Среди поднявшейся суматохи Мендоса не мог заставить себя признаться своему королю и, возможно, даже самому себе, что Дрейк все-таки сумел успешно завершить полное кругосветное плавание. Конфиденциальная встреча Дрейка с королевой привлекла к его плаванию слишком много ненужного внимания. Редкий советник пользовался таким неограниченным доступом к Елизавете I. При дворе истинные масштабы его успехов ни для кого не были секретом, однако широкая публика по-прежнему почти ничего не знала о достижениях Дрейка. Дневник, о котором упоминал Мендоса, – личный отчет Дрейка о кругосветном плавании – безвозвратно утерян вместе со всеми секретами и сюрпризами, которые он поверял его страницам. Но сокровище осталось, и вместе с ним – огромное чувство облегчения. Сам того не сознавая, Дрейк (вернее, золото, серебро и драгоценности, которые он привез с собой) спас Елизавету I от гибельного брака и одновременно спас ее трон. Если бы он вернулся позже, все могло сложиться иначе. Возможно, к тому времени она уже вышла бы замуж за католика – герцога Алансонского, а значит, поставила бы под угрозу автономию Англии. Король Филипп II и папа римский наверняка пришли бы в восторг – Англия переходила в их сферу влияния. Протестантское восстание под предводительством Елизаветы зачахло бы. Но вместо этого Елизавета сохранила трон, и Англия продолжала идти собственным путем, который в конце концов привел ее к империи. Так Дрейк внес свой случайный вклад в становление Великобритании. Он просто хотел разбогатеть, занимаясь пиратским ремеслом, но невольно слишком увлекся погоней за славой, неизменной спутницей богатства. И, поскольку он делал это во имя королевы, его усилия приобрели новый смысл: он защищал королеву и страну, которые без Дрейка могли оказаться во власти испанцев. Сразу встал вопрос, как поступить с добычей Дрейка. Слухи о ее существовании распространялись, несмотря ни на какие предосторожности, и, учитывая ее количество, ее было нелегко скрыть. Сокровища нельзя было просто закопать, как какой-нибудь пиратский клад, согласно старой английской традиции. Советники Елизаветы составили документ, в котором говорилось, что «все эти деньги должны быть учтены, переданы во владение королеве и определены на хранение в лондонский Тауэр». Казалось, это должно было поставить в деле решительную точку, но Елизавета I, как всегда осторожная, отказалась подписать приказ и вместо этого предложила приближенным распространять ложные слухи о том, что «Дрейк привез совсем не много денег». Сама Елизавета I предприняла шаги, чтобы гарантировать Дрейку безопасность. Она заставила свое ближайшее окружение под страхом смерти поклясться хранить в тайне маршрут пирата, чтобы защитить его в случае, если он нарушал международное право, заходя в португальские воды (он это делал), или высаживаясь на землях, на которые претендовали португальцы (он совершал и это), или похищая испанские сокровища (однозначно да). Тем временем банкиры королевы подсчитывали состояние, которого, по ее словам, не существовало. Сокровище было тем более ценным, что елизаветинская Англия, как и другие европейские страны, не имела бумажных денег и централизованной банковской системы. Банк Англии появился только через 200 лет. Серебро, золото и драгоценные камни имели огромное значение, и английская торговля в немалой степени зависела от прихотей купцов и пиратов, которые их поставляли. В октябре взволнованный Мендоса сообщил королю Филиппу II, каким образом Елизавета I отреагировала на разногласия по поводу украденных Дрейком сокровищ. Чтобы заставить его замолчать, Елизавета отправила к нему двух секретарей Совета с предупреждением. «Они явились сказать мне: ей известно все, что я говорил по поводу возвращения Дрейка, и как я жаловался на его действия и на прием, оказанный ему здесь, хотя не имел на это никакого права, – писал Мендоса королю. – По ее словам, она подробно расспросила его о ходе плавания и обнаружила, что он не причинил никакого вреда ни подданным Вашего Величества, ни вашим владениям. В противном случае она позаботилась бы о том, чтобы правосудие восторжествовало». Кроме того, Мендоса получил выговор от