«Начать и кончить», — подумал Джонсон, но вслух небрежным тоном произнес: — Не так уж и много. Может, тебе больше не стоит заниматься сегодня делами? Скоро, видимо, явится Уортон. Касл несколько долгих минут пристально разглядывал Джонсона, словно стараясь прочитать его мысли, затем медленно произнес «о'кей» и направился к выходу из музея. Боясь, что другого случая не представится, Джонсон бросил ему вслед: — Учти, она хочет отделаться от тебя. Чтобы добиться своего, она воткнет тебе в спину нож и спокойно перешагнет через твой труп. Касл остановился, но не повернулся и не спросил, кого Джонсон имеет в виду. Все, что он сказал, было: — Моя жена умирает. На остальное мне наплевать. Он двинулся дальше и лишь у самых дверей, которые вели во двор школы, обернулся к Джонсону: — На твоем месте я тоже был бы начеку. До тебя ей куда проще дотянуться. Сказав это, он вышел, оставив за собой две раскачивавшиеся створки дверей. * * * Весь остаток дня Рассел пребывал в куда более скверном настроении, чем обычно. Его состояние не укрылось от окружающих, и они сделали вывод, что профессора постигли какие-то неприятности, притом весьма серьезные. Работа над поступившими препаратами — изучение образцов под микроскопом, определение их характерных особенностей и описание — всегда протекала в напряженной обстановке, но в этот день испытания, выпавшие на долю двух ординаторов и китайского врача-стажера, превзошли все, пережитое ранее. Доктор-китаец знал английский неважно, но даже он смог понять, что Бэзилу Расселу просто-напросто нравится унижать подчиненных, и тем более иностранцев, недостаточно хорошо говорящих на его языке. Софи Штернберг-Рид и Белинда Миллер вышли от Рассела с поджатыми губами и покрасневшими глазами, и даже китайский джентльмен, высокий и неизменно корректный, казалось, готов был опровергнуть распространенное мнение о хваленой восточной невозмутимости. Когда Айзенменгер заглянул в секретариат, Софи рванула мимо него в сторону женского туалета столь стремительно, будто бежала от источника слезоточивого газа. Глория разговаривала по телефону, заткнув свободное ухо карандашом. Она прекрасно ладила с миром, отгораживаясь от всего, чего не желала знать. Айзенменгер обратился к Белинде, скроенной из более прочного материала, чем Софи: — Как прошел семинар? Девушка изобразила на лице улыбку, но на вопрос не ответила, сказав вместо этого: — Я хочу показать вам препарат по гистерэктомии. Они прошли в кабинет Айзенменгера, оставив Софии в туалете, а китайца за рабочим столом, где тот трясущимися руками пытался заварить себе чай. — Конфликт с Бэзилом? — спросил Айзенменгер, закрывая дверь своего кабинета за практиканткой. Белинда была маленькой, плотно сбитой девушкой, с темными волосами и такими же темными глазами. Одной ее внешности было достаточно, чтобы вызвать в человеке невольную симпатию. — У него сегодня была явно не лучшая ночь, — фыркнула она в ответ. Рассел имел репутацию бабника или, по крайней мере, человека, пытавшегося прослыть таковым. Поэтому Айзенменгера изумляла непроходимая тупость профессора в его отношениях с женщинами. — Встал не с той ноги, говорите? Белинда никак не могла найти подходящих слов, чтобы охарактеризовать поведение Рассела. — Скорее уж самому дьяволу можно протянуть руку, чем этому человеку! — наконец выпалила она. — Всем от него сегодня досталось. Айзенменгеру уже не раз приходилось выслушивать подобные жалобы. Рассел обращался к ординаторам либо с крайним высокомерием, либо с едким сарказмом. — Хотя с утра он вообще-то был исключительно любезен, — продолжала Белинда. Рассел, ко всему прочему, был чрезвычайно хитер и вероломен, порой он держался с таким ослепительным очарованием, что слишком неосторожные люди действительно могли сгореть в лучах его обаяния. — Ну что ж, остается только радоваться тому, что он дает иногда передышку, — философски заметил Айзенменгер. Белинда посмотрела на него с