едва хватало. И тут мне называют стоимость операции. И еще восстановление! Реабилитационный период! Мы с Тамарой были в отчаянии. Нет, – сразу поправился он, – в отчаянии был я. Моя жена искала выход, пыталась раздобыть нужную сумму, взять кредит… Но что поделать, если для банка мы были нищими. Тамара хотела продать свой дом, оставшийся ей от родителей. Но они жили в Багрянске, а это провинция, богом забытая дыра. Мы каждый год приезжали туда отдохнуть от цивилизации, однако наша любовь к этому тихому уголку никак не влияла на его стоимость. В конце концов удалось выручить за участок какие-то смешные деньги. Их было мало. А время шло, я нуждался в лечении. – Вы могли обратиться к отцу. – Прохор не дал бы. – Макар обратил внимание, что Вениамин назвал отца по имени. – Мой отец был человек большого таланта, но исключительно черствый. Он легко готов был принести человека в жертву идее, а его идея заключалась в том, что каждый сам кузнец своего счастья. Прохор сказал бы так: «Ушел из отчего дома? Крутись сам как знаешь». И был бы очень доволен собой, уж поверьте! – А ваш брат? Вениамин от души рассмеялся. – Юрка? Да он бы приплатил, чтобы я сдох поскорее. – Почему? – Мы с ним никогда не ладили. У нас еще в юности вышла мелкая размолвка, а он патологически злопамятен. Другой человек забыл бы о случившемся через год. А Юрка и спустя сорок лет будет щелкать на меня зубами, потому что кое-что пошло не так, как ему хотелось. Вы знаете, что у него жена погибла? – Слышал, да. – Из-за него. Из-за его твердолобости и упрямства. Его предупреждали, потом угрожали… Любой нормальный человек отступил бы! Но Юра же лучше других все знает! Он считал себя неуязвимым. Подумать о жене ему и в голову не приходило. Счастье, что ребенок остался жив! – Он был с ними, когда все случилось? – Нет, они шли вдвоем. Но ведь могли вломиться в дом, таких случаев хватало. Все неуемная Юркина гордыня. Поверьте, к нему я никогда не стал бы обращаться за помощью. Лучше смерть! Это прозвучало довольно напыщенно. «Интересно, чего здесь больше – самолюбования или здравого смысла?» Илюшин пристально наблюдал за Вениамином. Он красовался, конечно. Легко красоваться, когда ты здоров. Но может быть, он не играл, говоря о том, что предпочел бы умереть, чем прийти к брату с протянутой рукой. – В итоге вы все-таки вылечились, – сказал Макар, допивая остывший чай. – Вас интересует, откуда деньги? Их дал отец. – Вот как? – Говорю же, я не собираюсь ничего от вас скрывать, – усмехнулся Варнавин. – Да, мое излечение – это заслуга врачей и Прохора. – Почему он вам помог? – Потому что мой сын был мертв! И не просто мертв, а убит в его доме! Косвенным образом – из-за него. Это Прохор затеял негласное соревнование внуков, он созвал всех нас, включая психически больную девочку. Я каждый час своего пребывания в его доме чувствовал, что назревает нечто ужасное. Думаю, не я один. Когда убили Пашу, даже мой отец не мог отрицать своей вины. Он использовал все свои связи, чтобы дело замяли, спустили на тормозах. Видите ли, ему не нужен был скандал, связанный с именем Тульского Зодчего! Он дал мне денег, всю требуемую сумму. Наши отношения после этого не стали лучше. Прохор ведь поступил так не из сочувствия ко мне, не из желания видеть сына здоровым и счастливым. Это была попытка откупиться. От меня, от своей совести. И ничего больше. Он резко встал, отвернулся, быстро провел ладонью по лицу. – Простите. Я не в состоянии спокойно вспоминать об этом. Наверное, никогда не научусь. Макар помолчал. Он надеялся, что молчание будет расценено как сочувственное. Варнавин из тех людей, которые все истолковывают в свою пользу – и слова, и тишину. Пусть думает, что Илюшин соболезнует его трагедии. В конце концов, он ведь этого и хочет: жалости. В переживания Варнавина, касающиеся отношений с отцом, Макар не верил. Он видел перед собой человека хитрого, беспринципного и ловкого. Того, кто с юности балансировал на грани мошенничества, но ухитрялся оставаться невредимым благодаря своему обаянию и удачливости. Отношений с матерью он наладить не пытался, объясниться к ней не ездил (или умолчал об этом). У отца взял деньги и больше с ним не общался. Нет, он определенно не стал бы страдать из-за того, что Прохор его недостаточно сильно любит. «За дурака меня держишь, – мысленно укорил Варнавина Макар. – Это зря». Он попросил Вениамина пересказать события того дня. Для вида записал сказанное, но в действительности это не требовалось: память у него была как подсыхающий цемент, в котором отпечатанное остается навсегда. Ничего нового Варнавин ему не сообщил. В коридоре понемногу нарастал шум. Там собирались женщины, ждущие своего наставника, и Макар понял, что пора сворачивать разговор. – У меня еще один вопрос. – Не я ли убил собственного сына? – усмехнулся Варнавин. – Не стесняйтесь! Вы ведь к этому ведете? Точнее, не вы – вы порядочный человек и все понимаете, – но ваша клиентка. Я прав? – Не правы, – спокойно сказал Макар. – Но кстати, раз уж об этом зашел разговор. Это вы убили Павла? В дверь заглянули. – Венечка, все собрались! – прощебетала женщина, одетая так же ярко, как Варнавин. – Иду, Леночка, иду! Пять минут! – Он снова обернулся к Илюшину. – Нет, не я. Я любил своего сына. Как выяснилось, недостаточно, чтобы защитить его. Вот чего я себе никогда не прощу. Наше с Тамарой горе… оно неизмеримо. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что мог бы все изменить, если бы вовремя увез его из Литвиновки. В этом смысле я виновен в его гибели. Но убила его Яна Тишко. И она об этом знает. Макар кивнул: – Ясно. Но вопрос мой был в другом. Что за размолвка у вас вышла с братом? – А, пустое. Поверьте, не стоит даже того, чтобы об этом упоминать. Илюшин вышел из подворотни и поплотнее затянул на горле шарф. «Значит, даже упоминания не стоит… Это у Варнавина-то, охотно ругающего брата? Врет». Он снова подумал о том, не обратиться ли к Юрию. Но Савельев почти наверняка откажется с ним разговаривать. Была еще одна причина, почему Илюшин держал младшего сына Прохора за лжеца. Вениамин говорил с ним проникновенно. А Макар не доверял людям, говорящим проникновенно о своей беде. Он считал их лицедеями, актерами, любующимися собой во время исполнения роли. Человек страдающий может говорить просто. Может выдавливать слова мучительно и тяжело. Может нести злобную чушь, может кричать, может бормотать и заикаться. Но практически никогда он не способен вещать красиво – это требует подключения тех ресурсов, которые плохо совместимы с настоящей болью. Итак, Вениамин актерствовал. Само по себе это ничего не значило. Въевшаяся привычка нравиться собеседнику – и только. «Учти, чем он зарабатывает на жизнь, – напомнил себе Макар. – У него профессиональная деформация. Учителям свойственна назидательность, политикам безапелляционность, а карманный гуру просто обязан обращаться к тебе с прочувствованной речью». Интересно другое. Прохор дал Вениамину денег после гибели его сына, и в связи с этим Илюшина очень занимал вопрос, насколько хорошо Варнавин разбирается в людях. Иными словами, мог ли он предсказать, что его отец поступит именно так? Глава 12 1 – Люда, – кокетливо сказала женщина. И руку протянула неоднозначно: как будто для рукопожатия, но слегка повернув ладонью вниз, что можно было расценить и как приглашение к поцелую. Этим Макар и воспользовался. Наклонился и галантно прикоснулся губами. – Ах, ну что вы! – зарделась Людмила. – Я уже стара – ручки мне целовать! По реакции Илюшин понял, что именно этого от него и ждали. Он с полагающейся долей пылкости произнес все положенные слова о ее молодости, цветущем виде и прочем. Людмила слушала и млела. Какой мальчик! Юный, сероглазый, обходительный – принц, принц! – Конечно, Прохор должен был оставить деньги мне, – прямодушно сказала Людмила, когда поняла, каких воспоминаний хочет от нее Макар. – Я имею в виду, не сейчас. А тогда, пятнадцать лет назад. Кому же, если не мне! Я не работаю. У меня две дочери. Нет мужа. Кому еще меня содержать? Она удивленно посмотрела на Илюшина. Глаза у нее были чудесного цвета – светло-голубые, вызывающие в памяти цветущий цикорий. Встречу она назначила в парке, и теперь они сидели на скамейке, а вокруг бегала и вопила малышня, подбрасывая кленовые листья. – Но была еще Татьяна, – напомнил Макар. – Она одна воспитывала дочь и тоже была в разводе с мужем… Людмила пожала плечами: – Татьяна – ломовая лошадь! Пахала всю жизнь как проклятая. Зачем ей помогать? Она сама себя обеспечивает. А я так не умею. Это ведь не каждому дано, понимаете? Она с трогательной доверчивостью ждала его ответа. «Потрясающая женщина, – подумал Макар. – Ее даже нельзя назвать стяжательницей. Просто в ее картине мира она нуждается больше всех, потому что нуждается больше всех. Какой удобный замкнутый круг». – Не каждому дано работать? – не удержался он. – Я неумеха, – Люда обезоруживающе улыбнулась. – Ни руками, ни головой толком делать ничего не способна. Пыталась когда-то давно… в юности. Но быстро поняла, что не мое. Женой вот у меня хорошо получается быть. И дети родятся красивые. Эх, я бы еще родила парочку! Пацанов бы! Да не сложилось. «Женой получается быть…» – зацепился Макар. – Вы были замужем? – Да как вам сказать… Случалось однажды. Людмила внезапно поскучнела, утратила интерес к разговору, и Илюшин понял, что с этой зыбкой почвы пора уходить. – Расскажите, пожалуйста, про ваших двоюродных братьев. Они ведь мало общались с отцом?