королевы. «Она сказала, я не должен досадовать на нее за то, что она не дает мне аудиенции – до тех пор, пока она не разъяснит ирландский вопрос [относительно назревающего восстания], она не примет меня как посла Вашего Величества, но, возможно, пришлет ко мне своего посланца». Камнем преткновения в их воинственных отношениях оставался некий рыжеволосый капитан. «Что касается Дрейка, я ответил так: принимая во внимание мое желание служить ей, мне жаль, что ее слова расходятся со многими документами и доказательствами, имеющимися в моем распоряжении». Продолжая свою мысль, Мендоса «предъявил им некоторые имеющиеся у меня улики против Дрейка, а именно документы, присланные мне купеческим консульством в Севилье, и прежде всего выписку о похищенной с корабля «Святой Иоанн» сумме в 385 000 дукатов, а также свидетельства о многих других грабежах, оскорблениях и убийствах, совершенных человеком по имени Дрейк в том же море и в других областях, принадлежащих Вашему Величеству, где он поджигал корабли или рубил на них снасти и снаряжение, чтобы избежать преследования. Все это, сказал я, я оставляю на ее суд, и ей следует самой решить, какого наказания заслуживают эти деяния. У Вашего Величества есть веские причины для обиды, особенно та, что этот человек украл полтора миллиона денег, а это немалая сумма». Мендоса завершил эту пикировку на дерзкой ноте: «Я поблагодарил ее за великую честь, которую она была готова оказать, позволив мне, как дону Бернардино, поцеловать ее руку, и глубоко сожалел, что не могу этого сделать». Король Филипп II полностью одобрял маневры своего шпиона. «Действуйте со всем усердием и быстротой, – приказал он 14 ноября, – чтобы вернуть добычу и наказать корсара. Не забывайте напоминать о возмутительном характере этого дела». Плавание Дрейка продолжало поднимать волны возмущения в Испании, что, в свою очередь, представляло определенную опасность для Англии. 23 октября 1580 г. Мендоса объяснял королю Филиппу II: «Лестер прислал своего секретаря, чтобы сообщить, что мои рассуждения о грабежах Дрейка вызывают большой страх среди купцов – они боятся, что Ваше Величество объявит войну, и это вынудит королеву отправить все свои корабли в море и собрать войска». Беспокойство Мендосы усилилось в ноябре, когда его информатор дал приблизительную оценку суммы богатства, которое привез Дрейк. Перечень начинался с вооружения: «Он захватил… около 140 бронзовых пушек, некоторые очень хорошие и большие, и сколько-то железных; жемчуга на 16 000 или 18 000 дукатов, золота и серебра на 150 000 дукатов с лишним, и в придачу взял некоторые товары в Санто-Доминго. По пути он потерял более 800 человек». Ни одно из этих чисел не соответствовало действительности, как и предположение, будто Дрейк не смог вернуть деньги своих инвесторов – во всяком случае, так утверждал Мендоса («Ни одного реала не было выплачено никому, кроме солдат»). Далее он голословно заявлял, что это вызвало волнения и беспорядки, но при этом не погрешил против истины, сказав, что «остальные средства отправили в замок», имея в виду лондонский Тауэр. Со смесью озлобления и надежды он писал: «Все обернулось для них так плохо, что можно предположить, они больше не вернутся в Индию, чтобы грабить там города». Увы, эта догадка Мендосы была такой же бесполезной, как и все остальные домыслы. На самом деле Дрейк принес своим инвесторам фантастическую прибыль – более 100 процентов, более 1000 процентов, ближе к 5000 процентов. Вдобавок он стал первым англичанином, успешно завершившим кругосветное плавание. Несмотря на беспрецедентный успех, экспедиция Дрейка оказалась под угрозой забвения благодаря усилиям Елизаветы I и ее советников, державших ее в строгом секрете. Лишь немногие избранные знали о масштабах его достижений и о том, какие последствия это имело для Елизаветы и Англии. В эпоху Великих географических открытий многие путешественники терпели кораблекрушения, тонули, сбивались с курса и пропадали без вести. Казалось, Дрейку предстояло точно так же исчезнуть из памяти людей. Его главным достижением, с точки зрения короны, было сокровище, которое он добыл и доставил в Англию, – сокровище, о