— В следующем месяце у меня РОУ. Региональная оценка успеваемости ординаторов проводилась ежегодно. Неуды (случалось и такое) портили настроение заведующему региональным аспирантским отделом, а испорченное настроение заведующего, разумеется, не предвещало ничего хорошего и для аспиранта, и для его руководителя. Айзенменгер сделал вид, что не сомневается в успехе Софи. — Я уверен, профессор Рассел не станет вас заваливать. После этой, казалось бы, совершенно невинной фразы с Софи начало твориться что-то невообразимое. Ее охватили страх и трепет. Девушка застыла на месте, словно Айзенменгер произнес нечто неприличное. — Софи, что с вами? Она решительно замотала головой: — Ничего. Выпрямившись во весь рост, она собрала препараты, которые принесла для проверки. — Я прослежу, чтобы все необходимые пометки были сделаны. Прежде чем Айзенменгер успел что-нибудь ответить, девушка вышла. Он озадаченно посмотрел ей вслед, но тут прозвенел телефонный звонок, и голос Гудпастчера мигом прогнал все мысли о Софи. — Гудпастчер? Где вы? В музее черт-те что творится… — Я ужасно сожалею, доктор. У меня несчастье. У жены был удар. Айзенменгер замолчал, подыскивая слова, а куратор между тем продолжил: — Она потеряла сознание. Доктора говорят, что у нее было кровоизлияние в мозг. Я сейчас в отделении интенсивной терапии. Голос Гудпастчера был совершенно потерянным. Айзенменгер хотел выразить куратору свои соболезнования, но тот уже перешел к насущным делам: — Прошу прощения, что не явился ко времени открытия. Я знаю, что должен был… — Не болтайте ерунду, старина. Понятно, что вам было не до того. — Понимаете, Джейн выглядела так ужасно… Я просто не мог оставить ее даже на полчаса. — Ну разумеется, вам не следовало этого сделать! — Я решил позвонить вам и объясниться… Гудпастчер сделал паузу, и Айзенменгер почувствовал, что настала его очередь сказать хоть что-нибудь. — Как ваша жена чувствует себя сейчас? — Положение более или менее стабильное. Выглядит очень плохо, но врачи сказали, что повода для серьезного беспокойства нет. Айзенменгер прекрасно знал, что такие слова всегда говорятся с благими намерениями, однако доверять им не очень-то стоит. В разговоре вновь повисла тяжелая пауза. — Я понимаю, Гудпастчер, в каком вы сейчас состоянии, но необходимо, чтобы вы пришли сюда как можно скорее. У нас тут тоже все не слава богу. — Что значит «не слава богу»? — Убийство. Прямо в музее. Трудно определить реакцию человека на другом конце провода. — Убийство? — Да. Полно полицейских, и они хотят срочно поговорить с вами. — О!.. — По тону Гудпастчера можно было предположить, что он пребывает в смятении. — Гудпастчер, вы меня слышите? — Я буду немедленно. — Но только обязательно удостоверьтесь, что жене ничего не нужно. Последовало молчание. — Гудпастчер? — Я сейчас же направляюсь к вам. Продолжать разговор не имело смысла. Айзенменгер положил трубку, размышляя о том, почему вполне нормальная реакция Гудпастчера произвела на него какое-то странное впечатление. * * * Джонсон и раньше замечал, как плавно и, главное, расчетливо умеет Уортон переключаться с одного настроения на другое. Казалось, она кожей чувствовала, какое из внешних проявлений того или иного чувства наиболее уместно в сложившейся ситуации, примеряла на себя очередную маску, словно платье или косметику, а затем снимала так же проворно, как, по-видимому, раздевалась по воле очередного благосклонного начальника. «Интересно, испытывает ли она вообще какие-нибудь чувства, свойственные нормальным людям?» — подумал Джонсон. Когда он сообщил Уортон о Джейми, та как раз решила дать волю накопившемуся раздражению. Повод предоставил один из молодых констеблей, наступивший на кровавое пятно, и теперь Уортон буквально поливала его из огнемета. Она гневно повернулась к Джонсону, которому волей-неволей пришлось прервать ее словоизлияния, но стоило полицейскому сообщить о внезапно появившейся возможности установить личность убитой, как гнев ее моментально испарился. А когда Джонсон указал ей на Джейми Фурнье, который в тревоге и смятении ожидал окончания их разговора, на лице Уортон уже сияла улыбка, а голос был спокоен и даже приветлив. — Давайте выйдем в сад, — сказала Уортон. — Я позову старшего инспектора? — предложил Джонсон и с удовольствием поймал брошенный на него взгляд, в котором притворное участие, предназначенное Джейми, вмиг сменилось бессильной яростью. Через несколько минут Джонсон и Касл нашли Джейми с инспектором на одной из скамеек, расставленных по периметру сада, — там, где ветви буков и платанов нависали над высокой травой, почти полностью скрывая прокопченный фасад медицинской школы. Касл сел так, что Джейми оказался между ним и Уортон; Джонсон же застыл перед ними в позе исполнительного подчиненного. — Это Джейми Фурнье, сэр. Он беспокоится по поводу своей пропавшей подружки. Она учится на втором курсе, но сегодня не пришла на занятия, и дома ее тоже нет. — Когда ты видел ее в последний раз? И Джонсон, и Уортон обратили внимание, что молодой человек, прежде чем дать ответ на этот, казалось бы, простой вопрос, слегка замялся. Вот только заметил ли его смятение Касл? — Вчера вечером. — Где? Опять заминка — теперь уже ясно, не случайная. — В «Харви». — А что было потом? На этот раз Джейми приложил все усилия, чтобы выглядеть спокойным, но говорил с явным напряжением и, прежде чем продолжить, вынужден был откашляться: — Ей надо было возвращаться домой. Вопросы задавала Уортон, но тут вмешался Касл: — А ты что сделал? — Пошел к себе. Что ж, очень может быть, так оно и было. — В котором часу вы расстались? Юноша пожал плечами и сделал вид, что пытается вспомнить. — Я думаю, где-то около половины одиннадцатого. — А когда вы встретились в пабе? — спросил Касл. Джейми приходилось поворачиваться то к одному, то к другому собеседнику. — Я встретился с ней не в пабе. Это было правдой. — А где же? Он выпалил, даже не успев до конца повернуть голову: