— Нет. — А когда вы утром ушли на работу? — Как обычно, в половине восьмого. — Мисс Якобсен, разумеется, подтвердит ваши показания, — произнесла Уортон, глядя директору музея прямо в глаза. — Конечно подтвердит. Вопрос с его алиби был, по-видимому, решен, и Уортон вновь вернулась к теме музея. — Итак, вы работаете в музее вчетвером? — Некоторое участие в делах принимает еще и профессор Гамильтон-Бейли. Он заведует отделением анатомии и занимается вопросами, связанными с его специальностью, но общее руководство возложено на меня. Итак, Гамильтон-Бейли тоже был взят на карандаш помощницей инспектора. — А он? — указала Уортон на большое окно наверху, за стеклом которого маячила фигура Рассела, даже с такого расстояния пытавшегося испепелить ее взглядом. — Какое отношение к делам музея имеет профессор Рассел? — Обычно никакого. Формально, как заведующий отделением гистопатологии, он является моим начальником, но сам музей не находится в его подчинении. — Однако ключ у него все-таки, как я полагаю, имеется. — Да, это так. — У кого-нибудь еще, кроме него и других упомянутых сотрудников, есть ключи? Айзенменгер полагал, что ключей от музея больше нет ни у кого, разве что у охраны. Уортон указала на веревку, свисавшую из центра купола: — Так как же, по-вашему, убийца мог закрепить веревку? Там есть что-то вроде крюка? — Когда-то там висела большая люстра. Очевидно, она была прикреплена к какому-то крюку. — И как туда можно добраться? На этот вопрос Айзенменгер не мог ответить и сразу почувствовал, что тем самым вновь вызвал у помощницы старшего инспектора подозрения. Чем меньше он знает, тем подозрительнее выглядит. — А кто может это знать? — Гудпастчер, по-видимому. В этот момент по залу разнесся настоятельный призыв Сайденхема: — Инспектор! Обратите, пожалуйста, внимание вот на это! Рядом с залитым кровью, вывороченным наизнанку трупом Сайденхем выглядел до неприличия щегольски — лишь резиновые перчатки и бахилы были несколько некстати. Уортон бросила на доктора вопросительный взгляд. Сайденхем поманил ее красным пальцем, к которому прилипли кусочки чего-то желтого. Уортон нахмурилась, но подошла. Айзенменгер последовал за ней. — Чертовски трудная работенка, столько крови! — посетовал Сайденхем. — Да что вы говорите?! — с преувеличенным сочувствием откликнулась Уортон. Он метнул в ее сторону гневный взгляд, но никак иначе на эту колкость не отреагировал и продолжил многозначительным тоном: — Вокруг наружных половых органов имеются следы… Его замечание прозвучало вовсе не удрученно или смущенно, как можно было бы ожидать, а скорее с радостным Возбуждением. — Ее изнасиловали? Доктор кивнул: — Все ее влагалище залито кровью, но сперму, я думаю, мы тоже найдем. В Беверли Уортон это известие не пробудило никаких эмоций. По крайней мере, вслух она никак не отреагировала на слова доктора. Всего-навсего еще одно осквернение тела. Выпотрошенный труп уже был явлением столь жутким и странным, само его существование настолько не поддавалось объяснению, что изнасилование по сравнению с ним выглядело делом обыденным и понятным. — Изнасилована и убита, — пробормотала она. — Очень хорошо. Айзенменгер никак не отреагировал на ее замечание, только еще раз взглянул на тело девушки, а затем поднял голову, обратив взор к стеклянному куполу. Он знал, слишком хорошо знал, что изнасилование с последующим убийством — вещь вполне обычная, в отличие от всего остального, проделанного с трупом в данном случае. Переведя взгляд на Уортон, он увидел, что вновь вскрывшееся обстоятельство целиком и полностью завладело ее мыслями. — Инспектор! Подошел один из судебных медиков, держа в руках корзину для мусора, набитую каким-то тряпьем. Сверху красовался шикарный дорогой бюстгальтер. — Где вы это нашли? Медик указал в дальний угол. — Вон там, под одним из столов. Уортон поворошила одежду. Кровавых пятен видно не было. — Переложите все это в мешок и подпишите каждую вещь, — распорядилась она и добавила уже безо всякой необходимости: — И поаккуратнее, пожалуйста. — Внезапно инспектор преобразилась, и теперь ее лицо буквально светилось от удовольствия. Айзенменгер, чувствуя, что интерес к нему угас, и сам не испытывая интереса к происходящему, спросил: — Я вам больше не нужен, инспектор? Уортон, пребывая все в том же блаженном состоянии, разрешила ему вернуться к работе, но предупредила, что позже его допросят официально. — А как насчет декана? Его надо поставить в известность. Ну с этим-то как раз никаких проблем не возникало. На это сгодится Касл — кстати, не будет путаться под ногами. — Об этом мы позаботимся сами. Вам же лучше ничего не предпринимать, пока мы не дадим соответствующие указания. Айзенменгер направился к двери, которая