котором никому не следовало знать. Никто не прославлял его мореходное мастерство, никто не рассказывал о том, с какой ловкостью, находчивостью и отвагой он совершал набеги на испанские корабли и города, как стойко он преодолевал тяготы плавания и раз за разом избегал голодной смерти. Он почти во всем превзошел Магеллана, но это осталось незамеченным. Сам Дрейк, конечно, вполне сознавал важность своих достижений. Он ожидал не просто материального вознаграждения в обмен на все, чем он рисковал ради королевы и королевства. Он хотел получить статус, который могло дать только рыцарское звание (в эпоху Елизаветы I это был серьезный титул). Как правило, его жаловали тем, кто прославлял корону военными подвигами, и Дрейк определенно считал, что заслуживает этой чести. Но дело обстояло несколько сложнее, и одного желания Дрейка тут не хватало. Пожаловав Дрейку рыцарское звание, Елизавета рисковала разозлить испанцев, которых он неоднократно и с удовольствием унижал. К счастью для Дрейка, она нашла решение. 4 апреля 1581 г., почти через семь месяцев после его возвращения, она ступила на палубу «Золотой лани» в Дептфорде, чтобы провести время в компании своего пиратского капитана. В книге «Окрестности Лондона: историческое путешествие по городам, селениям и деревням в пределах 12 миль от столицы» Дэниел Лайсонс писал: «Королева Елизавета нанесла визит капитану Дрейку на его корабле под названием “Золотая лань”. Ее Величество пообедала на борту, а после обеда пожаловала капитану рыцарское звание. По этому случаю собралось огромное количество людей, и деревянный мост, на котором стояло сто человек, рухнул, однако никто не погиб». По совету приближенных королева привезла с собой французского посла и нескольких человек из его свиты, чтобы создать впечатление, будто Франция, с которой Англия собиралась заключить оборонительный союз, одобряет и поддерживает задуманное ею. Гостей ждало роскошное пиршество, во время которого несколько воинов-мивоков, по-видимому привезенных Дрейком из Калифорнии, развлекали Елизавету зажигательными танцами. Когда представление кончилось, Дрейк принялся рассказывать королеве о чудесах, которые повидал во время своего путешествия, и повел ее на прогулку по кораблю, попутно похвастав тем, что король Испании Филипп II объявил награду за его голову. В его пересказе кругосветное плавание выглядело как пиратская авантюра, задуманная ради того, чтобы досадить Испании, а не как великое первооткрывательское путешествие. Когда он закончил свой рассказ, Елизавета достала церемониальный меч, взмахнула им и игриво сказала, что сейчас «отрубит [Дрейку] голову». Посвящение Дрейка в рыцари произошло совсем не так, как рассказывает популярная легенда, в которой Дрейк преклонил колени перед своей королевой на палубе «Золотой лани». На самом деле она передала церемониальный меч французскому посланнику, сеньору де Маршомону. С помощью этой уловки она надеялась погасить или хотя бы умерить негодование испанцев, которые пришли бы в ярость, узнав, что Дрейк произведен в рыцари. Де Маршомон прибыл в Англию, чтобы вести переговоры о браке между королевой и герцогом Алансонским, и если бы не надежда на союз двух королевств, то он вряд ли согласился бы выполнить просьбу Елизаветы. Разомлевший от еды и возлияний капитан не без труда преклонил колено на палубе перед французским посланником. Елизавета наблюдала за ним с одобрительной улыбкой. Когда де Маршомон коснулся мечом правого и левого плеча Дрейка, с ноги Елизаветы соскользнула пурпурно-золотая подвязка. Она наклонилась, чтобы поправить интимный аксессуар, и французский посланник начал умолять разрешить «взять в плен» этот предмет, чтобы передать его некоему французскому дворянину, который, несомненно, будет хранить его как сокровище, но Елизавета кокетливо объяснила, что ей «больше нечем подвязать чулок». Так рыжеволосый пират стал сэром Фрэнсисом Дрейком. 