Но Билрот с таким интересом разглядывал кучу собачьего дерьма, в которую наступил кто-то из прохожих, что, казалось, даже не слышал вопроса. Дверь мужественно выдержала один удар, однако напор полицейских сил многократно превосходил ее прочность. Ткнув удостоверение в нос старому джентльмену, высунувшемуся было из квартиры на первом этаже, Уортон в сопровождении коллег поднялась по голым деревянным ступеням. Билрота приходилось буквально тащить за собой. Дверь наверху оказалась всего одна. Лестничная площадка была миниатюрных размеров, однако какому-то неведомому умельцу все-таки удалось отыскать на ней место, где можно было оставить блевотину. Но это было даже к лучшему — она нейтрализовала запах мочи. — Тим! На сей раз призыв был услышан, и Билрот полез в карман. Это произошло в тот момент, когда Уортон взяла ключ. Очевидно, Уилсон ослабил хватку, а внимание полицейских было сосредоточено на замке. Билрота же, как назло, внезапно охватило непреодолимое желание оказаться в каком-то другом месте. Он толкнул Уилсона, постаравшись, чтобы локоть как можно сильнее врезался полицейскому в живот. С отчаянным и не вполне соответствовавшим действительности возгласом «Дерьмо!» Уилсон шлепнулся в кучу блевотины и выпустил из рук воротник Билрота. Тот, крутанувшись на месте, ринулся вниз, но нога его скользнула, поехала по ступенькам, и парень, сев на шпагат, с жалобным воплем последовал за ней. Несколько раз он пытался ухватиться за стойки перил, и в конце концов ему это почти удалось, но к тому времени водитель уже намертво вцепился в его фуфайку и обеими руками втащил Билрота обратно на площадку. Все это он проделал безо всякого уважения к человеческому достоинству беглеца и его одежде. Когда Билрота поставили перед Уортон, она улыбнулась: — В чем дело, Тим? Ты что-то оставил на работе и решил вернуться? Какое-то время она стояла, глядя на макушку Тима, чтобы убедиться, что никаких эксцессов с его стороны больше не последует, а Уилсон тем временем, извергая проклятия, пытался стереть содержимое чужого желудка с задней стороны своих брюк. Когда он более или менее справился с этой задачей, Уортон опять повернулась к двери. Ключ без помех вошел в замок, и тот с легким щелчком открылся. Уортон вошла в квартиру и, оглядевшись, повернулась к Билроту с торжествующим видом. — О, Тим! — выдохнула она, не находя слов. — Тим! На стене прямо перед ними была прикноплена фотография Никки Экснер. * * * Помещение, которое увидели полицейские, номинально было жилой комнатой, в действительности же оно представляло собой вонючую дыру. В ней было пусто, сыро и не прибрано — одним словом, там царила мерзость запустения. Запахи канализации, протухшей еды, пота и аммиака заставляли Уортон непрерывно морщить нос. Уилсон обошел квартиру, пиная те или иные предметы мебели и непрерывно чертыхаясь. За ним неотвязно следовал запах блевотины. Водитель, наученный недавним опытом, остался в дверях на случай, если кому-нибудь внезапно захочется покинуть помещение без предупреждения. Билрота усадили на единственный стул, имевшийся в комнате, который был окружен пустыми смятыми банками из-под пива. — Ну что, Тим, сам подскажешь, где искать, или предпочитаешь, чтобы мы разнесли в щепки всю квартиру? Ответа не последовало, так что Уортон, вздохнув, дала Уилсону знак начинать. Много времени на поиски ему не потребовалось. Впервые за все время, пока шло расследование, на Уилсона нашло вдохновение, и он принялся энергично обшаривать всевозможные полки, ящики, жестянки и укромные уголки. И наконец… — Что там? Он вытащил из глубины платяного шкафа жестяную коробку из-под печенья и протянул инспектору. Ознакомившись с ее содержимым, Уортон просияла и, повернувшись к подозреваемому, коротко бросила: — Ну вот и все. * * * Насколько быстро музей заполнили поутру исполнители эпизодических ролей, вышедшие на сцену, чтобы произнести свою реплику — кто с чуть ли не оскорбительной фамильярностью, а кто с едва скрытой скукой, — настолько быстро он теперь опустел. Обезображенное тело в сопровождении Сайденхема и бальзамировщиков уже давно было унесено, и, как водится в таких случаях, безо всякого напутственного слова, не то что какой-нибудь оратории. Почти сразу после этого снялись с места судебные медики и пропахший чесноком фотограф, так и не переставший стонать по поводу отвратительных условий, в которых ему приходится работать. Когда вернулся Касл, в музее оставались лишь несколько полицейских во главе с Джонсоном. Тот хотя и удивлялся, где мог так долго отсутствовать старший инспектор, но счел правильным оставить свое удивление при себе. — А где инспектор Уортон? — поинтересовался Касл. — Она поехала вместе с Тимом Билротом, помощником куратора, к нему на квартиру. Интерес Касла угас, едва успев пробудиться, и он не стал больше ни о чем спрашивать, так что Джонсон почувствовал, что обязан сам сообщить кое-какие подробности. — По-видимому, есть основания подозревать его в изнасиловании и распространении наркотиков. Бросив взгляд на Касла, сержант вдруг заметил, что теперь его шеф выглядит еще более старым, чем несколько часов назад. Похоже, то, что все время мучило старшего инспектора, решило наконец его доконать. — Интересно, — пробормотал Касл абсолютно индифферентным тоном. Полицейские стояли возле все того же стола со столь необычным покрытием. Из-за спины Касла выглядывала человеческая рука, вскрытая для демонстрации мускулов и сухожилий и снабженная соответствующей биркой. — Что случилось, Джек? Джонсон знал старшего инспектора не первый год и никогда прежде не обращался к нему по имени, однако сейчас Касл был настолько погружен в свои мысли, что не выразил никакого удивления. Он поглядел на Джонсона, хотел что-то сказать, но передумал. Помолчав еще несколько секунд, он и с улыбкой произнес: — Я не очень-то хорошо справляюсь со своими обязанностями, да? — Да, не очень. Джонсон подумал, что на этом разговор окончен и Касл не захочет объясняться. Но тот продолжил: — У меня кое-какие неприятности. — Что-то с Евой? — Джонсон знал, как Касл предан жене. Старший инспектор посмотрел на свою руку. Ее пальцы были полусогнуты и слегка вывернуты, как будто их хозяин совсем недавно цеплялся за что-то, выбираясь на свободу. — Итак, мы придерживаемся версии, что Билрот накачал ее наркотиками, изнасиловал и повесил, да? Джонсон пожал плечами: — Что-то вроде того. — И ты тоже так думаешь? — Не знаю. Послужной список у этого парня подходящий. Касл поднял голову и обратил взгляд на стеклянный купол. — Тогда почему все это выглядит так странно? Что-то тут не стыкуется. Пока Джонсон подыскивал слова, Касл, снова опустив взгляд на свою руку, произнес: — Ева умирает. До Джонсона не сразу дошел смысл этих слов. Он тупо уставился на старшего инспектора. — Умирает? — механически повторил он. Касл, не отрывая взгляда от руки, сказал: — Говорят, несколько недель. Сегодня вечером придет сиделка из больницы. — О дьявол… Прости… Касл посмотрел на сержанта: — За что ты извиняешься? Не ты ведь заразил ее раком. — Да нет, я просто… — Ну так и заткнись. — Он посмотрел Джонсону прямо в глаза. — Только не говори никому. Ни одной живой душе. Пусть это останется между нами. Ясно? — А как же быть с инспектором Уортон? Выражение лица Касла не изменилось. Все так же глядя в глаза Джонсону, он повторил: — Никому. Джонсон кивнул и опустил глаза. К ним подошел Каплан: — Я опечатал помещение. Остался только этот выход. — Он указал на двойные двери, что вели в медицинскую школу. — Еще будут какие-нибудь указания? Касл ничего не ответил, и Джонсон жестом показал Каплану, что тот может быть свободен. Захватив с собой Локвуда, полицейский покинул музей, оставив Касла и Джонсона вдвоем. Касл глубоко вздохнул и выпрямился. — Итак, что нам осталось сделать? — спросил он.