Тут миссис Либман наконец предстала перед Джонсоном целиком, но он, на его счастье, был достаточно закален и не дрогнул при виде ее огромных телес, признаков невроза на лице в ярких пятнах и разводах, присыпанных тальком. Он старался видеть в ней воплощение материнства, и ничего больше. — Он болен, — сказала она. — Он очень тяжело болен. — Могу я повидаться с ним? Ее полное лицо на миг нахмурилось, и Джонсон добавил: — Чтобы лично поблагодарить его за все, что он сделал. Джонсон вовсе не был уверен, что Стефан сделал что-нибудь такое, за что его следовало благодарить, но миссис Либман, очевидно, знала о делах сына что-то такое, чего не знали ни полиция, ни руководство медицинской школы. Она ответила: «Конечно, конечно» — и посторонилась, пропуская Джонсона в дом. Войдя, Джонсон сразу окунулся в домашнюю атмосферу, не вызывавшую у него никаких приятных ассоциаций. Все вокруг говорило о царившем в этом доме культе патриархальной семейной жизни с ее материальными заботами и производило угнетающее впечатление. Оглядевшись, Джонсон вспомнил собственную юность, когда родительский дом так опротивел ему, что он готов был бежать из него куда угодно; когда он совершенно не понимал родителей и отдалился от них, пока через много лет их встревоженные лица не заставили его взглянуть на мать и отца как на обыкновенных людей со своими слабостями и недостатками. В интерьере жилища Либманов преобладали коричневые тона, причем изрядно выцветшие. Обои с прорехами, линолеум на полу, покрытый протертым ковром с умопомрачительным узором, и гардины с ламбрекенами. Горизонтальные поверхности сплошь уставлены дешевыми и уродливыми украшениями. Все комнаты, через которые он прошел, — передние, задние, прихожая и даже кухня — были выдержаны в одном и том же стиле, а точнее, одинаково лишены всякого стиля. Стиль, равно как и вкус хозяев дома, был убит и забальзамирован, от него осталась лишь безжизненная улыбка. Пока миссис Либман вела его по этому туннелю отталкивающего архаизма, он заметил в передней, напротив большого зеркала в позолоченной узорчатой раме, прикрепленный к стене детский рисунок. Рисунок, заставивший его содрогнуться. Кухню со времен ее постройки явно не пытались как-то переоборудовать или хотя бы придать ей привлекательный вид. Газовая плита стояла на своем месте лет пятьдесят; в углу торчал холодильник эпохи плюшевых мишек и белых носочков, рядом с ним пристроилась примитивная, кошмарного вида раковина. Кухонный стол, покрытый голубым, облупившимся по краям пластиком, был накрыт к ланчу. В задней части дома была устроена небольшая оранжерея, выходившая в узкий ухоженный садик. Джонсон был уверен, что в нем обязательно где-нибудь прячется садовый гном. Стефан Либман сидел в оранжерее в старом соломенном кресле и читал книгу. Он выглядел лучше, чем в их прошлую встречу, но вряд ли этому можно было удивляться — Джонсону приходилось иметь дело с жертвами дорожных аварий, которые выглядели лучше, чем Либман в тот злосчастный день. — Стефан? — робко позвала сына миссис Либман, словно боялась, что за этим последует взрыв негодования. Однако Стефан, по-видимому, не был настроен взрываться или взрывать кого-либо. Правда, он повернулся к матери с таким выражением мертвенно-бледного лица, что, если бы взгляд мог убивать на месте, та тут же упала бы замертво. Увидев Джонсона, Стефан слегка нахмурился. — Это мистер… — Миссис Либман вопросительно посмотрела на Джонсона. — Джонсон, — помог он ей. — Я пришел узнать, как ты себя чувствуешь. — Он повернулся к Стефану. — Мистер Джонсон пришел по просьбе… Экснеров, — объяснила женщина, сделав при этом красноречивую паузу. Стефан медленно кивнул и опять углубился в книгу. — Вы не хотите чаю? — спросила миссис Либман. Джонсон, как правило, избегал чаепитий в чужих домах, но ему пришло в голову, что это единственный способ отделаться от нее хоть на какое-то время. — С удовольствием выпил бы, — принял он ее предложение. Миссис Либман вышла — точнее, выкатилась из кухни, предварительно удостоверившись, что ее сыночек — несомненно, единственный — не умирает от жажды. Бросалось в глаза отсутствие мистера Либмана — существовал ли он вообще когда-нибудь? — Как дела, Стефан? Стефан во второй раз оторвал взгляд от книги. Глаза у него были большие и бледные, словно им не хватало жизненных сил для нормальной окраски. Был ли парень действительно