6 апреля Мендоса сообщил о происшествии Филиппу II (в таких выражениях, которые гарантированно должны были привести короля в ярость). Он рассказал, что Дрейк присутствовал на «грандиозном пиршестве» с королевой, «более пышном, чем когда-либо видели в Англии со времен короля Генриха». Не оставалось никаких сомнений в том, что он пользовался ее особой благосклонностью. Мендоса продолжал: «И Дрейк получил титул “сэр”, якобы по причине купленных им земель, и преподнес ей большой серебряный сундук и осыпанную бриллиантами лягушку [в то время все дарили королеве изображения лягушек, намекая на ухаживания герцога Алансонского], и раздал 1200 крон офицерам королевы». Вероятно, Мендоса надеялся, что эта сцена (по крайней мере, в том виде, как он ее описал) станет последней каплей, и Испания наконец начнет войну. Он даже позволил себе набросать военную стратегию противостояния Елизавете. Если она не вернет захваченную Дрейком добычу, король должен будет «приказать арестовать все английские товары». В противном случае, если позволить Елизавете оставить сокровища себе, «она сможет воевать с Вашим Величеством два или три года». А после заключения мира, предсказывал Мендоса, «все, что она сделала против вас, будет забыто». Но если у нее не останется средств, чтобы вести войну с Испанией, «ее пренебрежение к вам нельзя будет обойти вниманием». Однако король никак не отреагировал – намного больше, чем война, его интересовала пшеница. «Если вы сможете уговорить английских купцов отправить сюда свой груз, они будут радушно приняты и обласканы, – писал он своему послу и прибавил: – Не спрашивайте об этом королеву, говорите прямо с купцами». Это звучало так, словно Елизавете I удалось запугать короля Филиппа II, правителя самой могущественной империи в Европе. Став рыцарем, сэр Фрэнсис Дрейк взял себе герб девонской семьи Дрейк из Эша, утверждая, что состоит с ними в родстве. По правилам средневековой геральдики герб описывался следующим образом: «На серебряном поле виверна [двуногий дракон] с расправленными крыльями и завитым хвостом». В верхней части гербового щита рисунок выглядел так: «В правой половине рука натурального цвета, держащая боевой топор, чернь с серебром». Выглядело впечатляюще, но некоторые девонцы сочли, что выскочка Дрейк не имел права на эти гербы. Рассказывали, что как-то раз сэр Бернард Дрейк, решительно отрицавший притязания Фрэнсиса Дрейка на родство и на герб, столкнувшись с ним при дворе, «отвесил ему оплеуху». Королеве Елизавете пришлось вмешаться. Чтобы примирить стороны, она пожаловала сэру Фрэнсису уникальный герб с морскими мотивами: «На черненом поле волнистая полоса между двумя серебряными полярными звездами», символизирующими Арктику и Антарктику, а в верхней части «корабль поверх земного шара, окруженный канатом, который удерживает рука, протянувшаяся из облаков». Еще выше был начертан девиз: Sic Parvis Magna («Великое начинается с малого»). На этом гербе тоже можно разглядеть отсылки к «червленой виверне» сэра Бернарда, но жаловаться было уже поздно. Хотя Елизавета немедленно по достоинству оценила привезенное (украденное) Дрейком богатство, истинное значение его наследия стало очевидным не сразу. Некоторые утверждают, что его плавание, ни много ни мало, ознаменовало собой закат Испанской империи и рождение Британской империи. Однако Англии потребовалось еще много лет, чтобы закрепить свои претензии на морское господство. Вскоре лавры Дрейка принялись оспаривать другие капитаны. Через два года после его возвращения Мартин Игнасио де Лойола, внучатый племянник святого Игнатия Лойолы, отбыл в кругосветное плавание на запад и завершил его в 1584 г. В следующем году он предпринял второе кругосветное плавание, на сей раз в восточном направлении. Этого предприимчивого священника считают самым путешествующим человеком того столетия. Затем в 1586 г. сэр Томас Кавендиш по прозвищу Мореплаватель отправился в кругосветное плавание по примеру Магеллана и Дрейка. Через два года он вернулся в Плимут и вскоре отправился в следующее кругосветное плавание, где и погиб на отдаленном острове Вознесения в 1592 г. в возрасте 31 года. Когда попытка повторить триумф Дрейка потерпела неудачу, стало ясно, что начертанные Джоном Ди планы Британской империи, опоясывающей весь земной шар, пока еще ближе к мечтам, чем к реальности. Тем временем Дрейк решил озаботиться покупкой загородного дома, который стал бы