– Если и так, мы готовы к любым последствиям. Сейчас наш главный долг – способствовать неукоснительному торжеству правосудия. Эти советники что, сами себя не слышат? Да ни один государственный деятель в трезвом уме не стал бы так очевидно толкать собственную страну в пучину войны, если только… Если только они не стремятся ее развязать! Внезапно все меры Совета после гибели Пустельги выстроились перед ее внутренним взором в абсолютно логичную цепочку. Убийство султанши – само по себе повод для объявления войны. Почти все члены высшего государственного органа имеют личный интерес в отраслях индустрии, которые от боевых действий только выиграют. И, уж конечно, лично в грядущих сражениях никому из них участвовать не придется. И кто их остановит теперь, когда Пустельги нет? – Повелеваю немедленно освободить из заключения всех задержанных по этому так называемому делу арквазианцев. Никто не двинулся с места. Великая визирша вздохнула: – Извините, ваше высочество, но при всем моем почтении… ваша коронация еще не состоялась, и вы не вступили в права султанши. Прошу охрану сопроводить ее высочество в личные покои. А эту девчонку задержать для подробного допроса. По спине Карины пробежал холодок. Откуда-то из тени вынырнули двое Дозорных. Оба сжимали в руках костяные рукояти обнаженных мечей. – Нет! – взвизгнула Афуа, но воины уже обступили ее. И тут воздух вокруг них начал сгущаться и потрескивать точно так же, как тогда в пещере. У принцессы кольнуло в груди. Она всем естеством ощутила: колдовство Афуи начинается вновь. Но ведь ни о магии, ни о завенджи Совету еще не известно, и кто знает, каких он наломает дров, если правда о чарах и истинных способностях этой девочки выйдет наружу. Но как дать ей это понять, как успокоить малышку, у которой на глазах арестовали всю семью?! А еще эти Дозорные. Что-то есть особо угрожающее в их движениях, как-то слишком напряженно нависли они над Афуой, что-то невидимое, но только лишь ощутимое… Если дело дойдет до столкновения магии с грубой силой, кто победит? Одни боги знают. В нескольких метрах поодаль Фарид теребил и без того растрепанные волосы, поглядывая то на принцессу, то на членов Совета. – Карина, смиритесь, прошу вас. Делайте, как они говорят, – взмолился он. – Обещаю, утром все недоразумения разрешатся. Как ни странно, надрыв и отчаяние в его голосе вернули ее в чувства. – Спокойно, Афуа. Отступись. Не сопротивляйся, – тихонько бросила принцесса. Если с девочкой что-нибудь случится, она никогда себе этого не простит. – Клянусь всем на свете, тебе не причинят вреда. Просто иди с ними. Афуа посмотрела на Карину, тщетно разыскивая на ее лице уверенность в благополучном исходе дела. Плечи девочки поникли. Напряжение в воздухе пропало. Дозорные развели их с принцессой в разные стороны. Карине хотелось завыть. Зареветь. Забрызгать все стены слюной. Еще недавно она бы так и поступила. А вот теперь – скорее умрет, чем сделает Совету такой подарок. Теперь ее не сломать. С гордо поднятой головой она позволила Дозорным сопроводить себя обратно в Ксар-Алахари, не обращая ни малейшего внимания на шепотки всех встречных. И лишь оставшись наконец одна, осознала, что успела до крови разодрать ногтями ладони по дороге. 23. Малик В первые минуты после Карининого скандального исчезновения с Полупути все гости только его и обсуждали. Сразу поползли самые невероятные слухи. Например, что Карина втайне заняла у семьи арквазианской посланницы огромную сумму денег и отказывается отдавать. Или что она нанесла личное оскорбление арквазихене и теперь расплачивается за дипломатическую дерзость. Или нет, на самом деле она… Несносная, взбалмошная девица. Пустышка. Недальновидная, безмозглая дура. Распутница. Нелестные характеристики множились с каждой минутой, нарастали и пенились; народную благосклонность, заработанную давеча на вакаме, сразу словно лавиной снесло – при первых же неприятностях. Малик уже и сам не знал, как ему относиться к Карине. Нравится ли она ему до сих пор, даже после того, как столкнула его в пруд? Во всяком случае, такого даже она не заслуживает. Однако через какое-то время один пьяный правовед врезался на ойинке в карусель, и фокус всеобщего внимания сместился на него, а тем временем и закат подоспел. Тунде нимало не преувеличивал, когда говорил, что все сливки Зирана настроены веселиться и безумствовать двадцать четыре часа напролет – прошло только десять, а Малик уже с ног валился и буквально готов был концы отдать. Еще один кубок вина. Еще одна пляска. Мвале Омар давно уже завалился прямо на цветочную клумбу, усадив на каждое колено по хихикающей танцовщице; он звал Малика присоединиться, но в этот момент кто-то еще настойчиво тянул его за собой играть в аграм[34], а вскоре уже новый, третий неизвестный, теребя за запястье, зазывал познакомить со своей дочерью. Во рту по-прежнему стоял приторный привкус вина, смешанного с прудовой водой, и хотя юноша уже несколько часов как выбрался на сушу, противное ощущение качки на легких волнах никак не проходило. Он здесь не просто так дурака валяет, он здесь по важной необходимости… вот только по какой? Малик пришел сюда… потанцевать с принцессой Кариной. О боги, нет, конечно, не в ней дело, а в… Наде! Да-да, надо найти здесь Надю. Но где она? Он громко позвал ее по имени. Ответа не последовало. С испуга парень повысил голос, но и новый призыв потонул в общем гвалте. Что же делать? Сказочный мир вокруг битком набит драгоценностями, богатством и славой, а ему не нужно ничего, ничего, кроме маленькой сестренки, но ее-то как раз этот мир ему не отдает. – Надя! – опять заорал Малик, но чья-то ладонь на полукрике зажала ему рот, а другая рука, принадлежащая, очевидно, тому же лицу, потащила его к зверинцу под большим шатром, где он, наконец, свалился на землю. – Я тебе повсюду искала! – запыхавшись, выпалила Лейла. Малик перекатился на бок и со стоном схватился за живот. – Сейчас стошнит, – всхлипнул юноша. Сестра схватила ведро, брошенное кем-то возле клетки с беспрерывно галдящими обезьянами, и с грохотом поставила перед братом. Малика вывернуло уже во второй раз за вечер, и, что самое обидное, он не почувствовал себя ни на йоту трезвее. – Знаешь же, что пить не умеешь, – выругалась она, помогая ему принять сидячее положение. По сравнению с общей какофонией Полупути в шатре царила просто-таки благодатная тишина. К тому же запах звериных экскрементов, вид всяческих ржавых инструментов, Лейла хлопочет вокруг… все это было ему так хорошо знакомо, даже мило! Как дома. Но как только припомнилась недавняя сцена с Мвале Омаром и Боади, желудок снова свело. До нее вельможа представлялся Малику вполне добропорядочным, хотя и несколько тщеславным стариканом – и вот, в один миг, он обернулся в его глазах жестоким и бессердечным чудовищем, а из-за чего? Только из-за того, что маленький эшранец посмел робко ему перечить. При одной мысли о самодовольной роже Дрисса, с таким апломбом прославлявшего власть Зирана над его, Малика, народом, хотелось выть. И потом – если такая реакция последовала на простую попытку заступиться за парня из Эшры, то что будет, когда они узнают, что победитель знака Жизни и сам оттуда?! До поры до времени эта публика считает его своим – ведь он говорит, как они, ведет себя, как они… Но достаточно будет приоткрыть свою подлинную сущность, и «Адиль» в их глазах станет на одну доску с несчастным маленьким слугою. Даже ниже. Парень поднял глаза на Лейлу. Сестра выглядела еще угрюмее, чем обычно, хотя, конечно, по сравнению с ним совсем не потеряла форму. – Что случилось? Что-то не так? – Ты собирался рассказать мне, что провел прошлую ночь с принцессой Кариной? Желчь опять подкатила к горлу, но он сдержал ее: – Собирался. Просто времени не хватило. Я ничего с ней не сделал только потому, что не знал тогда, кто она. Лейла фыркнула: – Ну естественно. Ты еще расскажи, что мечешь мелкий бисер перед этой девчонкой, чтобы получше к ней подобраться и нанести удар повернее. Ну вот. Только он подумал, что ничего хуже уже случившегося сегодня ночью не произойдет, как Великая Мать доказывает ему обратное. – Ты все не так поняла. Я не мечу никакого бисера. – Да что ты?! А со стороны казалось, ты готов зацеловать ее до смерти, если представится возможность. Со стороны казалось, ты так втюрился, что вообще напрочь забыл, зачем мы болтаемся в этом распроклятом Великой Матерью городе! Ничего бредовее Малик в жизни не слышал. Нет, конечно, Карина – красавица, с этим трудно спорить. И если захочет, то прямо-таки излучает доброту. И еще он до сих пор помнит, как… блаженно-спокойно с ней было при облаве. Но это все одно, а любовь – совсем другое. И никак не отменяет того факта, что ее предки веками терзают эшранский народ. Такие раны и настоящая любовь не залечит. – А ты, часом, не проглядела, как она меня в пруду искупала? – Я же не сказала, что она в тебя втюрилась. Помнишь, как тебе вскружила голову дочка дяди Энни? Всякий раз, как она переступала наш порог, ты превращался в безмозглого влюбленного слюнтяя. Смотреть противно было. Так вот, рядом с чертовой принцессой у тебя становится точно такой же вид. А когда ее нет – такой, как будто тебе в жизни надо только одно – чтоб она появилась. Малика эта речь слишком разозлила, чтобы отвечать. Он тупо уставился на кисти собственных рук. Лейла вздохнула: – Ну ладно. Может, «втюрился» – сильно сказано. Но признай: вся это возня с Солнцестоем и роль победителя так тебя засосали, что мы и на шаг не продвинулись к спасению Нади. Малика вдруг как-то переклинило, и, не успев подумать, он брякнул: – Ты хоть понимаешь, как мне все это трудно? Лейлу словно громом поразило. За всю их жизнь не бывало случая, чтобы Малик так на нее огрызался. А его уже несло вперед: – Неужели не понимаешь, как сложно, не рискуя ни твоей, ни своей жизнью, подобраться к человеку, которого охраняют, как никого другого во всем Сонанде?! Каково это – бояться каждого шороха, каждой тени целыми днями и ночами напролет, без передыха? – Бедняжка! Какая это тяжесть, когда тысячи людей тебя боготворят, в рот заглядывают, тащат со всех сторон дары и яства, и все что душеньке угодно – к твоим услугам, и куда б ты стопы ни направил, везде тебя хвалят, превозносят! Просто ужас какой-то! Жалко только, сестренку спасти не помогло. – Я пытался, еще в самый первый день! – Значит, плохо пытался, Малик! – Лейла рубанула рукой по воздуху и в эту секунду стала внезапно так похожа на отца, что брат поежился. – Да если бы у меня была твоя магическая сила и твои возможности, мы бы здесь сейчас не пререкались, а Надя давно вернулась бы к нам! Глаза у Малика щипало. В любых спорах слезы подступают к нему быстрее слов. – Ты вечно, вечно только и твердишь мне о том, какой я жалкий неудачник, все только порчу, а вот ты-то, конечно, справилась бы лучше! – Слова буквально душили его. – Можешь не трудиться повторять, как у меня ничего толком не получается, как я тебя этим выбешиваю, как подвожу на каждом шагу, – я все давно и прекрасно запомнил! Лейла уперла кулаки в боки: – Ой-ой-ой, и чего ты от меня ждешь, извинений? Ну прости, как-то все-таки не хочется, чтобы нашу сестренку разорвал на кусочки злой дух! Прости, что заботилась о тебе всю жизнь, ничего взамен не ожидая! Прости, что именно мне всегда приходилось отвечать за вас всех, держаться и не раскисать. И в самом деле, зря я так. Может, в противном случае из тебя не получился бы такой трус! – Лейла вскочила на ноги. – Пол-Солнцестоя уже позади, а Надя все еще у Идира. И я не собираюсь тратить драгоценное время и разводить тут с тобой сопли. Сама справлюсь – с тобой ли, без тебя ли, неважно. А ты можешь… продолжать в том же духе. Делай что хочешь. Больше мешать не стану. На секунду она задержалась у выхода из шатра, и в сердце у Малика затеплилась надежда. Может, еще не все потеряно и они оба опомнятся… – Папа вот тоже всегда так поступал, – ледяным тоном заявила старшая сестра. – Всегда делал, что сам хотел, а как это на других отразится – плевать. Так что давай, осуществляй свои мечты, пока они тебя же не погубили – а они тебя погубят! Яблоко от яблони недалеко падает. И с этими словами сестра удалилась в ночь. Малик еще долго корчился в грязи у прутьев обезьяньей клетки. Придворные, наверное, в догадках терялись, куда он запропастился, но «Адилю» было слишком плохо, чтобы думать об этом. Папа. Лейла сравнила его с папой. Яблоко от яблони… Пять лет без отца. Это даже меньше трети Маликовой жизни. А кажется, прошла вечность с тех пор, как он ушел. Было время, когда сыну больше всего на свете хотелось походить на папу… Нет, не так. Не совсем так. Было время, когда сыну больше всего на свете хотелось стать таким, каким папа хотел его видеть. А стал он просто… трусом.