За пятнадцать лет Вениамин почти не изменился. Та же худоба, легкая сутулость, что-то неуловимо птичье в облике, как будто дальними предками его были аисты или цапли. – Вы ведь не в группу ко мне пришли проситься, – сказал он, проницательно глядя на Макара. – Разговор у вас ко мне сугубо деловой. Угадал? – Почти. – Опять аренда? – Я пришел поговорить о вашем сыне. Долю секунды Илюшину казалось, что Вениамин сейчас его ударит. – О моем сыне, – повторил тот без выражения. – Зачем? Что вам нужно? В глазах его мелькнула искра догадки: – Вы журналист? – Нет. Вениамин, мы можем где-нибудь присесть? Некоторое время Варнавин колебался. Илюшин уже решил, что получит отказ, но мужчина шагнул в коридор со словами: «Тут есть небольшой закуток…» В закутке оказались два стула, кушетка и электрический чайник на подоконнике. Илюшин заподозрил, что в эту комнатушку Вениамин приводит некоторых своих почитательниц. – Вы знаете, конечно, что по завещанию вашей матери дом в Литвиновке достался Яне Тишко, – начал Макар. – Знаю. И буду оспаривать это в суде, – спокойно сказал Варнавин. – Мать была не в себе. Она никогда не оставила бы наше имущество убийце моего сына. – Когда вы с Раисой виделись в последний раз? Вениамин, очевидно, редко смущался. – Давно, – невозмутимо ответил он. – У меня очень много работы. К тому же за матерью присматривала родственница, ответственная и внимательная женщина. Илюшин вспомнил Женю Кошелеву, «ответственную и внимательную», и спросил: – Мать не писала вам о том, что составила завещание? Вы обсуждали с ней эту тему? Варнавин покачал головой: – Сказать по правде, мы мало разговаривали. Поздравления по праздникам, дежурные вопросы о здоровье… «Красавец! – хмыкнул про себя Макар. – Любимый младший сын, поздний ребенок. А мать умирает практически одна, рядом с корыстной племянницей». Варнавин был чуток к настроениям людей и перемену в отношении Илюшина уловил молниеносно. – Вы поймите, – проникновенно сказал он, – после смерти отца мать очень замкнулась. Она никого из нас так не любила, как его. Хотите правду? Несколько раз я собирался приехать. Но она находила какие-то смехотворные предлоги для отказа. Я был потрясен. Знаете, во мне жила уверенность, что после смерти отца мама станет искать во мне утешение… И я был готов! Я хотел быть рядом, подставить плечо… Илюшин внимательно смотрел на Вениамина. Тот выглядел искренне недоумевающим. Не расстроенным, а именно удивленным. Варнавин собирался осчастливить свою мать. Но оказалось, что Раиса не хочет такого счастья. – Вы ее чем-то обидели? – Нет! Да я бы и не мог. Мне кажется, она бы все мне простила… – Вениамин вздохнул. – Кроме одного. Я очень похож на отца, и это сыграло со мной злую шутку. Ведь я копия, но дурная. Во всем! Рост одинаковый, но отец был крепкий, а я тощий. У него кудри, а у меня вихры. Редеющие, сами видите. – Он с улыбкой подергал себя за жидкую прядь волос. – И сила наша – она разной природы. Его стихией была земля. Мощь! Силища! А моя – воздух. И мама после его смерти не нашла в себе сил видеть некачественную отцовскую реплику. Он грустно улыбнулся. – Я что-то разоткровенничался с вами. Вы располагаете к себе людей, вам это известно? Вот ваша сильная сторона. В доказательство – хотите чаю? Отличного, редкого. Я его мало кому предлагаю. – Спасибо. С удовольствием. «Располагаю, конечно, – думал Илюшин, пока Варнавин священнодействовал над глиняным чайником. Он осмотрелся, пытаясь найти сахарницу. – Однако душу ты мне раскрываешь совсем не поэтому. Чуешь, что я пришел с чем-то нехорошим, и пытаешься переключить меня, обезопасить себя всей этой болтовней про мать и непростые родственные отношения. Серега сказал бы, что ты бьешь на жалость». Из чайника полилась в пиалу желтоватая водичка. – Он бодрит, – предупредил Вениамин. – Я иногда пью его вечером, когда предстоит много работать. – А сахара нет? – невинно спросил Макар. Варнавин едва удержался от замечания. С его губ уже готово было слететь, что зеленый чай сладостью портить не стоит, но в последний момент он спохватился и кивнул: – Подождите секундочку, я из