наглядным подтверждением его богатства и статуса. Он остановил выбор на бывшем монастыре – Баклендском аббатстве, принадлежавшем сэру Ричарду Гренвиллу. Это мрачное, продуваемое сквозняками здание изначально строилось для монашеских аскез, а не для привыкшего к роскоши дворянства, но у него была интересная история, которая могла понравиться его новому владельцу. Основанное в 1278 г. цистерцианское аббатство (цистерцианцы в XI веке отделились от бенедиктинцев) существовало до тех пор, пока Генрих VIII не приказал упразднить все монастыри Англии, после чего было продано сэру Ричарду Гренвиллу-старшему, поэту и солдату, который вместе с сыном перестроил аббатство, превратив его в жилой замок. Последние этапы строительства происходили при его внуке, которого также звали Ричард Гренвилл, в 1576 г. Поместье с землями, строениями, сельскохозяйственным оборудованием и всем прочим обошлось Дрейку в 3400 фунтов стерлингов. Сделка состоялась 1 декабря – в договоре указано, что покупку совершило лицо рыцарского звания. Мендоса, отслеживавший все передвижения Дрейка, сообщил об этом королю Филиппу II, чтобы проиллюстрировать, как высоко поднялся Дрейк. Условия сделки позволяли Дрейку владеть Баклендским аббатством в течение трех лет, после чего он мог продать его обратно Гренвиллу за ту же сумму. Но Дрейк не собирался отказываться от этого статусного символа. Самой впечатляющей особенностью аббатства была церковь, уже превращенная в трехэтажное жилое здание до того, как оно перешло к Дрейку. По случаю покупки поместья власти Плимута устроили званый ужин, обошедшийся городу в 10 фунтов стерлингов. Сообразно своему новому статусу Дрейк заказал несколько официальных портретов. Николас Хиллиард (возможно, родственник) написал с него миниатюру. Другой портрет Дрейка создал Йодокус Хондиус: сорокатрехлетний Дрейк изображен по пояс, но картина позволяет увидеть, насколько он постарел за шесть лет после кругосветного плавания. Он сильно располнел, на лице видны следы возраста. Это уже не прежний «крепкий и выносливый» Дрейк, кругосветный мореплаватель и пират, – это упитанный рыцарь, почтенный владелец недвижимости. Он стал, по словам одного знакомого, «скорее толстым, чем худым». На память об опасных приключениях в дальних странах у него остался шрам на правой щеке и шрам на правой ноге, который, однако, не портил его походку. В 1580 г. Дрейка избрали мэром Плимута, но в своем официальном качестве он почти никак себя не проявлял. В «Черной книге» – реестре публичных событий Плимута – нет почти ни слова о знаменитых деяниях нового мэра. Дрейка больше интересовала недвижимость. Он заплатил своему дяде Уильяму Хокинсу 1500 фунтов стерлингов за 40 земельных участков и сделал некоторые другие вложения. Он стал одним из крупнейших землевладельцев области – ему принадлежали дома, склады, пекарня, две конюшни и четыре сада. У него было все, чего мог пожелать джентльмен, – кроме наследника. Известно, что у Дрейк не было детей, по крайней мере в Англии. Если он стал отцом где-то во время своих дальних плаваний, никаких официальных записей об этом не сохранилось. Жена Дрейка, Мэри Ньюман Дрейк, на глазах у которой он превратился из моряка, работорговца и пирата в джентльмена, умерла 25 января 1583 г. на тринадцатом году их супружества. Она похоронена при церкви Святого Андрея 25 января и записана в реестр как «леди Мария, жена сэра Фрэнсиса Дрейка, рыцаря». Несмотря на впечатляющие личные достижения, Дрейк не оставил потомков и не основал династии. У сэра Фрэнсиса, любимого сына Плимута, почти не было врагов, за исключением Джона Даути, брата Томаса Даути, морской немезиды Дрейка. Джон Даути развернул длительную одиночную кампанию, пытаясь добиться, чтобы Дрейка арестовали и судили за убийство. Примерно в то же время за Дрейком пристально наблюдал испанский шпион Педро де Субьяур, в итоге попавший в тюрьму. Его сообщником был английский купец Патрик Мэйсон – его тоже арестовали, и он сначала отрицал какую-либо причастность к этому делу, но под пытками признался, что помогал де Субьяуру; у того нашлись документы, подтверждавшие, что король Филипп II обещал за голову Эль Драке награду