– Ты разговариваешь с богами? – благоговейным шепотом спросила Карина. – Разговаривать с ними каждый может. Важно, чтобы они отвечали. Выражаясь технически, я проникаю в нкра изваяния и по этому каналу выхожу на связь с божеством. Дай-ка, пожалуйста, левую руку. Принцесса подчинилась. Афуа сделала на тыльной стороне ее ладони тонкий надрез, сжала его и выдавила три капли крови на голову статуи. Затем попыталась сунуть пальцы «подопытной» в огонь, но та проворно отскочила. – Больно не будет. Обещаю. Карина сглотнула. Ладно. Мама не побоялась ради спасения ее жизни стать на пути вооруженного убийцы, и она не побоится ради спасения маминой немного поджарить руку. Принцесса снова протянула ладонь Афуе, и та опустила ее на макушку скульптуры. Языки пламени оказались на ощупь холодными, но Карина все равно дрожала как осенний лист. – Хвала Сантофи, Ветром Рожденному, Третьему Отпрыску Великой Матери, Коя Есть Иточник Всякой Жизни, – нараспев по-кенсийски возгласила Афуа. – Вот приходит к тебе дитя твое, взалкав тайн, лишь тебе одному ведомых. От изваяния кверху заклубились желтые струйки дыма. Не вынимая Карининой руки из костра, юная чародейка наклонилась вперед и вдохнула дым. Воздух вдруг сгустился, «отяжелел» – словно в пещеру вошел кто-то третий. Афуа открыла глаза, и они страшно сверкнули белками, зрачки закатились куда-то далеко – казалось, на самый затылок. – Что ты желаешь знать, дитя? Губы двигались у одиннадцатилетней девочки, но голос, низкий и гулкий, был мужским. Карина едва подавила вопль ужаса. Постаравшись вызвать в памяти как можно более четкий образ Пустельги, застывшей, стоя лицом к лицу со злодеем, она громко ответила: – Я желаю знать, истинно ли действен Ритуал Воскрешения усопших, и если да, то как именно его проводить. – Твоя потеря невосполнима. Невосполнима и цена знания, тобою взыскуемого. И всего-то? Она не ожидала, что выйдет так просто: уж чего-чего, а богатств у Карины больше, чем она способна потратить. – Назови эту цену. Я за ней не постою. – Цена знания, тобою взыскуемого, невосполнима. Откуда-то с другой стороны пещеры донеслись крики. Щуплое тельце Афуы мелко затряслось, огонь между ними скукожился и почти потух. Сердце Карины чуть не разорвалось от отчаяния. «Невосполнима»… Что есть невосполнимое с позиции бога? Новые крики «извне», еще настойчивей и громче. Афуа дрожала уже так сильно, что принцесса физически ощущала вибрацию даже по другую сторону костра. Взгляд ее лихорадочно заметался по пещере и наконец остановился на уде. Последний подарок Баба. Ей он дороже всех сокровищ на свете. Его цена невосполнима. Эта мысль как громом поразила девушку. Баба своими руками создал жемчужину среди музыкальных инструментов, его ладони ложились на ее кисти, когда он учил дочь перебирать струны. Но языки пламени стелились все ниже, вот они уже в жалких нескольких сантиметрах от земли, а снаружи стучат и вопят все оглушительней. Не помня себя, Карина швырнула отцовский шедевр в огонь, и пламя, пожирая растрескавшийся деревянный корпус, обожгло ей сердце. Плечи Афуы распрямились. Глаза по-прежнему зияли жуткими белка́ми. – За неделю празднеств, кои вы зовете Солнцестоем, комета, что появляется однажды в пятьдесят лет, проходит точно над городом Зираном. Лишь в это время сходятся тот свет и этот, царство людей с Обителью Тысячи Звезд. Лишь в эту эпоху умерший может вернуться в мир живых. Вой за стеной достиг высшей точки и дополнился явственным клацаньем металла о металл. – Где мне искать Цветок Кровавой Луны? – уже в голос орала Карина, закашлявшись от дыма. – Цветок Кровавой Луны растет лишь во Тьме За Пределами Тьмы и соки берет из костей Богов, Которых Нет. Доверься реке, ее воды принесут тебя к нему. – Но что такое Тьма За Пределами Тьмы? И кто такие Боги, Которых Нет? – Обряд должен быть совершен до исхода недели. Тогда, и только тогда вернешь свою потерю. Афуа рухнула навзничь. Костер угас. Отчаяние до краев переполнило грудь Карины. Наконец девочка пришла в себя. – Ну, как прошло? – бодро спросила она и только потом заметила обугленные остатки уда. – О нет! Оцепеневшая Карина была не в силах говорить. Главное сокровище своей жизни она променяла на чепуху и новые загадки. Однако, прежде чем она успела собраться с духом, ночную тьму прорезал одинокий вопль: – Облава! 