соседнего кабинета принесу. Едва за ним закрылась дверь, Илюшин достал ленту и деловито снял отпечатки пальцев с чашки Варнавина. Возможно, Сергей справился бы с этим быстрее, но к тому моменту, когда Вениамин вернулся с коробкой рафинада, сыщик сидел как ни в чем не бывало. – Вы замечали, что сахар сейчас стал не такой сладкий, как в нашем детстве? – Вениамин высыпал на блюдце горку белоснежных кубиков. – И соль не такая соленая. Возможно, что и деревья менее зеленые. Ничего нельзя исключать. Возьмите ложечку! Я вам долью немного, чай вкусный… Он оттягивал время. Он не хотел слышать о том, зачем приехал Макар. Но для отца, потерявшего сына, это было естественно. – Яна Тишко утверждает, что она не виновна в смерти Павла. Илюшин едва успел отдернуть руку, чтобы его не ошпарило кипятком. Чайник в руках Варнавина клюнул носиком, и добрая половина вылилась на столик. – Ох! Простите! Пока Вениамин искал тряпку, Илюшин успел вытереть лужу салфеткой. – На вас не пролилось? – Нет, все в порядке. Вениамин отставил чайник в сторону и сел с ошарашенным видом. – Простите… я не ожидал! Как не убивала? Что за бред? Она спятила напрочь? Макар вкратце рассказал о приезде Яны Тишко в Литвиновку и о выводах, которые она сделала, оказавшись на месте убийства. Вениамин слушал молча, со все возрастающим изумлением. Когда Макар замолчал, он потер лоб. – Частный сыщик… Она дошла даже до этого! Значит, все всерьез. – А вы думали, это какая-то игра? – Не знаю… не могу сказать… О! Я, кажется, понял! Яна обвиняет нас с Тамарой? Он, кажется, почти с радостью ждал, что Макар подтвердит его подозрения. Илюшин покачал головой: – Она никого не обвиняет. У нее нет ответов. Варнавин сник: – Жаль… – Жаль? – Мне показалось, я понял ее цель. Девочка выросла, получила наследство и решила обезопасить себя от притязаний ближайших родственников. Тех, кто действительно имеет право на дом. Вот и ударила по самому больному. – Это не так. Я, собственно, потому и приехал к вам. Хотел узнать, не сможете ли вы добавить что-нибудь к своим показаниям пятнадцатилетней давности. Илюшин помнил материалы дела. Варнавин с женой дремали в своей комнате. Были разбужены криками (первым на тело наткнулся Прохор, потом сбежались остальные). Больше ничего сказать не могли, кроме того, что и так все знали: у девочки были причины ненавидеть их сына, она иногда производила впечатление неуравновешенной, незадолго до убийства подралась с ним без видимой причины. Вениамин невесело усмехнулся. – Если Яна хочет отпущения грехов, она обратилась не в ту инстанцию. Но думаю, все объясняется куда проще. Она была психически нездорова. С возрастом это усугубилось. Сколько ей сейчас – двадцать семь? Она не рожала? Роды могли спровоцировать… Ах, нет? Значит, естественное течение болезни. Ребенок в своем уме никогда не станет убивать другого, как бы сильно ему не хотелось получить деньги богатого дедушки. Вдумайтесь! – воззвал он. – Ей было двенадцать лет! До сих пор не могу себе простить… – Чего именно? – Когда я увидел, как она бьет Пашу, я должен был обо всем догадаться. Предусмотреть! Вас могло ввести в заблуждение, что она маленькая, а мой сын старше и к тому же мальчик. Но если бы вы только знали, как все происходило! Никакой драки не было, было избиение! Мой сын даже не защищался. Она визжала, пыталась искусать его… Точно взбесившийся зверек! Варнавина передернуло. Он протянул руку, не глядя, как слепой, нашарил чашку, но на полуслове забыл про чай. – Мне нужно было сразу же взять сына и уезжать, бежать оттуда! Я остался. Что вы хотите – я был болен, слаб, морально обессилен. Меня поддерживала только Тамара. Паша ничего не знал. Бедный, бедный мой мальчик… Варнавин прижал к глазам ладонь, но сразу отнял, как будто стесняясь своей слабости. – У вас есть дети, Макар? – Нет. – Паша был наш единственный сын. Я не взываю к вашему сочувствию. Вы просто наемный работник. Но вдумайтесь – единственный! И вы исполняете прихоти женщины, которая вместо того, чтобы просить прощения и раскаиваться до конца своих дней, пытается свалить свою чудовищную вину на кого-то другого.