сомнением. — Вряд ли что-нибудь из того, что делает или говорит профессор, может меня порадовать, — констатировала она. Белинда, по всей вероятности, была права, и Айзенменгер мог бы сказать то же самое про себя, но он решил не развивать эту тему. — Так что вы хотели мне показать? — спросил он. Белинда поставила рядом с микроскопом кювету с шестнадцатью препаратами под стеклом, каждый из которых был окрашен наполовину в розовый, наполовину в голубой цвет. — Это материал по исследованию гиперплазии. Гинекологи постоянно проводили исследования аномальных явлений в стенках матки. Из только что удаленной матки вырезали образцы тканей, которые замораживались и передавались в анатомическое отделение. Там с различных мест этих образцов делались срезы и изготавливались препараты для изучения под микроскопом. Этой работой занимались ординаторы, но каждую из операций надо было тщательно запротоколировать, и эта тягомотная обязанность лежала на Айзенменгере, как на специалисте по патанатомии. — Прямо житья нет от этих неаппетитных подношений! — посетовал он. — Это, по-моему, уже девятая за последний месяц. — Вчера должны были прислать еще одну, — отозвалась Белинда. Весь поступавший материал находился в ведении Белинды, и Айзенменгер удивился неуверенности девушки. — Что значит «должны были»? — Она куда-то запропастилась. — Опять?! Образцы для исследования то и дело исчезали неизвестно куда. Операционисты обвиняли отделение гистологии, гистологи кивали на санитаров, разносивших материалы, санитарам же было ровным счетом на все наплевать. — В операционной клянутся, что отправили образец, но до нас он не дошел. — Вы говорили об этом Расселу? Он наверняка расценит это как чрезвычайное происшествие в клинической практике. Белинда кивнула: — Сказала. Именно тогда с него слетела вся утренняя любезность. — В углу рта у Белинды была едва заметная родинка, которая притягивала взгляд Айзенменгера всякий раз, когда он разговаривал с девушкой. В данный момент родинка участвовала в образовании брезгливой гримасы. — Все шишки посыпались на бедную Софи. Вздохнув, Айзенменгер приник к окулярам микроскопа. — У нее какие-то неприятности? — спросил он. — Она меня немного беспокоит. — Он знал, что Белинде, как девушке разумной, можно доверять, и надеялся, что она ему отвечает взаимностью. — Сама не понимаю, что с ней творится, — ответила она. Зазвонил телефон. Голос Глории радостно пророкотал, что за ним пришла полиция. Айзенменгер попросил секретаршу проводить посетителя в его кабинет и извинился перед Белиндой. Джонсон выглядел уставшим и расстроенным, и было похоже, что он испытывает желание дать кому-нибудь увесистого пинка. Отказавшись от чая и кофе, предложенных Айзенменгером, он в изнеможении опустился в кресло. — Вам придется искать нового помощника куратора. Айзенменгер вопросительно приподнял брови. Он пока не представлял, кого именно из помощников имеет в виду полицейский: Либман, накачанный успокоительными средствами, валялся в палате психиатрического отделения. — Боумен арестован за изнасилование и убийство. * * * Это известие Джонсон получил по пути на квартиру Никки Экснер. Квартира Билрота, как сообщила сержанту инспектор Уортон, представляла собой вонючий клоповник, однако в этом клоповнике ею были обнаружены наручные часы с надписью «Дорогой Никки с любовью в день восемнадцатилетия от мамы и папы», а также весьма солидные запасы героина, кокаина и марихуаны. Джонсон выслушал эти новости без особой радости — в основном из-за торжествующего тона Уортон. — Так что можете не беспокоиться насчет свидетелей. Убийца мною пойман. «Мною». Джонсон не понаслышке знал, что это значит. — Что вы думаете по этому поводу? — спросил он Айзенменгера. Но тому ответить на вопрос сержанта было нечего. — Я думаю, убить может каждый, — неуверенно произнес он наконец, — любой из нас. — Да, конечно, — отозвался Джонсон. — Но вопрос в том, стал ли этим каждым именно Билрот?