в 70 000 дукатов. Один из двух сообщников пытался привлечь к делу Джона Даути. В результате он тоже попал в тюрьму. Арестованный по подозрению в шпионаже Мейсон был допрошен 15 мая 1582 г.; следователей интересовало, что ему известно об испанских заговорах против королевства в целом и Дрейка в частности. Сначала Мейсон отрицал свою причастность. Следователей это не удовлетворило, и они снова допросили Мейсона уже под пытками. Тогда Мейсон признался, что вступил в сговор с де Субьяуром. Даути посадили в тюрьму Маршалси в конце 1583 г., и нет никаких сведений о том, что он когда-либо вышел на свободу. Дрейк, в свою очередь, чудом избежал возмездия за то, как поступил с Даути. Если бы он не вернулся с огромным состоянием, за казнь дворянина он вполне мог угодить в тюрьму (как и хотел Джон Даути). Критик, биограф и лексикограф Сэмюэл Джонсон, оглядываясь на этот случай из своего XVIII в., выражал сомнения относительно случившегося: «Правдоподобно ли… что Даути, представленный как человек выдающихся способностей, мог отправиться в долгое и полное опасностей путешествие лишь для того, чтобы не дать ему увенчаться успехом? Судить об этом оставляю читателю». Но это было непопулярное мнение. Елизавета задала тон, закрыв глаза на данное происшествие, и убийство сошло с рук ее любимому мореплавателю. В свете всех этих интриг возвращение Дрейка не было отмечено никакими публичными празднованиями – по мнению Елизаветы I, не следовало лишний раз провоцировать короля Филиппа II. Часть пиратской добычи Дрейка осталась под охраной в Плимуте. Он конфиденциально сообщил Елизавете и другим вкладчикам, что полученная в путешествии прибыль исчисляется астрономическими суммами: 47 фунтов стерлингов на каждый вложенный фунт. О выдающемся навигационном подвиге Дрейка английская публика по-прежнему знала очень мало. Прошло девять лет, прежде чем был опубликован общедоступный отчет о его плавании – это произошло благодаря настойчивости Ричарда Хаклюйта, молодого историка валлийского происхождения, получившего образование в Оксфорде. Во времена Непобедимой армады Хаклюйт, капеллан при английском посольстве в Париже, сопровождал сестру лорда Говарда, когда она возвращалась в Англию. Во Франции он не раз слышал от местных жителей нелестные высказывания об Англии, которой якобы не хватает смелости покорять моря. Хаклюйт знал, что за этими словами стоит простое невежество, и поклялся «заткнуть рты всем, кто сыплет упреками», собрав массивный архив «морских записей наших соотечественников, которые до сих пор были погребены в пыли». Хаклюйт безоговорочно верил в то, что английские мореплаватели и первооткрыватели были не последними, а первыми среди своих европейских конкурентов, и он планировал, опираясь на обширные личные контакты, написать хронику английских морских достижений. Многотомный труд «Главные плавания и открытия английской нации» был опубликован в 1589 г. В нем Хаклюйт рассказывал главным образом о путешествиях англичан, начиная с легендарного короля Артура. Он задался целью доказать, что Англия всегда была страной мореплавателей, «бесстрашно исследовавших самые укромные и отдаленные уголки света». Чтобы подкрепить доводы о первенстве Англии, он исключил из своего повествования знаменитых иностранных мореплавателей, таких как Колумб, Магеллан и Васко да Гама, но не обошел вниманием второстепенных английских исследователей, например Фробишера, Хокинса и Гилберта. Хаклюйт намеревался включить в свою подборку и Фрэнсиса Дрейка – точнее, как он сам выразился, «приложил больше обычного усилий, чтобы добавить сведения о нем в свою работу, но в конце концов… уступил настоянию друзей, отсоветовавших мне это делать». Из виртуозных оправданий Хаклюйта могло сложиться впечатление, будто он ждал, пока Дрейк сперва сам опубликует собственный отчет о кругосветном плавании. Но при более внимательном изучении формулировки становится ясно, что на него оказывали давление, заставляя убрать из сборника сведения о Дрейке, поскольку подробности его плавания оставались государственной тайной, а их обнародование могло поставить под угрозу государственную безопасность. В результате в издании 