17. Малик – Облава! Одного возгласа оказалось достаточно, чтобы вызвать в «Танцующем Тюлене» хаос. Одна половина завсегдатаев ринулась ко всем мыслимым и немыслимым выходам из заведения, другая – растаскивать со столов и сидений все, что впопыхах оставила первая, а затем уже – тоже спасаться. На Малика нахлынули воспоминания об облавах, пережитых в детстве, в Обуре. Разом открылись все старые «раны», давно затянувшиеся, но отнюдь не забытые. Однако облава в Зиране, внутри городских стен? О таком он никогда не слыхивал. Почему здесь? И именно сейчас? Может, это его разоблачили и вся правда вышла наружу? Юноша рывком вскочил на ноги и крикнул: – Скорей! Однако Дрисс и Тунде не двинулись с места. – Кто-то, видать, сильно напортачил, иначе откуда такой атас? – сказал последний, спокойно созерцая бушующий вокруг хаос. – Но нам-то чего бояться? Просто скажем Дозорным, кто мы такие, и они сами проводят нас в Лазурный сад. Подчиняйся их требованиям, отвечай на все вопросы – и ничего плохого не случится. Тунде говорил с таким невозмутимым и убежденным видом, что было ясно: в настоящую облаву ему никогда не случалось попадать. Однако он прав: зиранские воины явно пришли охотиться не за юными богатеями-счастливчиками вроде него. Однако Малик – не Тунде и не Дрисс. Он как раз из тех, кого схватят в любой момент, по любому поводу – и глазом не моргнут. И никакое «правильное поведение» не поможет – любая встреча со стражами порядка грозит окончиться скверно. – Это если нас вообще узнают и поверят нам, – возразил самозваный Адиль, всей кожей ощущая какой-то неприятный зуд. – Облава дело такое: если что-то идет не так, воины уже не разбирают, кто прав, кто виноват. Здесь становится опасно. Дрисс прищурился: – От государственной стражи убегает только тот, кому есть что скрывать. У кого совесть нечиста. По лицу Тунде тоже пробежала тень какого-то сомнения или озабоченности. Малик впился пальцами в столешницу. Неправильно он реагирует, ох неправильно. Выдает себя. И если немедленно не успокоится, то навлечет на свою голову еще больше подозрений. Последнее, что ему сейчас нужно, – это чтобы Дрисс начал раскапывать его подноготную. Остается одно из двух: либо спокойно пересидеть облаву с двумя товарищами и, положившись на провидение, отдать себя в руки зиранских воинов, либо – бежать со всех ног, уничтожив тем самым все остатки уважения к себе со стороны этих «товарищей», но сохранить потенциальные шансы и дальше играть мифического Адиля. Разумнее, конечно, остаться, именно так посоветовала бы Лейла. Под потолком нервно закопошился и загудел темный народец, но Малик усилием воли заставил себя не обращать внимания. Дышать. Ощущать момент. И просто спокойно ждать. Все обойдется. Но с улицы донесся громкий лязг. И не разбирая дороги, не думая даже, куда он денется, Малик бросился наутек. Призывы ошарашенного Тунде остановиться скоро стихли позади. Уютный, хотя и грязноватый зал трактира, словно театральная декорация, мгновенно сменился людными торговыми рядами Речного рынка. Юноша бежал и бежал все дальше, хотя внутренний голос выл, не умолкая: вернись, безумец, ты все испортишь! Но страх, тысячелетний генетический страх перед жестокостью и насилием гнал Малика вперед. Другие люди, тоже охваченные паникой, как угорелые неслись во всех направлениях. Бо́льшая их часть так и не успела сменить дневные праздничные наряды на что-нибудь попроще. До слуха Малика беспрестанно доносился звон разбитого