Что-то в том, как она держалась, настораживало Айзенменгера, но он не мог определить, что именно. Он положил заключение на стол и указал на первую страницу. — Для начала несколько общих замечаний о вскрытии. Результаты внешнего осмотра изложены, мягко говоря, очень скупо. Полстраницы для этого недостаточно. Да, в заключении отмечен след от веревки на шее; написано, что он глубже спереди и постепенно уменьшается, сходя на нет в том месте, где позади нижней челюсти был завязан узел. Но никакие другие следы на теле, кроме повреждений половых органов, в заключении не упомянуты. — Но, может быть, их и не было? — нахмурилась Елена. — Нет, были. Они есть всегда и у всех. Даже у вас. Чуть видимый рассасывающийся синяк на локте, которым вы ударились о шкаф на прошлой неделе, ранка от заусенца, который вы откусили вчера, пятно на ноге, на которую вам наступили сегодня утром в автобусе. — Возможно, он счел, что они не заслуживают внимания. Айзенменгер покачал головой. Зазвучали аккорды Бетховена, проникая в подсознание слушателей. — Судить о том, заслуживают они внимания или нет, не дело эксперта. Он должен осмотреть труп, собрать все имеющиеся данные и на их основании выдвинуть гипотезу. — Кстати, он ничего не написал о ее ногтях, — вмешался Джонсон. Замечание сержанта удивило Айзенменгера. Ему-то откуда об этом известно? — А что такое с ногтями? — спросила Елена. Джонсон принялся объяснять ей, какие следы остаются под ногтями, когда женщина оказывает сопротивление насильнику, а Айзенменгер тем временем гадал, с какой стати Елена вообще задает такие вопросы. Записывая слова Джонсона, она наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Губы женщины слегка блестели, и Айзенменгер подумал, не пользуется ли она для этого каким-нибудь специальным средством. Да нет, вряд ли. В ее возрасте… Сколько ей — тридцать два? Тридцать три? Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку. — Вы упомянули половые органы, — закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка. — При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе. — Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, — заметил Джонсон. — Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания. — А каково действие мидазолама? — спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора. — Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать. — Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон. — Я думаю, — произнес Джонсон, — доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, — она попросту не смогла бы оказать сопротивление. Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар. — Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, — сказала Елена. — Не в этом дело, — отозвался Айзенменгер. — Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении. — Значит, он провел вскрытие кое-как! — наконец-то догадалась она. Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора. — Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения. — И что? — А то… — Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. — Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай. — Да-а, времена изменились, — неопределенно протянула Елена. — Вот именно, — подытожил Айзенменгер. — У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, — вскользь заметил Джонсон. — И не один раз, — добавил Айзенменгер. — Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? — спросила Елена. — Не знаю, — ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять. — А что же вы знаете в таком случае? — спросила она. Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя. — Я знаю, — сказал он, подбирая слова, — что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем — далеко не лучший. — Но доказать этого вы не можете. — На основании данного заключения — нет. Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное. — Жаль, — ответила Елена просто. — Но есть и еще кое-что, — поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться. Она вопросительно подняла брови. — Заключения судебных медиков. — В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить. — Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны. — Да, знаю, сперма трех разных мужчин, — несколько возбужденно сказала она. — Скромная студенточка, — меланхолично прокомментировал Джонсон. — Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, — сказал Айзенменгер. — Это нам ничего не дает. — Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие. — Да, не исключено, — согласился доктор. — Так это хорошо, не правда ли? — Елена записала и эту информацию. — Что-нибудь еще? — Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, — подтвердить, что естественная болезнь тут ни причем. Что меня беспокоит — это матка. — Она, кажется, была удалена? — Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела. — Но ведь она не была беременна? — спросил Джонсон. — Сайденхем утверждал, что не была. — Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было. — Тогда почему это вас беспокоит? — спросила Елена. — Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда — то еще развлечение. — Значит, ее извлекли не случайно? Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался. — Но это наводит на серьезные размышления. Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма. Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами. Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле. — Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так? Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит: — Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека… И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона — тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку. — Я не могу, — заявил он Елене. — Это невозможно.