вела в гистологическое отделение, и в этот момент его окликнул инспектор Касл: — Вы не могли бы объяснить мне кое-что, доктор? Экспонатом, вызвавшим у него интерес, оказалась матка в венечном сечении. Полость ее была заполнена серой массой геморрагической ткани, вытекшей через шейку и свисавшей наподобие луковицы с нижней части органа. — Это так называемая злокачественная опухоль Мюллера. Она встречается по большей части у пожилых женщин и обычно зарождается в матке, но иногда в яичнике. — Айзенменгер говорил в привычной для него лекторской манере. Таким же тоном он давал объяснения будущим врачам и медсестрам, а теперь вот пришлось и полицейским. — Когда такую опухоль удается диагностировать, она, как правило, уже распространяется очень далеко, чаще всего… — …в легкие, — закончил за него Касл. — Совершенно верно, — с удивлением подтвердил Айзенменгер. Он не ожидал, что старший инспектор окажется таким подготовленным учеником. Внезапно Касла охватила дрожь. И хотя он быстро справился с ней, улыбка, которой он одарил Айзенменгера, вышла у него не слишком радостной. — Благодарю вас, доктор. Я так и думал, что это оно. Айзенменгер продолжил свой путь. Он был настолько озадачен, что, открывая дверь в гистопатологическое отделение, не обратил внимания на запертого наверху Рассела, пронзившего его взглядом, полным бессильной ярости. * * * Уже было позднее утро, когда Джейми решил поделиться своими опасениями с полицией или кем-нибудь еще из представителей власти. На занятия он махнул рукой и первым делом совершил несколько попыток дозвониться до Никки, но у нее никто не снимал трубку, и тогда Джейми поехал к ней сам. Никки жила в небольшой уютной квартирке на первом этаже дома, стоявшего на широком проспекте в двух милях от медицинской школы. Большинство студентов первого и второго курсов предпочитали жить в общежитии, откуда было рукой подать до учебных аудиторий: во-первых, не нужно было тратиться на квартиру, а во-вторых, они получали неограниченные возможности для общения с друзьями. Однако Никки, не прожив здесь и полугода, перебралась в отдельные апартаменты. Ее ничуть не прельщали маленькая квадратная комнатушка, совместное приготовление еды на коммунальной кухне и стирка в местной прачечной. Джейми позвонил у входа, однако ему никто не открыл. Собственно, ни на какой другой результат он и не рассчитывал. Несколько секунд он простоял, уткнувшись лбом в красную дверь, раздумывая, что делать дальше. Дыхание его вдруг стало громким, в желудке ощущалась какая-то смесь кислоты и толченого стекла, а сам он весь покрылся потом, хотя на улице было прохладно. Выбора не было. Джейми понимал, что запросто может увязнуть в дерьме по уши, но все равно ему не оставалось ничего другого, как идти в музей и сдаваться на милость полиции. Локвуд чувствовал себя отвратительно. Он уже давно убедился, что расследование убийства — сплошное мучение для рядового полицейского. Хмыри из уголовки помыкали им как хотели. Ему сплошь да рядом приходилось стоять в оцеплении и выглядеть в глазах любопытных (а их всегда набиралась целая толпа) полным идиотом. Кое-кто из этой толпы непременно пытался вмешаться, а то и запустить чем-нибудь в полицейского. Локвуд уже несколько часов подряд находился на ногах, и с семи утра у него во рту маковой росинки не было. Мочевой пузырь его был переполнен, в заднице свербело — правила гигиены он соблюдал кое-как и являлся отнюдь не счастливым обладателем огромной россыпи анальных прыщей. Вследствие всех этих причин Локвуд пребывал далеко не в самом лучшем расположении духа. Поэтому прибытие Джейми Фурнье не доставило ему ни малейшей радости. Все, чего оказался удостоен Джейми со стороны полицейского, — это произнесенной с нескрываемым раздражением фразы: «Вали отсюда, парень». Однако Джейми был слишком сильно встревожен, чтобы так запросто отвалить. Локвуд, вопреки многочисленным свидетельствам обратного, считал себя человеком терпеливым, но на этот раз он отнюдь не был расположен сносить наглые выходки какой-то сопливой промокашки из медицинской школы, не желавшей подчиняться его указаниям. С Уортон и ее бандой ему волей-неволей приходилось мириться, но уж в отношении этого сопляка, который упорно не желал занять подобавшее ему место, он мог продемонстрировать свою власть. Локвуд шагнул вперед, готовясь обрушить на парня всю накопившуюся в нем злость. Он даже сделал глубокий вдох, грубоватые черты его лица уже приняли свирепое выражение, и неизвестно, чем бы все это закончилось для Джейми, если бы в этот момент из здания не вышел Джонсон. Праведный гнев Локвуда, увы, так и не нашел выхода. Джейми, в свою очередь, немедленно ухватился за возможность поговорить с более старшим по званию.