стекла – это воины стрелами из луков разбивали немногочисленные фонари, погружая улицы в полную тьму – о предстоящем побоище не должно оставаться свидетельств. Многолетний опыт научил Малика в подобных случаях держаться подальше от центральных районов и слишком уж очевидных укрытий. Он прошмыгнул мимо нескольких заколоченных магазинов и боковых переулков. Потом наконец нашел подходящий – с трех сторон прикрытый массивными зданиями, почти незаметный с основной дороги. Если удастся отсидеться там до конца облавы, можно будет тихонько пробраться потом в Лазурный сад и… Тут уши Малика заложило от пронзительного окрика: – Эй, куда это ты собрался, паренек? Откуда-то из тени на него с ловкостью и быстротой гепарда буквально спикировал Дозорный. В руке он крепко сжимал копье, острие его поблескивало где-то над головой. Воин плотоядно усмехнулся. У Малика все мышцы сразу словно задубели. Только не это. Только не Дозор. Не здесь. Настоящий зиранец в такой ситуации вел бы себя твердо и спокойно, объяснил бы, что это – большое недоразумение, что он – один из победителей Солнцестоя. На худой конец, можно было бы сотворить прямо сейчас какую-нибудь магическую иллюзию или даже призвать на помощь Призрачный Клинок. Но Маликов ужас жил своей жизнью, никому не подчинялся и не слушал голос разума. У него на все один ответ: уносить ноги. Дозорный настиг свою жертву в несколько прыжков и, заломив за спину руку, швырнул на землю. Жуткая боль прилила к голове Малика. Тогда воин, словно безвольную куклу, поднял его на ноги и потащил за собой через Речной рынок. Таким образом они добрались до широкой площади, окаймленной с одной стороны рядом запертых магазинов и частных домов, с другой – длинной стеною. По центру площади в кучу сбилась небольшая группа схваченных за время облавы людей, большей частью иноземцев, а охраняло их столько бойцов Дозора, сколько Малик за раз никогда не видел. Тот, что поймал незадачливого Адиля, без всяких церемоний толкнул его к остальным и занял место в оцеплении. – Никому не двигаться! – гаркнул Дозорный с нарукавной повязкой начальника. Малик мучительно пытался как-то осмыслить свое положение, но в голове все плыло. Там, на родине, в Эшре, зиранские воины устраивали облавы регулярно, но тут не простые воины, а Дозор – совсем другое дело. Дозорные занимаются такими операциями, о которых широкие массы и ведать не должны. Глухими ночами тайно вывозят в неизвестном направлении целые семьи. Пытками вытягивают нужные сведения из бойцов враждебного подполья. И даже в этих случаях работают в одиночку, в крайнем случае – парами, а не целыми дюжинами, как сейчас. – Да что тут происходит? – подал вдруг голос какой-то смельчак из числа арестованных. По толпе пробежал глухой ропот. Малик прижал ладонь к распухшей щеке, внимательно разглядывая оружие охранников. Мечи и щиты их сверкали так же, как доспехи, но кое-где уже были запачканы кровью, хотя облава еще только началась. Вперед вышел командир: – Поступил приказ из Ксар-Алахари. Весь этот район изолирован и закрыт вплоть до дальнейших распоряжений. – Вы не имеете права нас здесь держать! – завизжала женщина в первом ряду арестантов, и ее поддержали несколько человек. Отдельные протесты переросли во всеобщий грозный гул, и вся группа дружно подалась вперед, увлекая за собой – против его воли – и Малика. – Не двигаться! – зычно рявкнул командир. Разъяренная толпа не послушалась. Дозорные синхронно, с мечами наголо, бросились ей навстречу. Рокот возмущения мигом сменился воплями ужаса. Стражники направо и налево кололи, рубили и резали всех, кто дерзал пробиваться сквозь их строй. Один боец схватил какого-то старика за волосы и с такой силой отшвырнул назад, что шейные позвонки у того треснули, и треск этот прозвучал жутко, словно раскат грома. При этом Дозорные будто выискивали что-то или кого-то, неожиданно появляясь то тут, то там.