1589 г. ни слова не было сказано о достижениях Дрейка, и он продолжал еще какое-то время прозябать в неизвестности. Возможно, публикацию запретила сама королева Елизавета I, чтобы никто не мог получить те сведения, ради которых Дрейк рисковал своей жизнью и престижем короны. Или дело было в том, что этот отчет мог разозлить короля Филиппа, и тот вынудил бы Англию заплатить за это достижение кровью. В любом случае прошло еще десять лет, прежде чем подробности кругосветного плавания Дрейка стали достоянием общественности. Только в 1599 г. Хаклюйт опубликовал внушительное дополненное издание своего труда, которое привлекло внимание широкой публики, отчасти потому, что его, как говорили, читала сама королева Елизавета. Чтобы раз и навсегда закрыть вопрос о достижениях Дрейка и других английских мореплавателей, Хаклюйт приложил к работе карту известного картографа Эдварда Райта, учившегося у Джона Ди. Новаторская работа Райта, впервые дополненная линиями географических координат на плоскости, стала одной из самых знаменитых английских карт XVI в. Англию Райт поместил в центр карты, тем самым наглядно показав, что отсюда можно добраться по воде почти в любую точку земного шара. Англия перестала восприниматься как изолированное, отсталое островное государство, населенное безбожными дикарями (какой она представала в рассказах потерпевших кораблекрушение испанских моряков). Наоборот, она занимала ключевые позиции в мировых делах. Она была колыбелью империи. Карта Райта показала, как основательно путешествия Дрейка изменили восприятие Англии миром и ее жителями. Джон Ди оказался прав, заявив, что Англия «в силу своего положения наиболее удобна для судоходства и достижения мест наиболее известных и богатых». Зарождающаяся Британская империя не имела себе равных – с ней не могла сравниться даже Испания. Дрейк был лучшим морским воителем Англии. Но возникал вопрос, куда он отправится дальше. Сэр Фрэнсис Уолсингем, набожный протестант, секретарь Елизаветы и глава английской разведки, предложил Дрейку участвовать в создании английского аналога Каса-де-Контратасьон для управления отдаленными колониями. Дрейк мог стать губернатором и получать 10 процентов прибыли: это была верная дорога к богатству. Но в этом вопросе многое зависело от постоянно меняющейся стратегии Елизаветы, которая не хотела враждовать с Португалией. Прошло немало времени, но военно-морской флот Англии по-прежнему оставался ничтожным по сравнению с испанским, поэтому проект угас сам собой. Позднее ему на смену пришла столь же малоправдоподобная идея партнерства с Португалией: «Первое предприятие» (First Enterprise) должно было обосноваться на Терсейре на Азорских островах, при этом Дрейк командовал бы флотом привилегированных каперов, а Португалия оплачивала часть расходов. Но Елизавета в очередной раз передумала, посеяв раздор среди тех, кто был не прочь заняться пиратством, и оттолкнув от себя Португалию. «Второе предприятие», частично поддержанное Дрейком, начало работу в мае 1582 г., но быстро потерпело неудачу. Дела Дрейка стали еще хуже, когда его молодого племянника Джона Дрейка схватили в Буэнос-Айресе, доставили в Лиму и бросили в тюрьму неумолимой инквизиции. Его вынудили отречься от лютеранской веры, вывели в желтом санбенито на аутодафе, а потом приговорили провести остаток жизни на территории Испании. Унизительное изгнание близкого родственника косвенным образом наносило удар презренному лютеранину Эль Драке. В день Рождества 1581 г. Мендоса написал подробный отчет о прощании герцога Алансонского с Елизаветой; в его письме этот странный роман предстает в совершенно ином свете. «Хотя публично она выразила сожаление по поводу его отъезда, насколько мне известно, в своих покоях она даже танцевала от радости, довольная тем, что может избавиться от него». Но с этим союзом было связано слишком многое, чтобы разорвать его одним махом, а из-за ненастной погоды унизительный отъезд герцога из Англии постоянно откладывался. Мендоса, бдительно следивший за событиями, сообщил королю Филиппу II, что герцог Алансонский «обижен из-за того, что она слишком охотно отпускает его, хотя ей хорошо известно, как сильно он к ней привязан», однако всем очевидно, что он нисколько ее не интересует, и она готова публично распрощаться с ним «без всяких церемоний». Узнав об этой жалобе, Елизавета пустилась в многословные оправдания (которые Мендоса счел верхом неискренности), пытаясь убедить герцога, что отпускает его ради его блага и вовсе не думает о себе. Более того, она притворно утверждала, что считает его отъезд «излишне поспешным». Герцог ответил: «Нет, нет, мадам, вы моя, и в доказательство я могу привести те слова, что вы говорили и писали мне». Ее истинные чувства к нему «подтверждал подарок – кольцо, о котором я известил моего брата короля, мою мать и принцев Франции, и все, кто присутствовал на наших свиданиях, готовы быть тому свидетелями». Он настаивал: «Если я не могу получить вас в жены честными средствами и любовью, мне придется сделать это силой, потому что я не покину эту страну без вас». Елизавета ответила, что его угрозы ее не пугают. Она знает свои мысли и те слова, которые написала ему, лучше, чем кто-либо другой, «а что касается кольца, то оно было лишь залогом вечной дружбы и подразумеваемого договора», при условии, что брат герцога согласится на него. Однако она совершенно уверена, что он никогда этого не сделает. Даже если романтические чувства на время вскружили герцогу Алансонскому голову, эта отповедь, несомненно, отрезвила его. Елизавета могла смутиться (или притвориться смущенной), но она могла быть опасной. Королева избегала брака, словно петли, грозившей затянуться у нее на шее. Более того, она утверждала, что «полностью свободна от каких-либо супружеских обязательств» и намеревается оставаться в таком состоянии до тех пор, пока не преодолеет свою «природную ненависть к браку» – что было крайне маловероятно. Ясно обозначив свою позицию, она позволила герцогу остаться в Англии еще на какое-то время «для взаимно приятного общения, как брату и другу, но не как мужу». Чтобы подсластить предложение, она обещала ему денег. Затем Уильяму Сесилу, лорду Берли, поручили выяснить, какая сумма убедит неудачливого жениха уехать. Но герцог не торопился с отъездом. По словам Елизаветы, он попросил у нее денег для войны против католиков во Фландрии, которую, как он утверждал, он вел ради нее. И если она не заинтересована в этом проекте, она должна, по крайней мере, компенсировать ему «отказ выйти за него замуж». Чтобы скорее покончить с этим неловким делом, она предложила ему ежемесячное содержание, и «это так обрадовало его, что вы бы его и не узнали». Но это еще не конец их романа. «Как только он окажется за морем, – сказала Елизавета, – я напишу ему, что мой Совет решительно воспротивился нашему соглашению, а мой народ никогда этого не позволит». По мнению подслушивающего Мендосы, все это значило, что на самом деле герцог Алансонский хотел не жениться на королеве, а ослабить Англию, выманив у нее как можно больше денег. Брак служил просто средством для достижения этой неприглядной цели. Введенный в курс дела Сесил ответил, что в таком случае королева должна дать герцогу лишь самую скромную сумму, и вопрос разрешится. Предложение было встречено хохотом королевы и ее советников, которые принялись высмеивать Алансона: «Хорош кавалер, который продает свою даму за деньги». Несмотря на все попытки договориться, герцог отказывался уезжать. Он выглядел жалко, угрожающе и одновременно смешно. Елизавета и ее советники продолжали препираться с ним об условиях отъезда. 1581 г. подходил к концу. Они принялись уговаривать его уехать до Нового года, иначе ему придется преподнести королеве дорогие подарки, «как того требует обычай этой страны». Время истекало. Корабли для герцога были готовы и ждали в устье Темзы, чтобы увезти его «вопреки встречному ветру». Атмосфера охладилась во всех смыслах этого слова. Наконец в феврале 1582 г. герцог уехал. Елизавета попыталась смягчить удар, написав на его отъезд изящное, полное грусти стихотворение: Печалюсь я, но мне мой долг велит Любовь под маской ненависти скрыть, Боль затаить, спокойной быть на вид И слова лишнего не проронить. Я есмь, и нет меня. В огне я коченею. Я уж не я, коль быть собой не смею[6].