слаб здоровьем, или ему это внушили? — Нормально, — ответил молодой человек, продолжая смотреть на Джонсона. Интересно, узнал он его или нет? — Представляю, каким это, наверное, стало для тебя шоком. Ничего не ответив, Стефан вновь углубился в чтение. Джонсон понимал, что действовать нужно осторожно, и тут возникла еще одна трудность. До сих пор все свои собеседования (эвфемизм, заменявший ему слово «допросы») он проводил в качестве полисмена и был официально уполномочен добывать ту или иную информацию. Не было необходимости ходить вокруг да около, обманом и хитростью выуживать из собеседника то, что ему требовалось. Не надо было напрягать извилины. Теперь же Джонсону приходилось на ходу овладевать этим искусством. — Что читаешь? — Вряд ли этот вопрос мог вывести сыщика на след, но, по крайней мере, он не отпугивал собеседника. Стефан поднял книгу с коленей. «Холодный дом». — А, Диккенс, — понимающе кивнул Джонсон. — Хорошая книга, да? По-видимому, Либман был согласен, так как кивнул в ответ, прежде чем возобновить чтение. Время шло. С возвращением миссис Либман возможность выведать что-нибудь полезное, несомненно, исчезла бы. Но как приблизиться к защитному ограждению, не приведя в действие сигнал тревоги? С некоторым страхом Джонсон решил сделать еще один шаг вперед. — Ты, конечно, слышал, что произошло с Тимом? Стефан резко поднял голову. Это было самое энергичное движение, которое он сделал за все время их разговора, и Джонсон испугался, что все-таки перегнул палку. Стефан довольно долго смотрел на бывшего полицейского; странная безжизненность лица юноши контрастировала с враждебностью, читавшейся в его пристальном взгляде. — Мне нравился Тим, — сказал он наконец. — С ним было весело. Он опять уставился в книгу, а Джонсон с облегчением перешел к привычному собеседованию. — Вы с ним ладили? — Да, вполне. — Он не слишком придерживался рабочего распорядка, да? — Да, он не всегда в рабочее время занимался делом, — улыбнулся Стефан. — Опаздывал? — Ну да. — А в конце дня он уходил рано? — Иногда. Если удавалось. — Но это, должно быть, раздражало Гудпастчера? Улыбка Стефана стала шире. — Гуди ненавидел его. Прямо раздувался от злости. Мы думали, его когда-нибудь кондрашка хватит. — Они, наверное, часто грызлись? — Еще бы! Почти каждый день. Внезапно Либман умолк, как будто испугался, что сказал слишком много. Джонсон тут же обронил с понимающей улыбкой: — Точно как у нас. Всегда находится кто-нибудь, кому не угодить. Помолчав, Стефан протянул «ага» и вернулся к Диккенсу. Контакт был установлен, и Джонсон боялся, что теперь его нерешительность может все испортить. Молодой человек отвечал на вопросы довольно охотно. Большой прогресс. — А порой, как я понимаю, Тим задерживался допоздна? Последовала довольно продолжительная пауза. Стефан не отрывал глаз от книги, но Джонсон видел, что тот не читает. Очевидно, он колебался. — Иногда, — выдавил он наконец. — А зачем? Джонсон надеялся, что столь прямой вопрос выведет Стефана из равновесия и он скажет больше, чем хотел бы. Но молодой человек опять на время замолчал, а затем произнес самым обыденным тоном: — Он приторговывал наркотой. — Очевидно заметив удивление на лице Джонсона, он продолжил: — Это ведь всем известно. И потом, ему теперь уже все равно. — И какие наркотики у него водились? Стефан посмотрел сквозь маленькое окошко в побеленной стене дома, за которым его мать копошилась по хозяйству, как она делала всю его жизнь. Кем все-таки был мистер Либман и куда он делся? Растворился в первичном бульоне под действием кислоты, которую выделяла вместе с материнской любовью его супруга? — Самые разные. Марихуана, кокаин, героин — на любой вкус. Джонсон пристально посмотрел на молодого человека. Его неожиданная осведомленность в этом вопросе говорила о многом. Парень оказался куда интереснее, чем представлялось Джонсону вначале. Но у них оставалось мало времени. Миссис Либман уже гремела чайной посудой. — А Никки Экснер? Она покупала у него наркотики? Стефан улыбнулся, но желчной улыбкой. — Она была одной из его лучших клиенток, привилегированной, как он говорил. — Привилегированной? — Ага. — Улыбка Либмана стала чуть ли не плотоядной. Джонсон прослужил в полиции двадцать шесть лет и знал, какое действие оказывают наркотики. — Как она расплачивалась с ним? Стефан пожал плечами с прежним выражением лица.