— Я беспокоюсь о своей знакомой, — произнес он. — Она не пришла на занятия, и дома ее тоже нет… Джонсон, понятно, не имел представления, насколько серьезными сведениями может обладать этот молодой человек, но зато он прекрасно понимал, что, упустив важного свидетеля, окажется в таком положении, что впору будет позавидовать убитой девушке. Поэтому он без колебаний пропустил Джейми в музей, при этом метнув выразительный взгляд на Локвуда. Последний, оставшись в одиночестве, произнес три слова, приводить которые нет необходимости. * * * Он еще не видел ни тела, ни крови, ни веревки, ни всех прочих подробностей, но уже по тому, что какие-то незнакомые люди рыскали повсюду, ползали по ковру, рылись в письменных столах и книжных шкафах, было ясно, что он находится на месте преступления. Красноречивее всего об этом говорили выражения лиц этих людей. Именно такую картину увидел Джейми через наполовину застекленные двери вестибюля, в котором его оставил Джонсон. Увиденного оказалось достаточно, чтобы у молодого человека неприятно засосало под ложечкой. — С тобой все в порядке, парень? Может, тебе лучше сесть? Джейми покачал головой. Тем более что сесть в пустом вестибюле было не на что — разве что на пол. — Так ты говоришь, пропала твоя подружка? — Да… То есть я думаю, что пропала. — Как ее зовут? — Никки Экснер. — А адрес? — Олейв-авеню, тридцать девять, квартира два. — Когда ты ее видел в последний раз? Дать ответ Джейми не составляло труда, но внезапно он осознал, куда это может его завести, и нерешительно замолк, размышляя, о чем стоит говорить, а о чем все-таки нет. — Так когда? — Что-то около десяти вечера или, может, в половине одиннадцатого. И тут ему был задан вопрос, которого Джейми боялся и отвечать на который у него не было никакого желания. — И где? Сделав глубокий вдох, он выдавил: — В пабе. — Каком? — «Харви». Паб находился в двух кварталах от школы. Джонсон кивнул, записал название паба и про себя отметил, что молодой человек чего-то недоговаривает, а то и вовсе врет. — Ты можешь описать ее? Как и большинство свидетелей, Джейми нарисовал очень приблизительный портрет, от которого по большому счету не было никакого толку: — Среднего роста. Каштановые волосы, коротко стриженные. Темные глаза. Однако Джонсон записал показания Джейми очень подробно, словно тот рассказывал о местонахождении сундука с сокровищами. — Насколько коротко подстрижены волосы? И поточнее их оттенок, пожалуйста. Джейми рукой указал длину волос, проведя ладонью на уровне середины шеи, и прибавил: — Она красилась хной. — А глаза, ты говоришь, темные? — Ну да. Карие. Джонсон почувствовал, как в нем нарастает возбуждение. Спокойным тоном, стараясь ничем не выдать охватившего его волнения, он спросил: — Какие-нибудь особые приметы можешь назвать? Джейми покачал головой. — Совсем никаких? Родинки, наколки, ничего такого? И тут Джейми вспомнил, и в этот момент его лицо вспыхнуло. Смущаясь и с трудом подыскивая слова, он признался, что на внутренней стороне левого бедра у Никки была татуировка — красный скорпион. * * * У Айзенменгера накопилась куча всевозможных дел, которыми он не спешил заняться. При этом директор музея был страшно занят. Сказать, что профессиональные обязанности Айзенменгера разрывали его на части и доводили до полной прострации, было бы неправдой. В отделении, конечно, не хватало одного консультанта, и руководство школой никак не могло подыскать человека на это место (во многом из-за репутации Рассела), но музею выделили двух ординаторов, и это делало жизнь директора более или менее сносной. Время от времени Айзенменгер испытывал угрызения совести из-за того, что ему приходится до предела загружать практикантов работой — устав колледжей ее величества со свойственным им лицемерием категорически запрещал это делать. Однако совесть еще не замучила его настолько, чтобы жить и трудиться стало невмоготу. Практиканты занимались препарированием, и через их руки проходил весь материал, поступавший в музей. Только после этого новые экспонаты попадали к Айзенменгеру или Расселу. При этом от ординаторов требовалось лишь удостоверять правильность диагноза и осматривать тела на предмет случайно пропущенных метастазов в лимфатических узлах или иных незначительных отклонений. Итак, в музее произошло убийство. Итак, девушку выпотрошили и подвесили к потолку. Итак, полицейские рыскали по всему зданию, как чесоточные клещи. Итак, он был одним из подозреваемых. Итак, итак, итак. Все это из какого-то дальнего уголка сознания нашептывала ему Тамсин. — Там много крови? Голос, вторгшийся в его мысли, звучал с возбужденным придыханием — прямо как во вчерашнем триллере по телевизору. Профиль Софи Штернберг-Рид можно было бы чеканить на золотых монетах, и Айзенменгер никак не мог поверить, что столь неземная красота досталась непроходимой тупице. При этом Софи с завидной регулярностью демонстрировала свои умственные способности. Ко всему прочему, природа наградила ее голосом четырнадцатилетней девочки. Хорошо еще, что она не была патологоанатомом. — Да, хватает, — отозвался Айзенменгер. — Наверно, в музей пробрался злоумышленник, да? Этого Айзенменгер не знал и не хотел знать, но зато он знал самый безопасный ответ: — По всей вероятности. Софи была высокой блондинкой с длинными, идеально прямыми ногами. Ее шикарные волосы превосходно гармонировали с почти наивным выражением лица, которое, очевидно, было призвано вводить в заблуждение подстегиваемых гормонами охотников за женскими прелестями. Впрочем, благодаря своему интеллекту Софи с легкостью удавалось избегать расставленных сетей, даже не успев толком осознать, что они вообще были расставлены. Айзенменгер объявил, что их ждет работа, и Софи приникла к окулярам микроскопа своими длинными ресницами. — Тут ведь воспаление, да? — спросила она несчастным тоном. — Почему бы не придумать для него какие-нибудь особые пометки? У нее были блестящие голубые глаза, за которыми, увы, не скрывался столь же блестящий ум. — У нас есть специальные красители. — Айзенменгер знал, что последует за его фразой. — Да? Какие? — Цитокератин и CD 45. Они, по меньшей мере, дают понять, что перед нами не овсяноклеточный рак. Ее лицо вытянулось. Господи, неужели она опять будет рыдать? — О! — произнесла она. — Вы хотите сказать, что они здесь должны быть? Он слегка кивнул, не уверенный, какая реакция за этим последует. Софи имела обыкновение ни с того ни с сего впадать в отчаяние — состояние, которое у нее неизменно сопровождалось слезами. На этот раз, слава богу, она нашла в себе силы сдержаться. — Из меня плохой специалист, да? — У вас просто нет опыта. Было видно, что такой ответ ее не успокоил.